Она бездумно слонялась по комнатам, присаживалась на диван и тут же вскакивала, боясь задремать и пропустить его приход, ходила по отцовскому кабинету, иногда застывая от какой-то промелькнувшей в голове мысли, прислонялась разгорячённым лбом к холодному стеклу книжного шкафа, где вперемешку стояли книги так любимых им русских классиков и инженерно-технические справочники, в сотый раз поправляла бумаги на его столе. Она срывалась на горничной, которая продолжала приходить по утрам, за то, что та опять что-то переставила. Горничная оправдывалась, и от этих оправданий Ника злилась ещё больше и после её ухода часами чего-то поправляла, передвигала, иногда с ужасом понимая, что она уже не помнит, как и где что лежало. Почему-то ей казалось это важным — непременно сохранить всё так, как было в тот последний вечер. Какое-то глупое суеверие, не дающее покоя: пока все вещи лежат на своих местах — отец жив.

Иногда она ловила на себе испуганные взгляды друзей. Вера, в те часы, когда была у неё, а не на учёбе или в больнице у Анны, ходила за Никой по пятам, пытаясь поговорить и в чём-то убедить. Ника её не слушала. Верин голос журчал где-то рядом и совсем не трогал.

Вера уходила, и её сменял кто-то другой. Марк, безуспешно пытающийся её рассмешить, молчаливый Митя, Лёнька, задумчиво переставляющий фигурки на шахматной доске. В эти минуты Ника застывала рядом с Лёнькой, не сводя глаз с чёрно-белого поля. Её друзьям казалось, что это её успокаивало. На самом деле Ника просто упорно следила за передвижением чёрных фигурок (папа всегда играл чёрными), чтобы после Лёнькиного ухода вернуть всё на место.

Но хуже и тяжелее всего было, когда приходилось оставаться наедине со Стёпкой. Васнецов уж точно был ни в чём не виноват, но каждый раз, когда он пытался обнять Нику или коснуться губами щеки, она инстинктивно отстранялась, вспоминая долгие и сладкие поцелуи на диване в тот злополучный вечер. Стёпка не мог не видеть эту перемену, но умудрялся оставаться терпеливым и нежным. Иногда в его глазах проскальзывало непонимание и лёгкая обида, и Ника, устыдившись своего поведения, сдавалась его ласкам и горячим словам, а потом, когда он наконец уходил, чувствовала усталость и тошноту, сладкой волной подкатывающую к горлу.

Она очень сильно от них устала. Ото всех. От их постоянного присутствия. От неуклюжих попыток её растормошить. И ни она, ни они не понимали (она — потому что была сильно придавлена горем, они — потому что очень любили её), что одиночество — это как раз то, что ей сейчас нужно. Чтобы она наконец-то выплакалась.

При них она этого сделать не могла. Её глаза оставались сухими. А тот единственный, с кем она умела не сдерживать слёзы, был не с ней, и когда наконец появился, сердитый, раскрасневшийся, она просто сказала, глядя в его тёмные, слегка влажные глаза, с длинными как у девочки, чуть подрагивающими ресницами:

— Хорошо, что ты пришёл.

***

Она шла впереди, ощущая затылком тяжёлое, сбивчивое дыханье Кира. Рядом с Киром семенил Сашка Поляков. Ника, открыв им дверь, заметила его не сразу. Взгляд упёрся в Кирилла, в его взволнованное лицо, в тёплые карие глаза, и одновременно пришло что-то похожее на облегчение. Все эти дни Ника, сама того не осознавая, была напряжена, натянута как струна, и это ощущение натянутости не только не ослабевало, но становилось всё сильней, словно кто-то тянул и тянул её душу в разные стороны, пытаясь наконец разорвать, и это почти удалось, не появись на пороге Кир.

Ника чувствовала, как напряжение постепенно спадает, и, хотя горе никуда не делось, дышать стало легче.

Из маленькой гостиной доносились голоса. Что-то громко доказывал Марк, его то и дело перебивала Вера и Стёпка, но, когда они втроём, Ника и Кир с Сашкой, появились на пороге, все как по команде смолкли, повернув в их сторону головы.

— О, Кир, привет! — Марк первым поднялся, шагнул к Киру, радостно улыбаясь и протягивая руку. — Здорово, что ты пришёл!

— Мог бы и раньше, конечно, — на Верином лице тоже появилась улыбка, но тут же погасла. Её глаза презрительно сощурились. Она заметила Сашку.

