Ужас отступал, медленно и неохотно втягивал свои щупальца. Мысли постепенно возвращались. Мозг включал защиту, отматывая все события в обратном порядке — тяжёлое и вонючее дыхание страшного Татарина почти у самого лица, вцепившиеся в неё сзади потные лапы второго, больно выворачивающие запястья, пустые, стеклянные глаза Кравца, его неестественная, небрежно нарисованная улыбка. Белое покрывало снегов, искрящееся и переливающееся на солнце, тёмная шхуна, резко начерченная на фоне пронзительно голубого неба. Кир, его разбитое лицо с горящими отчаянием и болью глазами… Кир!

Мысль о Кире внезапно перекрыла всё остальное, и Ника подскочила, оглядываясь, ища его взглядом.

Он лежал у стены, в нескольких шагах от неё, уткнувшись лицом в пол. Его странно вывернутые, перехваченные грубой верёвкой руки, вздымались сзади, как поломанные крылья у изувеченной птицы, и Ника, опустившись перед ним на колени, тихо — даже не заплакала, а завыла, и её голос, казалось, так и застыл на одной страшной и ровной ноте.

Кир зашевелился, и она резко замолчала, а потом, торопливо принялась переворачивать его на спину, чтобы поскорее увидеть его лицо. Его живое лицо.

— Кирка, — Ника ощупывала его, как будто хотела руками убедиться, что её глаза не лгут, и он жив, правда жив, а он молчал, только морщился иногда и пытался улыбнуться непослушными разбитыми губами. — Кир, милый. Потерпи, всё хорошо, уже всё хорошо… Ты как?

Он наконец разжал губы и едва слышно прошелестел:

— Нормально. Я нормально, Ник.

— Всё уже позади, потерпи немного, — Ника не удержалась, наклонилась, коснулась его губ быстрым поцелуем, испытывая облегчение, от того, что действительно всё позади, всё самое страшное позади. Опять, в который раз за последние пару часов, принялась поднимать его, привалила плечом к стене. И только потом обернулась туда, где стоял их спаситель.

— Дядя Серёжа! Это Кир. Его надо развязать и в больницу. Обязательно в больницу. Он ранен, они его избили. Сильно избили.

— Конечно-конечно, — голос дяди Серёжи был полон участия. — Сейчас всё сделаем. Ты как сама? Тебе не причинили вреда?

— Нет, я… они не успели. Дядя Серёжа, Кир…

— Они что-то хотели от вас?

— Они папу искали. Папа жив! Вы уже знаете? Папа жив! Я не знала всё это время, я думала, что он убит. А он жив. Он у Анны, в больнице прятался всё это время.

— У Анны? — переспросил дядя Серёжа. — У какой Анны?

— Ну, у Анны, она сестра моей мамы, вы её знаете? Она главврач в больнице на пятьдесят четвёртом…

— В больнице на пятьдесят четвёртом, — задумчиво повторил дядя Серёжа. — Это точно?

— Точно, мне Кир рассказал, это он спас папу… Его надо срочно к врачу, его били…

Внезапно Ника осеклась. Странная мысль пришла в голову: несмотря на всю участливость в голосе дяди Серёжи, добрую и отеческую ласку, несмотря на обещания помочь Киру, он так и не сдвинулся с места, не отдал приказ, чтобы те военные, что были с ним, хоть как-то помогли. Он просто стоял и смотрел на неё, на них, и за толстыми линзами очков, здесь в полутьме было невозможно разглядеть его глаза. Но тут же, опровергая все её сомнения, дядя Серёжа широко и искренне улыбнулся, подошёл к ней и протянул руку.

— Вставай, Ника. Твоему другу надо оказать первую помощь.

Она послушно поднялась, уцепившись за его мягкую и сухую ладонь, позволила отвести себя в сторону, от Кира, и тут, уже в который раз за сегодняшний бесконечный день всё резко изменилось — словно невидимый режиссёр дал отмашку, объявляя новый поворот сюжета.

