— Что это ещё такое? — нервно спросил Мельников, подвигаясь к Константину Игнатьевичу и разглядывая отпечатанный текст.

— Надеюсь, это не ещё один проект бюджета? — попытался сострить Богданов. — Не многовато ли?

Величко углубился в чтение, но едва пробежав глазами страницы, отодвинул их от себя и уставился на Рябинина.

— Где вы это взяли?

— У Ледовского, в документах было. Там и подписи есть, его и Савельева, на последней странице.

Величко заглянул в конец документа. Подписи действительно имелись — сухая и острая «Л» генерала, и лихой росчерк «П» с обведённой вокруг «С» — Савельева.

Мельников, пользуясь тем, что Величко отложил бумаги, тут же придвинул их к себе и стал бегло проглядывать текст.

— Это невозможно! Или Савельев перед гибелью тронулся рассудком, что я, как врач, решительно отрицаю, или…

Он брезгливо отодвинул бумаги от себя, так и не договорив, что именно «или».

Документы пошли по рукам. Раздавались удивлённые возгласы, Богданов, вот недоумок, снова попытался глупо пошутить.

— Это же фактически переворот, — заметил молчавший все этой время Звягинцев, передавая бумаги дальше. — Неужели Савельев с Ледовским пошли бы на это?

— На самом деле, у меня полно дел, да и у вас, я думаю, не меньше. Поэтому мне бы хотелось сразу перейти к сути, — Мельников, сидевший напротив Величко, недовольно покосился на меню, которое Константин Георгиевич небрежно вертел в руках.

«Куда же вы всё торопитесь-то?» — подумал Величко и снисходительно улыбнулся собеседнику. Ему доставляло удовольствие испытывать его терпение.

— Да не спеши ты, Олег, погодят твои дела, — в неформальной обстановке Величко сразу же перешёл на «ты», благо его возраст и положение это позволяли. — Я сегодня пообедал впопыхах, дел действительно полно. Умираю с голода. А здесь делают совершенно изумительные расстегаи. Не пробовал? Зря, зря. Очень рекомендую.

Мельников нахмурился, нетерпеливо поёрзал в кресле, но настаивать не решился. Кивнул и перевёл взгляд на стоящие перед ним приборы, явно собираясь с мыслями.

Официант бесшумно вошёл и, поймав взгляд Величко, с готовностью приблизился, доставая блокнот. Константин Георгиевич специально привёл Мельникова в свой любимый ресторан, один из самых дорогих и популярных наверху, где за ним всегда была зарезервирована отдельная комната. Во-первых, он был абсолютно уверен, что здесь их не прослушивают — его служба регулярно проверяла это место на предмет жучков и прочих неприятных сюрпризов. А во-вторых, ему нравилось испытывать терпение Олега. Величко прошёл неплохую школу и знал, что некомфортная ситуация и другие раздражающие факторы очень помогают раскрыть истинные мотивы и чувства собеседника. Потому он и потащил Мельникова, явно куда-то спешащего и не желающего терять ни минуты, в этот ресторан. И теперь с удовольствием смотрел, как тот поглядывает на часы и злится. Ничего, ничего, вывести из себя оппонента — это почти половина успеха.

Хотя, в данном случае, Мельников оппонентом не был. Скорее всего, речь шла как раз о возможном сотрудничестве. Но осторожность никогда не помешает.

На самом деле чего-то подобного Величко и ждал. Со стороны Олега это был логичный и предсказуемый шаг. Сегодняшний Совет показал, что нынешний его состав никуда не годится, явно не хватает лидера. А выбиться в лидеры можно только при поддержке самого Величко. И он ждал, кто сделает первый шаг. Мельников или та самая тёмная лошадка. Теперь Константин Георгиевич не сомневался, что в Совете есть эта пресловутая тёмная лошадка, пока намеренно остающаяся в тени, скрывающаяся под чьей-то маской, но вот-вот готовящаяся вскрыться, показать своё лицо и выложить карты. На роль этой тёмной лошадки подходили сразу несколько человек, и основное подозрение падало на Ставицкого, что выглядело, мягко говоря, довольно странным, поэтому Величко и не спешил, выжидал.

Но сразу же после Совета, бестолкового и скомканного в конце появлением этого непонятного плана, к Величко подошёл вовсе не тот, кто играл в свои закулисные игры, а Мельников, что тоже было объяснимо.

