Солнце висело огненным, тяжёлым кровавым шаром. Кире, стоящей у окна в гостиной, широкой и светлой, как и все её апартаменты, это казалось зловещим предзнаменованием. Впрочем, в связи с последними событиями ей всё казалось зловещим. Привычный мир рушился, а все вокруг словно сошли с ума, решив утопить их Башню в крови.

В последнее время она почти не выходила за пределы квартиры. Арсений говорил:

— Кира, подожди. Потерпи ещё чуть-чуть. Они успокоятся. Вот увидишь.

Успокоятся они, как же. Кира презрительно дёрнула плечом. Эти никогда не успокоятся. Если только их всех не вздёрнут. Или не приставят к стенке.

Увы, надежда на это с каждым днём таяла всё больше и больше. Новости Кира узнавала не от мужа, Арсений не считал своим долгом ей что-либо рассказывать, ограничиваясь дурацким «всё будет хорошо» — фразочкой, которой мужчины обычно успокаивают своих жён-дурочек. Но Кира дурочкой никогда не была. О происходящем она узнавала от прислуги, вернее, от тех, кто остался, а остались даже не верные, а перепуганные, которые жались к Кире, инстинктивно чувствуя её силу и пытаясь укрыться в тени этой силы. Почти все они, как и сама Кира, предпочитали не выходить в общие коридоры — мужчины боялись быть убитыми, женщины изнасилованными — и только дура-горничная, молоденькая девчонка, водившая шашни с каким-то молодчиком из «этих», регулярно докладывала Кире что и как.

От этих новостей хотелось завыть в голос. Их надоблачный уровень, некогда вместилище красоты и порядка, превратился в ад. Эти (под этими Кира понимала и военных, стоявших во главе переворота, и работяг с нижних этажей, и даже собственного мужа, который переметнулся на сторону новой власти) похоже задались целью уничтожить всё вокруг, их топот и дикий хохот долетал до Киры даже сквозь толстые стены и плотно закрытые двери. Животные, опьяневшие от запаха крови. Необразованные дикари, которые даже не понимают, что тому, что они живы, не сдохли, не захлебнулись водой, всем этим они обязаны им, тем, кого они сейчас презрительно называют аристократами — неточный термин, конечно, но для этих невежд вполне сойдёт. Это родители Киры и ещё несколько семей, именно они, а не озверевший плебс, создали последний оплот человечества. Башню, огромную, прочную, в которой было предусмотрено всё или почти всё.

«И ведь мы не только для себя всё предусмотрели, — рассеянно думала Кира, не в силах оторвать взгляд от кровавого светила. — Мы сделали это для всех, для тех трёх миллионов, которые нашли приют в Башне. Спасли их. Где бы они были, если бы не мы — Андреевы, Барташовы, Зеленцовы, Бельские, Платовы, Ставицкие. Те, кто вложился, в проект, в план. Организовал всё это, позволив не самой маленькой части человечества уцелеть. И где благодарность? Неужели эти ничтожные, неблагодарные люди не понимают, что они сейчас должны быть вместе — они все, остатки цивилизации, затерянные на покрытой океаном планете, запертые в железобетонных стенах. Почему они не понимают?»

Вопрос, впрочем, был риторическим. Да и нужен ли был ответ на этот вопрос, да ещё сейчас, когда привычный порядок рухнул, покатился под откос, сминая и давя тех, кто раньше был наверху, так называемые привилегированные семьи, те самые семьи.

До вчерашнего дня Кира ещё на что-то надеялась. И даже когда горничная, эта дура, потерявшая остатки совести, взахлёб рассказывала ей, тараща свои радостные и наглые глазищи, о том, как грабили ту или иную квартиру, выкидывая и убивая их обитателей (а ведь это были друзья и знакомые Киры), она всё равно надеялась, что с её близкими этого не случится. С отцом, мамой. Но вчера позвонил Кирилл.

Голос у брата был отстранённый, бесцветный. Он только начал говорить, но Кира уже всё поняла. Им с Кириллом вообще слова были не нужны — единоутробные близнецы, всегда делившие всё пополам, они были больше чем просто брат с сестрой, они были одним целым.

— Они не остановятся, — это последнее, что сказал брат перед тем, как положить трубку, и то, что было не сказано, стало понятно. В этой кровавой бойне смерть их родителей не будет последней.

