…С его доводами отдать дневник генерала его отцу Ника согласилась совершенно неожиданно.

Он всё бубнил, убеждал её, приводил доказательства, понимая, что она не слушает, что она сейчас не с ним, а где-то в другом, своём мире, и даже не сразу понял, что она сказала. Продолжал говорить, всё ещё цепляясь за абсурдную мысль, что, если она согласится с ним, это всё исправит, абсолютно всё.

— Стёпа, я же уже сказала. Давай отдадим, — повторила она. — Если тебе так хочется, то отдадим.

И он резко замолчал — понял, что ничего исправить уже нельзя. Ника отдалялась от него всё дальше и дальше, а он ничего не мог с этим поделать. И то, что они всё ещё были вместе, и она позволяла ему себя обнимать и терпела его поцелуи (именно что терпела), ничего не меняло. Всё катилось под откос.

А потом пришла эта девица.

Он ведь даже не сразу понял, кто это. Когда по квартире разнеслась мелодичная трель звонка, и Ника вспыхнула, просияла, сбросив с себя ледяную изморозь, и тут же сорвалась в прихожую, первой мыслью было, что это Шорохов. Заявился собственной персоной. И только потом, услышав женский голос, надежда в его груди снова вспыхнула, и он, не отдавая себе отчёта, поплёлся в коридор.

Девушка, с которой разговаривала Ника, была ему незнакома. Но она настолько инородно смотрелась здесь, что Степан в нерешительности застыл на пороге, забыв об элементарной вежливости и уставившись на незнакомку. Она была вроде и миленькая, но какая-то вульгарная, в короткой юбке и яркой блузке, вызывающе обтянувшей пышную грудь. Девица улыбнулась, обнажив ровные зубки — очень белые и мелкие, делавшие похожей её на маленького хищного зверька.

— Я не понимаю, почему он сам… и почему тебя, — Ника, словно не замечая подошедшего Стёпку, продолжила разговор.

— Да просто всё. Ему же сюда не попасть, допуска нет, а у меня есть. И вообще, если ты мне не веришь, то вот, смотри, — девушка сунула что-то Нике в руки, и Стёпка увидел, как лицо Ники недоумённо вытянулось.

— Что это? — вмешался он.

— Да вот, — Ника растерянно протянула ему свою фотографию и обернулась к девице. — Откуда она у тебя?

Девица замялась, бросила взгляд на Стёпку, но потом, видимо, решила продолжить:

— Я же говорю, он сам мне её дал. Для подтверждения. И сказал, что будет ждать тебя на том заброшенном этаже…

— Ника, кто это? — он опять перебил девицу.

Стёпка ещё не понимал, в чём дело, но внутри уже поднималась смутная тревога. Эта неожиданная гостья ему не нравилась, и даже не потому что она была чужой, хотя и это тоже.

— Это Лена… Лена Самойлова.

Сначала он подумал, что за Лена Самойлова, а потом вдруг заработали в мозгу шестерёнки, потянулись ниточки, раскручивая клубок, в котором было всё — и глупая ревность, и тоска, и подозрения, за которые было стыдно самому, — и все это вело к одному человеку, который за эти несколько дней успел ему изрядно осточертеть.

— Так это Шорохов её к тебе прислал? — сказал, как ударил, потому что Ника покраснела, залилась краской и даже слегка отшатнулась от него. — И чего? Побежишь к нему?

Девица испуганно уставилась на него, потом на Нику, на хорошеньком личике что-то промелькнуло, чуть косенькие глазки быстро забегали.

— Он просил, чтобы ты одна пришла, так надо, — торопливо заговорила она, обращаясь только к Нике.

— Ну, конечно, ему так надо.

— Стёпа, перестань, пожалуйста, — Ника дотронулась до его плеча, но он резко дёрнулся, сбрасывая её руку.

— Ты вообще отдаёшь себе отчёт, куда он тебя зовет…

— Стёпа, — Ника укоризненно покачала головой. — Понимаешь, Лена сказала, что Кирилл, что он кое-что знает о…

— Вообще-то он велел никому не говорить, — встряла девица.

— Разумеется! Тайное свидание на заброшенном этаже. Среди грязи и гор мусора. Романтика!

— Ну знаешь! — вспыхнула Ника и, повернувшись к девице, вдруг сказала решительно. — Пойдём, Лена.

Стёпка опешил.

— В смысле? Ника, ты серьёзно? Пойдёшь куда-то? С этой?

— Да пойду.

