Сейчас надо пойти к себе, ещё раз все обмозговать. Разгадка близка, совсем рядом. Не ошибиться бы. Да, надо идти к себе… Чёрт!

Антон подскочил на месте, когда вспомнил, что в спальне всё ещё сидит Леночка. Как он забыл? Он быстро прошёл в соседнюю комнату.

По тому, как она вздрогнула, как метнулись в сторону её глаза, тут же понял — подслушала. Он резко подошёл к ней, вплотную, пригвоздил взглядом.

— Что ты слышала? — резко спросил он. — Ну, отвечай.

— Я… я ничего… почти ничего, — залепетала она, сжавшись, словно в ожидании удара. Ему и захотелось её ударить, сильно, наотмашь, чтобы голова зашаталась, как у тряпичной куклы.

— Что ты слышала? — медленно повторил он.

— Почти ничего…

— Говори.

— Я слышала, вы про него говорили… Пожалуйста, не надо…

Антон замахнулся, но сдержался. Наоборот, резко сменил тон.

— Ну, чего ты испугалась, глупая? Не бойся. Ты же хорошая девочка?

Леночка неуверенно кивнула, не сводя взгляда с его занесенной руки. Антон руку опустил.

— Про кого мы говорили? Скажи мне, не бойся…

— Про Кирилла… — прошептала она.

— Не слышу. Громче.

— Про Кира Шорохова…

— Ты его знаешь? — быстро спросил Антон.

— Да…

Когда-то, в юности, Антон очень любил играть в карты. Заядлым картежником он не был, но иногда с приятелями по учёбе они любили расписать пульку. Антон находил это дело забавным и не бесполезным. Тот же преферанс учил просчитывать ходы и выстраивать стратегии, опираясь на случай, фортуну. В отличие от шахмат, где соперникам давались равные возможности изначально, в преферансе всё зависело от карт, которые сдавались игрокам, и от прикупа. Всё это невозможно было просчитать заранее, но именно это и было наиболее ценным — уметь извлекать выгоду при любом раскладе, не взирая на фактор неизвестности.

Сейчас Антон почувствовал себя игроком, который вынужден вести свою партию при невнятных козырях и уже не особо надеясь на удачу, внезапно срывает в прикупе трёх тузов.

— Откуда ты его знаешь?

— Он с нашего этажа. Я с ним встречалась, — Леночка слегка смутилась, и Антон тут же понял, что отношения у Леночки с Шороховым явно выходили за границы просто приятельских.

— Ты сейчас с ним поддерживаешь отношения? — и заметив её испуг, поспешил добавить. — Не волнуйся, говори, как есть. Я не ревнив. А вот когда мне врут — не люблю. Очень не люблю.

— Нет, не поддерживаю. Ну, то есть, не поддерживала почти. Давно уже. А вот вчера…

Она замолчала, закусила губки.

— Так что вчера? — почти ласково спросил он.

— Он зашёл ко мне. Неожиданно…

— К тебе?

— Ну, не ко мне… К Рябининым, я там была.

— Шорохов приходил к Рябининым?

— Их дома не было, они все на концерт ушли. Он сказал, что увидел меня и… в общем, он странный какой-то был…

Нет, это даже не три туза. Антон нетерпеливо облизал губы. В прикупе, который он только что вскрыл было не три туза, а лучше, много лучше. Там было два туза и джокер. Карта, которая давала умелому и опытному игроку практически неограниченные возможности. При ловком использовании, разумеется. И этим джокером был Кирилл Шорохов. Пока ещё Антон не совсем понимал, что тот знает, какая у него роль, и, главное, как он может использовать этого странного пацана, постоянно путающегося в играх сильных мира сего, к коим Кравец нескромно причислял и себя. Но то, что Шорохов именно джокер, и этого джокера он только что получил, Антон не сомневался.

— Садись, Лена, — он усадил её на кровать, не отводя от неё взгляда. — И рассказывай. Всё по порядку. Не упуская ни одной детали. Подробно. И не надо ничего скрывать. Меня не волнует, какие у вас там были отношения с этим Шороховым. Но если ты соврёшь или умолчишь о чём-то…

Антон недобро улыбнулся, с удовольствием отметив, что его улыбка оказала на Леночку нужное воздействие. Она покорно начала говорить. И Антон, который внимательно наблюдал за её лицом, отметил, что там есть что-то ещё, помимо страха и покорности. Злость. И даже ненависть. Но сейчас чувства какой-то глупой девчонки его мало волновали. Плевать ему на то, с кем она спит и какие эмоции испытывает к этому мальчишке. Это его никак не касалось, он действительно был не ревнив. Важно, что сейчас главным её чувством был именно страх. Страх перед ним, Антоном, и он был уверен, что этот страх пересилит всё остальное.