Кира отошла от окна, прошлась по комнате, привычно разглядывая дорогую деревянную мебель, предметы искусства. Покосилась на маленькую дочь, которая тихо возилась в углу среди разбросанных игрушек. Раньше Кира не допускала такого — для игр и игрушек была детская. Но то было раньше. Сейчас дочь всё время должна была быть в поле её зрения. Даже в их квартире. Хотя тут им ничего не угрожало. Пока не угрожало, спасибо мужу…

Она не знала, как относится к предательству Арсения. Да, в глубине души она называла это предательством — перейти на сторону этих вандалов, этого бешеного, неистового, страшного Ровшица. Но предательство мужа давало сейчас защиту ей и их дочери, маленькой Леночке. Арсений открыто сотрудничал с новыми властями, и ему даже оставили его должность, высокую должность. Правда, кажется, назвали как-то по-другому. Теперь у них не министерства, а Совет… Смешно, где-то в истории уже были эти Советы, тоже рождённые кровавой революцией. Человечество постоянно ходит по кругу, наступая на одни и те же грабли.

Арсений, наверное, прав. Но ему хорошо — у него нет семьи, кроме неё и Леночки. Ни братьев, ни сестёр, родители умерли. И ему по большому счёту не было дела до тех, кого сейчас неумолимо сминают, уничтожают. А вот ей, Кире, было дело. Потому что вчера уничтожили её родителей, а сегодня, сейчас, в эту самую минуту, возможно, убивают брата и его семью. Самого близкого ей человека, с которым она всегда была рядом, ещё не родившись была, да и потом…

Словно в ответ на её мысли, в дверь постучали. Постучали негромко, даже осторожно. Но уверенно. И она, ещё не успев осознать и подумать, сразу же поняла — это Кирилл. И почти бегом побежала открывать.

Кирилл был не один. К нему жалась его жена, красавица Лиля.

К Лиле Кира не испытывала каких-то глубоких чувств, ни симпатии, ни антипатии, но это была женщина, которую выбрал её брат, и потому Кира её приняла. Милая, слегка капризная блондинка, красивая (у Кирилла и должна была быть красивая жена), из хорошей семьи. Как, впрочем, и все они. Иногда Кире казалось, что брат слегка забавляется, как забавляются с дорогой и ещё не надоевшей игрушкой, одевая свою жену как куклу и не жалея денег на побрякушки.

Сейчас Лиля была растеряна и напугана. Она мёртвой хваткой вцепилась в руку Кирилла и почти не обращала никакого внимания на сына, шестилетнего Толика, такого же белокурого и голубоглазого, как она сама, и такого же перепуганного. Толика держал за руку Лёня, Лилин брат, нагловатый и избалованный подросток — Кирилл его терпеть не мог, и Кира это тоже знала, но сейчас Лёня был с ними, а значит, если брат и его взял под свою ответственность, родители Лили и Лёни тоже были…

— Да, — словно прочитав в её глазах вопрос, коротко ответил Кирилл, и, не дожидаясь, пока она опомниться, втолкнул свою жену и детей в квартиру.

Почти сразу же вдалеке раздались выстрелы и чьи-то грубые мужские крики. Маленький Толик вздрогнул, а Лиля заплакала.

— Боже, ну прекрати, пожалуйста, — сердито сказал Кирилл. Он был на взводе, Кира видела, как ходили желваки на его скулах, а в упрямых синих глазах разлилась злость и усталость.

— Лиля, идите с детьми в гостиную, — скомандовала Кира, приходя на помощь брату. — Здесь вы в безопасности. Вас никто не тронет.

Кира сама особо не верила в то, что говорила, но перепуганная и плохо соображающая Лиля вряд ли уловила сомнения в её голосе. Всё ещё озираясь на них с Кириллом, она послушно прошла в гостиную. За ней последовали Лёня (сейчас, растерявший всю свою наглость, он превратился в ребёнка, каким он, по сути, ещё и был) и маленький Толя, тащившийся за Лёней словно на верёвочке.

— Надо поговорить, — коротко сказал Кирилл и, не глядя больше на жену, резко развернувшись, направился в кабинет Арсения. Кира устремилась следом.