Её слова, произнесённые тихо, но твёрдо, решили все. Подвели черту. Жирную черту под их отношениями.

— Ну что ж, — он понимал, что выглядит глупо, но всё же не удержался от обидного. — Скатертью дорожка.

И, развернувшись, быстро зашагал по коридору прочь, подальше от её квартиры, зло сжимая в кулаке фотографию, которую он ей так и не вернул.

— Стёпка, — мама опять заглянула в его комнату. Увидела, что он валяется на кровати прямо в ботинках, и укоризненно покачала головой. — Хорошо, отец тебя сейчас не видит.

Он резко поднялся, сел, и Никина фотография плавно упала на пол, прямо маме под ноги. Мама наклонилась, подняла, грустно улыбнулась и, пройдя в комнату, присела рядом.

— Поругались?

— Нет, — буркнул он.

— Эх, Стёпка, Стёпка, — мама взъерошила его волосы, и разом стало легче. — Бедный мой мальчик.

— Ты на работу сейчас? — Стёпка поспешил перевести разговор на другое.

— Да. Поздно сегодня буду. И папа тоже, скорее всего. Он весь день сегодня на пятьдесят четвертом. Совсем уже себя загнал, — на мамином лбу прорезалась тоненькая морщинка, но она быстро согнала её, улыбнулась. — Ну я пошла тогда. А ты не грусти.

У дверей мама ещё раз обернулась.

— И сходи, пожалуйста, поешь.

…Мамины шаги стихли в коридоре, и Стёпка вдруг понял, что он успокоился. Больная ревность, терзающая его душу, чёрная, эгоистичная, отпустила его, и на смену пришёл страх. Ника! Куда она пошла? И с кем? С какой-то сомнительной девицей. А он, как дурак, её отпустил. Приревновал и в своей идиотской ревности забыл, как это может быть опасно.

Стёпка вскочил с кровати, ещё не подумав, куда он пойдёт, но уже понимая, что происходит что-то неправильное, и надо срочно что-то делать, куда-то бежать. Потому что какое, к чёрту, свидание? На заброшенном этаже? Это вообще где?

Ум лихорадочно заработал, перебирая в памяти все места в Башне, куда бы эта чёртова Лена могла позвать Нику.

Шестьдесят девятый! Точно!

На этом этаже, Ника рассказывала, они с Шороховым прятались от людей Литвинова. Скорее всего так оно и есть. Именно о нём они могли сказать: «тот этаж». И она опять пошла туда. Господи, а ему как туда добраться? Ну на лифте, разумеется, а потом? Стёпка почти не бывал на нижних ярусах, и, тем более, на заброшенных этажах и плохо себе представлял, куда идти. Но оставаться на месте он тоже не мог. Смутная тревога, скрутившая душу, неожиданно пришедшая в голову мысль, что эта Самойлова работает на Рябинина, который убил генерала и, кто знает, может, и самого Савельева, фотография ещё эта откуда-то (Стёпка покрутил её в руках и сунул в карман) — всё это явно неспроста. И, значит, надо действовать и немедленно.

Он сорвался с места и ринулся прочь из квартиры.

— Кир. Кирка…

Вышло совсем жалобно, по-детски. Губы тряслись, не слушались, было страшно — за себя, за него… просто страшно.

Он лежал на боку, со связанными за спиной руками, с кляпом во рту, и первое, что она подумала: он мёртв, живые так не лежат — странно вытянув шею, неподвижно, вывернув ноги, как поломанная кукла, которую со всего размаха швырнули об пол, в груду мусора. Но потом он зашевелился, застонал, его длинные, пушистые ресницы едва заметно вздрогнули.

— Кирка, — она наклонилась над ним, коснулась пальцами его разбитого лица. Кровь на лице ещё не успела запечься, глаз с правой стороны почти заплыл, чёрные волосы прилипли ко лбу, и было непонятно — от пота или от крови.

Сколько Ника уже находилась здесь — пять минут, десять? Она не знала точно, потому что время остановилось, застыло ровно с того момента, когда её втолкнули сюда, особо не церемонясь, с силой ударив кулаком между лопаток. Сначала она ничего не видела, потом различила непонятный силуэт в углу, подумала, что это куча тряпья или мусора, и только потом вдруг дошло — резко, что она даже вздрогнула — что это человек, а ещё спустя какое-то время, когда глаза попривыкли к темноте, и она на карачках подползла к неподвижно лежащему телу, она поняла — это он, Кир.