— Довольно! — бабушка чуть повысила голос, и Серёжа ещё больше вжался в пол. — Ты не имел права говорить ей об этом. Всё должно было быть не так. Но теперь уж чего. А сейчас, Анатолий, я прошу тебя об одном — соблюдать приличия и особенно, когда в доме полно людей. Ещё не хватало, чтобы стали обсуждать, что в нашей семье — разлад. Я не позволю, Анатолий. Постарайся просто держать себя в руках. И пойдём к гостям. Не надо, чтобы наше отсутствие бросалось в глаза.

Бабушка и отец вышли. Серёжа немного расслабился, выдохнул. Хотя он ровным счётом ничего не понял. Какие-то пистолеты, наставленные на папу, и причём тут Пашка? Ведь это же о нём шла речь? Бабушка, да и тётя Лена всегда называли его Павликом, но сам Пашка как-то сказал Серёже, что ему не нравится это имя, и попросил называть Пашей. Потому что так Пашу зовёт его отец. Самого Пашкиного отца Серёжа никогда не видел — тётя Лена всегда приходила одна. Пашка говорил ему, что его отец — очень занятой, у него важная работа, он — инженер. Кто такие «инженеры» и чем они занимаются, Серёжа представлял смутно — он даже спросил про это у папы, но тот отмахнулся, пробормотал что-то презрительное, про нижние цеха, кажется.

— Вот ты где! А я знал, что ты сюда пошёл. Ждал просто, когда бабушка с твоим отцом выйдут. Я тебя нашёл. Вылезай.

Пашкино лицо неожиданно оказалось прямо перед лицом Серёжи. От удивления он ойкнул. Завозился, пытаясь вырваться из тесного пространства.

— Давай помогу, — Пашка протянул ему руку и осторожно вытянул его из-под кровати. — А очки твои где?

— Очки? — Серёжа схватился за лицо и только тут понял, что он без очков. Они, видимо, свалились, пока он прятался.

— Под кроватью, наверно, остались. Погоди, я их тебе достану.

Пашка юркнул под кровать, запыхтел. Серёжа стоял рядом, разглядывая Пашкины ноги, торчащие из-под бабушкиной кровати.

В глазах Серёжи его двоюродный брат был совсем взрослым. Ещё бы — старше на три года и уже школьник. Но Пашка никогда не задавался, не задирал нос и не делал вид, что ему с Серёжей скучно. Напротив. С приходом старшего брата Серёжина детская оживала — превращалась то в остров сокровищ, где орудовали ловкие и коварные пираты, то в непроходимые джунгли, то в неприступную крепость, со всех сторон осаждённую врагами.

Иногда Пашка рассказывал о школе. По его словам, выходило, что во всей Башне едва ли можно было отыскать место веселей и круче, чем школа — на переменах там можно было бегать по длинным коридорам, а в спортзале валяться и бороться на мягких матах. Серёжа плохо себе представлял, что значит бороться, но Пашка утверждал, что это здорово и классно, а Серёжа верил всему, что говорил его двоюродный брат. Но главное, в этой школе был сам Пашка, и мысль о том, что они будут чаще видеться, наполняла Серёжу радостью и надеждой.

Вообще, кроме Пашки в скучной Серёжиной жизни было не очень-то много развлечений. Он жил в большой квартире, но его мир ограничивался детской, родительской спальней (мама позволяла Серёже заходить к ней, пока отец отсутствовал), столовой, гостиной, да ещё парой комнат, куда Серёжа заглядывал, когда в доме собирались гости, и про него на время забывали. Болезненный Сережа в садик не ходил, и детей в его жизни почти не было, зато взрослых — хоть отбавляй. Они вели важные и непонятные разговоры, мало улыбались и редко смеялись, зато часто говорили о приличиях, достоинстве, произносили странные слова, значения которых Серёжа не знал. И только когда здесь появлялся Пашка, Серёжина жизнь взрывалась ярким фейерверком.

Пашка был неутомим на выходки и проделки. Он знал миллион игр и это были совсем не те скучные игры, в которые Серёжа играл с мамой или няней. Рассказывал кучу историй, и иногда Серёжа терялся, не понимая, где в этих историях заканчивается правда и начинается выдумка, но всё это был так интересно и так не похоже на его тусклую и вялую жизнь, что Серёжа хотел только одного, чтобы его старший брат всегда был вместе с ним. Всегда.

— Паш, — Серёжа увидел, как Пашка завозился, готовясь вылезти из-под кровати. — А кто такой «плебей»?

— Чего? — Пашка высунул сначала голову, потом руку с Серёжиными очками. — Вот твои очки. Бери.

