— Свидетель — Л. Барташов, — прочёл Борис и уставился на Павла в упор. — Л. Барташов. Кто такой этот Л. Барташов? И что он там делал, в квартире твоей бабки?

— Не знаю, Боря. Не имею ни малейшего представления. Я не очень в курсе своей родословной. Возможно, он был каким-то родственником. Или просто другом.

— Твою ж мать! — выругался Литвинов, и снова заметался по комнате. — Да что ж за тайны мадридского двора. Все эти семейные связи столетней давности, сам чёрт в них не разберёт. Да и вообще, ну даже если и родственник. Вдруг. Сейчас-то это какое имеет значение? Этот Барташов из дневника должен быть глубоким старцем, если вообще жив, конечно. А инженеру этому лет сколько?

— Около тридцати-сорока, точно не знаю. Может быть, он сын или внук того Барташова? Но причём тут Рябинин? Бред какой-то…

— Бред, не бред, но ничего другого у нас нет. Надо рыть информацию про этого Л. Барташова, будь он трижды проклят. Кто может об этом знать? Ну? Может, ещё какие родственники у тебя есть, кто интересовался семейной историей.

— Нет у меня никого. Кроме Серёжи Ставицкого. Он как раз сын брата моей матери. То есть, одного из этих детей, при которых мой отец убил…

— Стоп, Паш! Не об этом! Потом будешь страдать, если уж без этого никак. Сейчас подумай. Ставицкий может это знать? Ну, может, он генеалогию вашу изучал в свободное время?

— Да откуда я знаю? Мы с ним особо близки не были. Ни о чём таком Серёжа при мне не говорил. Ты считаешь, что мы должны на него выйти?

— Может, и должны, — Борис остановился и задумался. — Это как раз может решить нашу проблему, всё-таки Ставицкий — член Совета. Но нет, Паша. Эх, чёрт, раньше я бы в два счета. Один звонок — поднять архивы записей актов гражданского состояния, нарыть все по этому Л. Барташову. Да я и сам бы в тех записях покопался. Может, всё-таки рискнуть, позвонить кому-то из своих, не всех же ты там у меня разогнал.

— Нельзя, Боря. Слишком опасно. И сядь ты уже наконец, надоел по комнате бегать. У меня уже голова от тебя кружится.

Борис нехотя подчинился, а Павел, придвинув к себе листок, принялся задумчиво водить по нему карандашом. Боря прав — надо поднимать архивы, смотреть акты, искать этого Барташова, чтобы выяснить, каким макаром он связан с его семьей и с семьей Рябинина. И с этим инженером, будь он неладен, хотя он тут с какого боку — совершенно непонятно. Беда вся в том, что в архивы эти так просто не попадёшь, у них в Башне у каждого ведомства свои секреты. Оно, конечно, и правильно, но сейчас совсем некстати.

— Человек нам нужен из моего сектора, — угрюмо сказал Борис, отвлекая Павла от размышлений. — С допуском к архиву. Поэтому…

— Да погоди, Борь, — Павел уставился на друга. — А ведь есть у нас с тобой такой человек. Есть! Который, кстати, безо всяких подозрений может ходить по всему административному сектору, да и с архивными документами должен уметь работать. Этому, кажется, стажёров учат. И допуск у него должен быть… Положен же стажёрам допуск?

Павел намеренно выделил голосом слово «стажёр», хотя Борис уже и сам догадался, куда он клонит. Идея это явно пришлась ему не по душе — на лице Литвинова появилось знакомое упрямое выражение. Но Павла сейчас упёртость Бориса мало интересовала. Поупрямится и перетопчется.

— Некоторым положен, смотря, где стажируется, — медленно сказал Борис.

— Насколько я помню, Поляков стажируется у Кравца. Так как у него с допуском?

— Нормально у него с допуском должно быть, — Борис скривился. — То есть ты вот так прямо и хочешь…

— Хочу, Боря, — перебил Павел Бориса. — Хочу. И не просто хочу, а сделаю.

И словно в ответ на его слова в дверь постучали, и сразу следом за стуком в комнату заглянула Катюша.

— Извините, пожалуйста, — девушка виновато улыбнулась, и на круглых румяных щёчках заиграли весёлые ямочки. — Я зашла спросить, Павел Григорьевич, вы как? Вам ничего не надо?

— Нет, Катюша, спасибо. Всё хорошо, — Павел почувствовал, что невольно сам улыбается в ответ на улыбку этой милой девочки.