«Так кто ты такой, Кирилл Шорохов, — размышлял он, слушая сбивчивый рассказ перепуганной дурёхи и ощущая зуд игрока перед решающей схваткой, предвкушение победы. — Кто ты? Просто недоумок, по какой-то странной прихоти судьбы вечно оказывающийся в гуще событий, или чья-то марионетка, которую умело дёргают за ниточки, намеренно путая карты. И если ты — марионетка, тогда кто стоит за тобой? В любом случае, мне кажется, Кирилл Шорохов, настало время нам с тобой познакомиться поближе. Самое время».

Это заседание Совета претендовало если не на звание самого шумного и нервного (бывало и круче орали, и когда тот Закон принимали, да и после, когда вскрылись махинации Литвинова — тогда тоже дым стоял коромыслом), то на звание самого бестолкового — уж точно. Константину Георгиевичу Величко было, что вспомнить и с чем сравнить: сколько таких заседаний ему пришлось пережить, и не сосчитать. Всякое видал. Но такого, как сейчас, общего ощущения растерянности, он припомнить не мог.

Удивительно, размышлял он, казалось бы, сколько просуществовала должность Главы Совета? Всего-то ничего, пару месяцев. Пшик, да и только. И Савельева диктатором тоже назвать было нельзя — он, хоть и крепко держал власть, но всё-таки старался прислушиваться к остальным. А поди ты, такое ощущение, что все настолько привыкли к тому, что над ними кто-то стоит, что сейчас, оставшись без Главы, никак не могут организоваться, говорят все одновременно, друг друга не слушают, перебивают, хуже детей на перемене между уроками. Так и тянет стукнуть кулаком по столу и призвать всех к тишине, как делал это когда-то его школьный учитель. Вот только роль учителя Величко брать на себя не хотел. И на место Савельева не очень-то и метил. Ему было достаточно своего сектора, там да, там Константин Георгиевич крепко держал рычаги управления и гордился тем, что у него всё работало как часы — чётко, слажено и точно. Но по всему выходило, что сейчас придётся взвалить на себя всю Башню. Потому что, увы, больше некому. И сегодняшний балаган иллюстрировал это как нельзя более верно.

Балаган — точное слово. Один клоун Богданов, громкий, краснолицый, пытающийся острить к месту и не к месту, чего стоил. Да и вообще, весь состав Совета его раздражал. Кого ни возьми — опыта с гулькин нос. Пожалуй, только он один остался из старой гвардии, да Звягинцев, глава сельскохозяйственного сектора. Но Звягинцев всегда был замкнут, немногословен, в интригах и раньше не участвовал и, кажется, вполне был доволен тем, что имеет. Во всяком случае он и сейчас помалкивал. Хотя этот новый бюджет и по его сектору вдарил.

Впрочем, и сам Величко пока слово не брал — наблюдал. И были на то у него свои резоны. К тому же, всю эту молодую поросль он всерьёз не воспринимал, считал почти всех или выскочками, как и самого Главу Совета, погибшего Савельева, или просто никчёмными прихлебателями, которых добравшийся до власти Павел Григорьевич приблизил к себе, чтобы заручиться поддержкой. Что было хуже — Величко не знал, да и думать про это ему не хотелось. Он сидел в Совете уже бог знает сколько лет и ощущал себя динозавром, случайно выжившим после падения астероида. А уж после смерти Ледовского, это ощущение только усилилось. Он бы давно уже всё бросил к чёртовой матери и отправился на покой, внуков растить, гулять по паркам и читать книги, на которые никогда не хватало времени. Но, увы, совесть не позволяла оставить пост и отдать всё молодёжи — эти способны ради своих идей и амбиций любое дело завалить. Рано ему ещё на покой.

Последние пятнадцать лет Величко своей миссией видел сдерживание Савельева. С тех самых пор, когда молодой и амбициозный Павел Григорьевич пришёл в Совет главой сектора жизнеобеспечения, так и началась эта война между ними, иногда острая, почти переходящая в открытый конфликт, иногда с периодами затишья, что, всё равно, не отменяло их вечного противостояния. Хотя, как ни странно, по всем основным вопросам они всегда с Савельевым сходились. Почти по всем. Но почему-то это ещё больше раздражало Константина Георгиевича. Поскольку свидетельствовало о том, что дело тут не в идейных разногласиях, а в личной антипатии. А настоящий профессионал должен быть выше этого. Вот Величко и пытался быть выше. Иногда даже получалось. Но справиться с этой неприязнью окончательно он так и не смог.