Кир поздоровался с Марком и Верой, потом подошёл к близнецам, обменялся рукопожатием и с ними. Васнецова, небрежно развалившегося на диване, он проигнорировал. Прошагал мимо и с независимым и даже вызывающим видом встал в стороне, засунув по привычке руки в карманы. Этот жест выдавал его с головой — Кир нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке.

Сашка, потоптавшись немного на пороге, занял место рядом с Кириллом.

— А вы теперь, я смотрю, всегда парой ходите, — раздался насмешливый голос Стёпки.

Васнецов поднялся с дивана, небрежной походкой пересёк комнату и пристроился на подлокотник кресла, в которое опустилась Ника. По-хозяйски положил руку ей на плечо, и Ника с досадой и раздражением подумала, что сделано это вовсе не для того, чтобы поддержать её или быть к ней ближе. Это было рассчитано на Кира. «Она теперь моя. Держись от неё подальше», — заявлял Киру Стёпка. Кир послание считал правильно и развязно ухмыльнулся.

— А тебя чего-то напрягает?

— Не люблю стукачей и шпионов.

— Не вижу тут таких. Если ты только не намекаешь на себя.

Стёпка, обычно сдержанный, вспыхнул и чуть приподнялся. Его пальцы больно сжали Никино плечо, выводя её из состояния оцепенения. До этого она следила за их перепалкой молча и довольно равнодушно.

— Хватит! — она чуть повысила голос. Сняла руку Стёпки со своего плеча и тихо повторила. — Хватит уже. Проехали.

— Мы вообще-то тут важное дело обсуждаем, — Васнецов никак не желал сдаваться. — Придётся тогда отложить до другого раза. Да, Вер?

Стёпка прибёг к помощи Веры, своей союзницы в этом вопросе, и та мигом его поддержала:

— Увы, придётся. Лишние уши нам сейчас совсем не в тему. Пойдут свои доносы строчить.

До прихода Кира с Сашкой они обсуждали какой-то дневник, вернее, его пропажу. Если честно, Ника почти не слушала, о чём они говорили. Когда во время их ежевечерних сходок спонтанно возникала та или иная тема, для Ники это был лишний повод немного помолчать в уголке. Она отстранялась, замыкалась в себе, думала про папу, а когда её пытались привлечь к обсуждению, отвечала односложно или просто кивала головой. Она и сегодня так делала, но сейчас, после слов Стёпки и Веры, Ника вдруг подобралась, стряхивая с себя оцепенение. Она никак не могла понять, но какое-то воспоминание толкало её изнутри, что-то важное, связанное именно с отцом, но она никак не могла вспомнить что.

— Вер, ну ты опять? — Марк умоляюще посмотрел на свою девушку. — Никуда Сашка не побежит. К тому же, он и так почти всё знает. Ну, давай хоть сейчас не будем…

— Чисто теоретически я бы не рассчитывал, что он никуда не побежит, — подал голос Лёнька. Сегодня он, слава Богу, сел подальше от шахмат, и Нике не нужно было следить за тем, что он опять что-то переставит.

— Так может нам уйти? — тут же вскинулся Кир и дёрнул Сашку за рукав. — Пошли, Сань. Тут походу тайная сходка…

Ника вдруг испугалась, что они действительно уйдут. Уйдут, и опять то чувство, что тебя кто-то пытается разорвать на части, вернётся. Вера это, видимо, заметила, потому что резко сдала назад.

— Не надо никуда уходить, Кирилл. И этот… ладно уж, пусть остаётся.

— Вот и хорошо, — тут же отозвался Марк, и на его широком лице разлилась улыбка. Он повернулся к Киру с Сашкой и торопливо заговорил, словно боясь, что его товарищи сейчас передумают. — Тут такое дело… в общем, мы тут уже обсуждали и пришли к выводу, что смерть Вериного деда и смерть Павла Григорьевича взаимосвязаны.

Произнеся имя Никиного отца, Марк покраснел и бросил виноватый взгляд на Нику. Они редко говорили «убит», «умер», щадили её. Наверно, однажды она будет им за это благодарна, но в данную минуту Нике было всё равно.

— Ну и вот, — продолжил Марк. — Когда мы говорили про Вериного деда, про то, что произошло в тот день, Лёня сказал одну дельную мысль. Он подумал…