Павел вышел из комнаты и ввалился к Борису. Даже не успев сообразить, что Литвинов наверняка спит — время-то было позднее.

Борис действительно спал. Точнее, дремал, сидя на стуле и зажав в руках многочисленные листки. На Пашкино вторжение он среагировал моментально — резко открыл глаза, выпрямился.

— Что? Не спится тебе? Всё-таки пришел просить, чтобы я тебе колыбельную спел? — насмешливо поинтересовался он, потягиваясь.

— Ставицкий, — сказал Павел. Ничего не поясняя, да и не надо было им ничего пояснять друг другу.

— Уверен? Я думал об этом, Паша… Хотя, если честно, больно уж бредово всё это звучит.

— Бредово, — согласился Савельев, подошёл, уселся на край кровати. — Звучит просто по-идиотски. Но если ещё раз сложить всё, что мы знаем…

Павел стал рассказывать Борису, что надумал у себя. Измученный мозг постоянно путался, усталость давала о себе знать, он перескакивал с одного на другое, мешал свои детские воспоминания с недавними раскладами в Совете. Спрятанные очки с порезанным бюджетом. Но, к счастью, Литвинову не надо было ничего разжевывать, суть Борька уловил сразу.

— Не помню я, если честно, тот случай в школе, ну так… смутно, — протянул Борис, выслушав путаные объяснения Павла. — Но если Серёжа действительно был с детства посвящён в ваши семейные тайны…

— Борь, тут же дело не в том, знал он или нет. Поставь себя на его место. Вот, представь, допустим, ты узнаёшь, что мой отец когда-то убил твоих деда с бабкой на глазах твоего отца. Как ты бы поступил?

— Как? Да, никак. Твой же отец это сделал, не ты. Ну, сказал бы тебе об этом, может, морду бы набил.

— И уж точно не стал бы делать вид, что любишь меня, как брата. Тем более, что необходимости в этом никакой не было, никто его не заставлял меня любить.

Борис задумчиво глядел на него, закусив нижнюю губу.

— А он скрывал, — продолжил Павел. — Всю жизнь скрывал. С самого детства. Понимаешь. Врал мне постоянно.

— М-да, — протянул Литвинов и закатил глаза. — Псих твой Серёжа. Форменный псих. Если он всё это время таился и вынашивал планы мести, то с головой у него явные проблемы. А нам как раз для полного счастья только поехавшего крышей родственничка и не хватало. Теперь полный комплект.

— Всё сходится, Борь, — Павел взъерошил волосы, устало вздохнул.

— Ну и?

— Что ну и? Пора принимать решение и заканчивать с нелегальным положением.

Борис удовлетворенно хмыкнул.

— Стало быть, Мельников?

— Мельников, — Павел слегка поморщился, но делать было нечего, он и сам это понимал. — Надо выходить на Олега. И чем скорее, тем лучше. Потому что, если Ставицкий перенёс свои обиды на меня, кто поручится, что он и на Нику всё это не перенесёт. Поди пойми, что у него в голове.

— Вот и славно, Паша. А я давно тебе говорил, но ты же упёрся, чёрт упрямый, с места не сдвинуть. Сразу надо было с Мельниковым связываться. Столько времени потеряли, — Борис поднялся со стула, отложил листки на тумбочку, прошёлся по комнате. — Значит, утром посылаем за Олегом. А теперь, Паша, тебе поспать надо — на тебя смотреть страшно. Ты и сам сейчас на психопата похож — помятый, безумный, глаза красные, больные. Так что иди к себе, ложись и спи. Или я действительно к кровати тебя привяжу и буду всю ночь петь колыбельные. А ты сам знаешь, со слухом и голосом у меня так себе.

— Да, от колыбельной в твоём исполнении я вправду с катушек слечу, — усмехнулся Савельев.

— Вот и давай, иди сам отдыхай, по доброй воле.

Борис остановился напротив, и Павел увидел, как изменился его друг. Исчезло раздражение, не сходившее в последнее время с его лица, вид загнанного в клетку зверя. Он сосредоточился, приготовился к схватке. И Павел мысленно порадовался, что теперь драться они будут на одной стороне, а не против друг друга. Так и должно было быть. И от осознания того, что рядом с ним его лучший друг, который прикроет, поддержит, поможет, Павлу стало намного легче. А Анна… ну что Анна… Павел с силой прогнал мысли о ней, настойчивые, упрямые, которые так и лезли в голову, развернулся и медленно пошёл к себе.