— Ну, тогда я пойду. У меня смена заканчивается. Чуть попозже Кирилл придёт, он вам перевязку сделает. Хорошо?

— Хорошо, конечно.

Павел повернулся к Борису и внимательно посмотрел на друга. Он не спрашивал его разрешения, всё, что надо, он уже озвучил — Павел просто просигналил Литвинову взглядом, что сделает то, о чём задумал. Борис деланно равнодушно пожал плечами.

— Погоди-ка, Катюша, — девушка уже собиралась упорхнуть, но звук его голоса остановил её. — Ты очень вовремя зашла. Скажи, Катюша, этот твой друг, Поляков… Он сейчас случайно не в больнице?

— Саша? — Катя вспыхнула, и её лицо озарилось таким неприкрытым детским счастьем, что Павел даже невольно позавидовал — такие искренние и сильные чувства могут быть только в ранней юности. Чем, интересно, этот Поляков заслужил такое? — Да, Саша там, в раздевалке, меня ждёт. Он вам нужен?

— Именно, Катюша. Можешь нам позвать своего Сашу? Не волнуйся, мы его надолго не задержим. Минут на десять-пятнадцать. Ты же не расстроишься, что мы у тебя кавалера забираем?

— Конечно нет, Павел Григорьевич. Сейчас я его позову.

Катюша с готовностью кинулась исполнять просьбу Павла.

— Ты упёртый дурак, Савельев, — Павел всё ещё смотрел на закрывшуюся за смешной медсестричкой дверь и не видел лица Бориса, но по голосу догадывался, что довольного выражения там явно не наблюдается. Более того, Борис злился и злости своей не скрывал. — Но если нас тут всех повяжут и придушат, как слепых котят…

— Боря, — Павел обернулся. — Другого выхода у нас нет. Только довериться этому мальчишке. Потому что люди меняются, Боря. Да ты и сам это знаешь, не хуже меня.

Проигрывать Борис не любил. Умел держать удар, сохранять достоинство при самых унизительных раскладах, но вот любить — это нет. Да и есть разве такие, кто любит?

Борис понимал, что он проиграл. Снова проиграл и снова Савельеву. В их извечном противостоянии, которое длилось столько, сколько существовала их дружба. Борис и сам уже не помнил, когда и с чего оно началось, но началось, завертелось, с возрастом всё больше и больше набирая обороты, пока не приобрело такой размах, что оказалось, что им двоим стало тесно в Башне. А ведь вроде выкрутились, сумели преодолеть, и вот опять…

В душе против воли поднялась обида и злость на Савельева, и Литвинов, поставив свой стул в дальний угол комнаты, молча уселся там, предоставив Павлу самому вести разговор с этим Поляковым. Так тигр, потрёпанный в схватке, отползает подальше, всё ещё рыча и огрызаясь, понимая, что нужно пересидеть, отлежаться, залечить раны. Борису тоже нужно было прийти в себя, и он, сидя в своём углу, угрюмо и исподлобья наблюдал за Савельевым, который, казалось, каких-то полчаса назад разваливался по частям, оглушённый новостью про своего отца, и вдруг собрался, взял себя в руки и теперь говорил и действовал так, что ни у кого не оставалось ни капли сомнений, за кем здесь останется последнее слово.

Сегодняшний свой проигрыш Борис ощущал особенно остро. И дело было, конечно, не в том, что Савельев продавил кандидатуру Полякова, вынудив его, Бориса, довериться этому слизняку. Мальчишка, разумеется, тут не при чём. Всё куда как сложнее и глубже. Намного глубже…

Борис поморщился — вспомнил, как Павел одной, брошенной вскользь фразой, поставил фактически знак равенства между ним и этим безвольным юнцом. И это сравнение просто ударило Борису под дых. Потому что сам он никогда не думал об этом, да ему бы и в голову такое не пришло. Где он, Литвинов, умный, хитрый и властный мужик, пусть и вынужденный сейчас скрываться, и где этот бледный пацан, сжавшийся, напуганный, строчивший когда-то доносы на своих друзей. Кому вообще могло прийти в голову их сравнить? Но ведь пришло же. Пашке и пришло. И так это ловко у него получилось, что сейчас Борис сидел в самом дальнем углу, скрывая за мрачным упрямством своё поражение. Сидел и чётко понимал — а ведь прав этот чёртов идеалист Савельев. Прав. Не так уж они и отличаются с этим Поляковым друг от друга, если подумать. А если очень хорошо подумать, то вообще ничем не отличаются. Потому что оба они совершили в своё время одно и то же страшное преступление — предательство.