Он протянул их Серёже, потом поднялся сам.

— Чего ты спросил?

— Кто такой «плебей»? Ты знаешь?

— Плебей? — удивился Пашка. — Это, кажется что-то из Древней истории. Мы ещё не проходили. А что?

— Папа сказал, что ты — плебей, — неожиданно выпалил Серёжа и тут же пожалел об этом. Пашка сжал губы, отвёл глаза. — Это что-то плохое, да?

— Да неважно! Пойдем, пока бабушка нас не засекла. И, кстати, теперь твоя очередь водить, — Пашка улыбнулся весело и открыто, и потащил Серёжу из бабушкиной спальни.

— Серёжа. Я собираюсь заказать обед. Может, поешь со мной? — в кабинет заглянула мама, его тихая, вечно стесняющаяся и извиняющаяся мама. — Ты совсем забыл про еду со своей работой, так нельзя, Серёжа.

Ставицкий помотал головой, загоняя вглубь воспоминания, внезапно накрывшие его здесь, в кабинете. Картинки из прошлого непрошено вторглись в сознание, вытеснив оттуда цифры, графики и новый проект бюджета, над которым он работал с утра.

— Нет, мама, некогда. Мне надо закончить.

Мама вздохнула, но спорить не решилась, вышла, прикрыв за собой дверь.

Почему он вспомнил сейчас про те события? Неужели совесть? Очень глупое слово. Какая, к чёрту, совесть? Он всё правильно сделал. И ни капли не жалел, что теперь, благодаря ему, его старший двоюродный брат (хотя он и не двоюродный вовсе, так, седьмая вода на киселе, правда, увы, их объединяет общий прадед — Алексей Андреев) теперь был мёртв. Туда ему и дорога. Он такой же плебей, как и его отец, Григорий Савельев, упырь и убийца. И никакая кровь Андреевых не в силах перебить это родство. Настоящий Андреев — только он, Сергей, по идиотскому стечению обстоятельств вынужденный носить чужую фамилию. А он, Пашка, всегда был Савельевым, сыном нищего Гришки с нижних этажей. Он только казался хорошим, честным, добрым. А на самом деле был другим.

Разбитая коленка больно саднила, но это беспокоило Серёжу куда меньше, чем горькое чувство стыда и обиды. Такое горькое, что у него аж скулы сводило, словно его опять заставили глотать противную микстуру, которой его пичкали с детства.

А ведь он так ждал, когда пойдёт в школу. Вспоминал с замиранием сердца Пашкины рассказы, представлял, как будет бегать на переменах, и никто не скажет ему: «Серёжа, не шуми, дедушка Арсений работает», воображал, что у него появится куча друзей, но главное — Пашка! Пашка будет приходить к нему в класс, такой взрослый, такой умный, разговаривать с ним на-равных, и все вокруг будет смотреть на Пашку Савельева и на него, Серёжу, и завидовать ему.

Но всё пошло не так, совсем не так. Хуже того — всё пошло совсем скверно. Одноклассники, особенно этот противный Димка Хохлов, крупный темноволосый мальчик, которого посадили с ним за одну парту, сразу же стали смеяться над ним, передразнивать его манеру постоянно протирать очки, называли дрищём, рохлей и мямлей, потому что Серёжа застеснялся, когда его спросила учительница, и не смог выдавить из себя ни слова. Весь день его изводили дурацкими и обидными шуточками, а Хохлов, которому, кажется, всё это доставляло особенное удовольствие, даже пинал его в зад ногами на перемене — не столько больно, сколько унизительно. Девчонки хохотали, показывая на него пальцами, а мальчишки, поглядывая на смеющихся девчонок, соревновались между собой в изобретательности — кто придумает прозвище пообиднее, кто толкнет побольней.

Когда их построили, чтобы вести в столовую, Хохлов выхватил у него рюкзак и нарочно вывалил всё прямо на пол, толкнул, отчего Серёжа упал и до крови разбил коленку, а пока Серёжа, превозмогая боль и обиду, ползал и на глазах всего класса собирал рассыпанные тетради и ручки, весело комментировал, вызывая бурное веселье среди остальных ребят. Так плохо Серёже не было ещё никогда — ему казалось, что все его ненавидят, презирают. Слёзы застилали глаза, мешали смотреть, очки запотели, он снял их, стал неловко протирать рукавом, вызвав у Хохлова ещё один приступ хохота. А когда Серёжа их снова надел, то увидел Пашку. И так обрадовался, что даже подскочил, приподнялся, выронил тетради, которые успел подобрать. Сейчас Пашка им покажет, и этому противному Хохлову, и мерзко хихикающим девчонкам. Он его защитит!