Он не видел взгляда Бориса, боли и понимания в усталых глазах друга. Мягкой насмешки, которой тот прикрывал многое из того, что чувствовал. Ничего этого он не видел. И может, и хорошо, что не видел.

Поляков нагнал его у выхода из больницы, когда Кир почти завернул на лестницу.

— Кир, погоди! Ты домой?

— Домой, — ответил Кир, почему-то чувствуя какую-то досаду. Что, интересно, там у Сашки за секреты с этими двумя.

— Я к родителям сегодня обещал зайти, так что нам по пути, — Сашка пристроился рядом. Заглянул Киру в лицо, хотел что-то спросить, но передумал.

Какое-то время они поднимались по лестнице молча. Кирилла распирало любопытство, но что-то — гордость, наверно, — сдерживало его. Как-то всё вдруг опять поменялось, и вот Полякову уже доверяют тайны, а он, Кир, как был мальчиком на побегушках, так и остался. Савельева аж перекашивает, когда он его видит. Да и Литвинов не лучше, то ли смеётся, то ли ещё чего — странный сегодняшний разговор никак не желал выходить из головы…

Кирилл всё-таки не выдержал, спросил, не глядя на Сашку и стараясь не выдать случайно голосом ни свою злость, ни свою обиду.

— А что там у тебя за дела с этими? Тайны какие-то?

— Что? Какие тайны? А, ты про это. Да нет никаких тайн особо. Меня просто просили узнать кое-что в архиве, ну, по поводу дневника этого.

— И что? Узнал?

— Что-то узнал, конечно. Хотя, честно говоря, я не очень понимаю, какое всё это имеет отношение к смерти генерала и покушению на Савельева.

Сашка принялся рассказывать, метрики, родственники, усыновлённые дети… Действительно ерунда какая-то.

— В общем, будем надеяться, что они распутают, что к чему, — закончил Сашка.

— Распутают как же, — проворчал Кир. — Вторую неделю сидят, языками чешут. Поскорее убирались бы уже. Надоели со своими секретами. Теперь ещё Савельев с Анной Константиновной поругались, вообще беда. Ни к одному, ни к другому лучше и не приближаться.

То, что у Павла Григорьевича и Анны Константиновны роман, секретом уже не было, по крайней мере для тех, кто был в курсе про тайник. Катя Морозова узнала об этом вообще в первый же день, после того как эти двое, ну в общем, того… правда, при менее драматичных обстоятельствах, чем Кир, и теперь при каждом удобном случае пыталась привлечь их с Сашкой к обсуждению этого романа века. Но, похоже, Сашку, как и самого Кира, чужие и запутанные отношения слабо интересовали — в своих бы разобраться. И сейчас, услышав про ссору, Поляков лишь слегка пожал плечами и спросил, больше для поддержания разговора, чем из интереса.

— Поругались? Почему?

— А я знаю? Из-за АЭС какой-то.

— А это что такое?

Кир вдруг почувствовал что-то вроде превосходства. Не такой Поляков, оказывается, и всезнайка, какого из себя корчит. Кирилл накинул на себя равнодушный вид и сказал, как бы нехотя, сцеживая слова сквозь зубы.

— Станция такая, на подземном уровне.

— Станция? — Поляков остановился, как вкопанный прямо на лестнице, не доходя нескольких ступеней до лестничной площадки. — Как ты сказал? АЭС? Атомная электростанция? У нас тут?

Сашкины глаза заблестели, лицо вытянулось в изумлении, а руками он с силой вцепился в перила. Кир почувствовал разочарование — удивить Полякова не получилось, ну почти не получилось.

— Откуда у нас тут… — Сашка прикусил язык, понизил голос и оглянулся — Чёрт…

Кир проследил за Сашкиным взглядом. На лестничной площадке, буквально в паре метров от них, привалившись к стене, стоял Костыль. Рядом, спиной к ним с Сашкой — Татарин. Его низкорослую, крепкую фигуру, с круглой головой, посаженной прямо на покатые плечи, ни с кем было не спутать. Они о чём-то лениво переговаривались вполголоса и, похоже, не обратили на Кира с Сашкой никакого внимания. Во всяком случае Татарин даже не обернулся, а Костыль скользнул по ним равнодушным взглядом своих неподвижных рыбьих глаз, ни на секунду не задержавшись, и засмеялся на какие-то слова своего приятеля — тонко, по-бабьи.