Мельников как раз и был тем человеком, кого по законам жанра в борьбе за власть и следовало бы сместить в первую очередь. Слишком независим. Слишком умён. С ярко выраженными лидерскими качествами. Таким управлять непросто, это и Савельеву-то с трудом удавалось. Хотя — что было само по себе странным — инициатором выдвижения Мельникова в Совет был именно Павел Григорьевич. Зачем, Величко не мог понять, ведь их неприязнь друг к другу всем бросалась в глаза, и беспокойный Мельников методично и целеустремлённо доставал Савельева. И, тем не менее, какие-то мотивы у Павла Григорьевича были, вот только какие? Константин Георгиевич подозревал тут что-то личное и всегда с особым интересом следил за их баталиями в Совете.

И теперь, после гибели Савельева, Мельников понимал, не мог не понимать, что без поддержки Величко в Совете ему не удержаться. А потому и подошёл к нему почти сразу на выходе. Решительно потребовал приватного разговора. Ну, что ж, посмотрим, что он скажет.

Величко сделал заказ, нарочито неторопливо, выпытывая у официанта степень свежести тех или иных продуктов, медля, растягивая слова. Мельников, напротив, заказал всё быстро, небрежно ткнув в меню пальцем.

«Куда же вы всё спешите, молодёжь? — снова подумал Величко. — Сейчас торопиться не надо, сейчас всё на волоске висит, ошибиться нельзя. Эх, всё бы вам с плеча рубить. Наворотите дел, а потом не знаете, что делать».

Едва за официантом закрылась дверь, Мельников выпрямился, в упор посмотрел на Величко и заговорил.

— Я думаю, что вы тоже, Константин Георгиевич, понимаете, что нам подсовывают лажу. Я имею в виду и бюджет, и этот странный документ. Не мог Савельев такое подписать.

Величко понимал, почему Мельников назвал тот документ странным, хотя сам использовал бы другое слово. Едва пробежавшись глазами по страницам предлагаемого плана, он резко и брезгливо отодвинул его от себя, сам испугавшись этой своей торопливой брезгливости, которая в другое время вряд ли осталась бы незамеченной. Ледовской и Савельев (если всё-таки отталкиваться от предположения, что документ не фальшивка) собирались вернуть всё или почти всё, как было до мятежа незабвенного Ровшица. Отгородить верхние ярусы от народа уже окончательно, практически уничтожив социальный лифт и восстановив кастовую систему, существовавшую в первые годы жизни в Башне. Об этом мечтали некоторые, но для Величко это был не просто шаг назад — он считал это самоубийством.

Сам он не помнил дни мятежа, слишком мал был, но, если б не этот переворот, пусть и кровавый (а они вообще бывают эти перевороты без крови?), не видать бы юному Косте Величко, родившемуся на пятьдесят девятом этаже, ни своей сегодняшней должности с вытекающими из неё преференциями, ни пышных расстегаев на белоснежной фарфоровой тарелке, которые он почти всегда здесь заказывал, ни Поленьки — тихой, любимой Поленьки (при мысли о жене Константин Георгиевич не удержался — улыбнулся), отец которой был из этих, хотя и хороший был мужик, правильный. Всё, на что мог бы рассчитывать Костя Величко, так это на должность мастера в одном из цехов. Но это уж если б совсем повезло…

— Ну почему, Олег? — Величко откинулся на спинку кресла и медленно отпил воды из тонкого стеклянного бокала. — Откуда нам точно знать? Ты ведь не очень-то ладил с ним, с Савельевым.

— Да, я его не любил, — согласился Мельников. — Савельев — фанатик и идеалист. Из тех, кто ради идеи готов кучу жизней положить. Но именно поэтому я и не верю в ту писульку. Павел был помешан на справедливости и равенстве. А то, что изложено там — практически возвращает нас к временам, которые были до мятежа Ровшица. А это противоречит всему, во что верил Савельев.

— Чужая душа — потёмки, Олег, — заметил Величко. — Откуда нам точно знать, о чём там думал Савельев. Говорил он, может, одно, а на самом деле… К тому же, всё это вполне могло быть итогом влияния на него старого генерала. Они же были очень близки в последнее время. А уж кого-кого, а Ледовского точно не назовёшь идеалистом. Я ведь хорошо его знал, Алексея Игнатьевича, и, поверь мне, ничуть не удивлюсь, если о чём-то таком он и думал. Мог и Савельева убедить. Влияние он на него имел колоссальное. Ты же понимаешь, что без поддержки генерала и армии, не видать Савельеву места Главы Совета как своих ушей. Фактически Ледовской был вторым человеком в Совете, а, может, и первым. И его внезапная смерть выбила у Савельева почву из-под ног.