Рука дяди Серёжи, до этого ласково обнимающая её за плечи, вдруг затвердела, сжалась, причинив Нике лёгкую боль.

— Мальчишку тоже. В расход. Выполняйте.

Спокойная и ровная интонация обогнала смысл сказанных слов, и Ника ничего не успела сообразить. Только увидела, как стоящий справа военный, который так и не опускал автомат, быстро глянул на дядю Серёжу и чуть пошевелился. И только вместе со звуком короткой очереди до неё дошёл смысл приказа.

Она закричала, дёрнулась туда, где сидел Кир, но мужские руки держали её крепко.

«Я просто ещё не проснулась, — пронеслось у неё в голове. — Я всё ещё сплю. Кошмар не закончился, он продолжается. Так бывает. Я скоро проснусь, совсем скоро. Это всё неправда, это сон».

Кир так и остался сидеть, привалившись плечом к стене. Он не упал, но было что-то странное в его позе, неживое — выдала рациональная часть мозга, но Ника отмахнулась, всё ещё цепляясь за уже ускользающую мысль о непрекращающемся кошмаре, не обращая внимания на уродливое тёмное пятно, расползающееся по светлой ткани рубашки.

— Проверь! — тихий и ровный голос прозвучал прямо над ухом, и тот военный, что стрелял, не торопясь, подошёл к сидящему Киру и ткнул его коротким стволом автомата. Кир медленно упал на спину, на свои покалеченные связанные руки, и Ника подумала, что ему, должно быть, больно, очень больно.

— Готов, — равнодушно сказал военный.

— Отлично. Сейчас все на пятьдесят четвёртый. Держи девчонку. Смотри, чтоб не сбежала и не выкинула чего, головой отвечаешь!

Ника почувствовала, что руки дяди Серёжи, крепко державшие её, ослабли. Но тут же перехватили другие — твёрдые, сдавившие плечи стальными тисками. Она опять закричала, забилась, упёрлась ногами, но это было бесполезно — человек, обхвативший её, был едва ли не вдвое больше и намного сильней. Её поволокли, к двери, от него, от её Кира. Который так и остался лежать, запрокинув к потолку узкое мальчишечье лицо. Что-то или кто-то, невидимо коснувшись её щеки, прошептал: «Ему уже всё равно, ему хорошо. Там, где он сейчас, не больно и не страшно. Для него всё действительно уже позади», но она отмахнулась от этого бесплотного голоса, закричала ещё сильней, вложив в раздирающий её лёгкие крик всю свою любовь.

— Кирка!

На лицо опустилась чья-то тяжёлая рука, закупоривая крик внутри. Но он всё ещё звучал в ней, запертый, неслышный, бился в голове, в груди, во всём теле, настойчиво требовал выхода. Нике показалось, что её сейчас разорвёт, и тогда крик вырвется снова наружу.

Внезапно всё померкло, погрузилось во тьму, но ненадолго. Где-то далеко робкой и тоненькой струйкой забрезжил свет, темнота под его напором стала светлеть, выцветать и вдруг всё исчезло. Обернулось ослепительно-белым сверкающим снегом, так, что стало больно глазам. В лицо дохнул холодный ветер, замораживая слезинки и превращая их в прозрачный и чистый хрусталь, перехватило дыхание. Крайний Север. Вот и мёртвая шхуна, зажатая во льдах, вот след от саней, тёмной лентой разрывающий бескрайнее пространство. И люди, упрямо бредущие вперёд, сгибаясь от ветра. И среди них — она вдруг очень чётко это увидела — шёл Кир. Её Кир.

Он шёл молча, почти неузнаваемый в огромной бесформенной одежде, волоча за собой тяжёлый груз. Расстояние между ними ширилось, расходилось в разные стороны, и с каждым шагом он всё больше и больше удалялся от неё, постепенно превращаясь в чёрную точку, едва различимую на фоне ослепительной белизны. И над ним тяжёлым кроваво-огненным шаром висело солнце.