Монтидидье посмотрел Сен-Клеру в глаза.

— Такой войны, которая ведётся сейчас в Палестине против мусульман, против Саладина, никогда ещё не бывало. Уж поверьте мне, мессир Анри: она идёт в другом мире, где всё не похоже на то, к чему мы привыкли здесь. Известные нам правила ведения войны там неприменимы. Вы ведь никогда не бывали в Святой земле?

— Нет, не бывал. Когда затевался прошлый поход, меня удержал дома долг перед герцогиней Элеонорой, а другой возможности мне пока не представлялось.

— Так я и думал... Что ж, поверьте мне на слово — Святая земля совершенно не похожа на знакомый вам мир. Хоть её и называют Святой землёй, Бог ведает — ничего святого там нет. Тем, кто мнит себя сейчас вождями христиан, никогда не понять этой земли, нечего и пытаться. Они слишком молоды, чтобы помнить уроки Первого и Второго крестовых походов, они слишком невежественны, чтобы поинтересоваться условиями, в которых им придётся воевать, — например, тамошним ландшафтом и климатом. Бо́льшую часть Святой земли занимает бесплодная пустыня, враждебная и жестокая, как и населяющие её люди. Эта пустыня крайне опасна для вновь прибывших. Там случаются ужасные песчаные бури, которые налетают внезапно и погребают под собой целые деревни — да что там деревни! — порой целые армии. Бури столь неистовые, что подгоняемый ветром песок может сорвать плоть с костей живого человека, если тот ничем не прикроется. Но есть кое-что пострашнее буйства природы: люди. Ибо обитатели той земли под стать ей самой. Это свирепые, неумолимые воины, которые живут и дышат верой в своего бога и его пророка, Мухаммеда, и готовы с радостью за них умереть. Мусульманские воины — сарацины, мусульмане, арабы, бедуины, называйте их, как хотите, — могут взять верх над самыми лучшими из нас, Анри, хоть мне и досадно это признавать. А ещё на их стороне огромное численное превосходство. В последнем сражении они выставили десять воинов против каждого франка — неудивительно, что из наших уцелел лишь каждый двадцатый.

Последовало долгое молчание. Сен-Клер обдумал услышанное от госпитальера и поднял руку, будто собирался задать вопрос.

— Я верю в правдивость ваших слов хотя бы потому, что слышал от других похожие рассказы. Но несмотря на факты и логику, размеры наших потерь просто не укладываются в голове. Чтобы погибли девятнадцать человек из каждых двадцати? Как может любая армия, даже хорошо обученная и фанатичная, одержать такую победу?

— Обстрел.

Его собеседник проговорил это так глухо, что Сен-Клер подумал, не подвёл ли его слух.

— Я, наверное, ослышался. Вы сказали «обстрел»?

Монтидидье снова взглянул на него ясным, уверенным взглядом.

— Да, так я и сказал. Обстрел... стрелами, если хотите точнее.

— А, стрелами, выпущенными из лука!

Лицо Монтидидье стало жёстким и гневным.

— Ну да, верно. Стрелами, выпущенными из луков. Они убивают нас стрелами. Стрелы летят как град, непрерывно, со всех сторон. А потом, ночью, сарацины расстреливают наших коней, зная, что рыцарь в доспехах беспомощен, если его вынудить сражаться пешим, стоя по колено в песке. Стрелы, мастер Сен-Клер. Враги осыпали нас стрелами, чтобы лишить силы духа, нагнать страху и в конечном счёте уничтожить, толкая на отчаянные шаги, которые мы никогда бы не сделали при иных обстоятельствах. И мы были беспомощны против стрел.

— Знаю и не думаю смеяться над вами. Кое-что об этом я слышал и раньше, просто снова задумался о глупости папского запрета на метательное оружие в христианском мире. Этот запрет дорого обошёлся нам при Хаттине. И всё же как только стрела сорвалась с тетивы, она потеряна. Её больше нельзя пустить в ход. А вы говорите о неимоверном количестве стрел. Нет ли здесь некоторого преувеличения?

— Да, так должно показаться всякому, кто там не был. Вы не первый, кто подумал об этом и задал мне такой вопрос. Но я видел всё собственными глазами.

Гибким движением госпитальер поднялся на ноги, подошёл к борту, взялся обеими руками за поручень и стоял, глядя на воду, пока Сен-Клеру не показалось, что его собеседник уже сказал всё, что хотел. С тех пор как ветер стих, волны делались всё ниже и судно двигалось куда ровнее. Тучи над головой почти рассеялись, вечернее солнце клонилось к западному горизонту, который был теперь ясно виден.

Готье долго молчал, но потом снова повернулся к Сен-Клеру и, опершись локтем о поручень, спросил:

— Вы когда-нибудь видели верблюда, мессир Анри?

Анри кивнул.

— Да, несколько раз — и одногорбого, и двугорбого. Один малый каждый год, на праздник летнего солнцестояния, привозит в Пуатье передвижной зверинец со множеством диковинных животных. Люди толпами приходят посмотреть на них и с готовностью выкладывают деньги за такое зрелище.

— Значит, вы знаете, что верблюд — вьючное животное, очень крупное, невероятно сильное и способное переносить большие тяжести на огромные расстояния. А стрелы практически ничего не весят. Даже колчан, полный стрел — с парой десятков и более, — ничтожный груз по сравнению с мечом или топором. А теперь скажите: сколько, по-вашему, тщательно уложенных и связанных в пучки стрел может перевезти верблюд?

Сен-Клер тяжело вздохнул.

— Не имею понятия. Но, судя по вашему тону, больше, чем я могу вообразить.

— Гораздо больше. Такой груз может иметь ограничение лишь из-за объёма связок стрел. А теперь представьте количество аккуратно связанных стрел. В каждой связке их двадцать пять, и такая связка толщиной примерно с два кулака.

Госпитальер продемонстрировал, что имеет в виду, сведя вместе сжатые кулаки.

— Представьте клети или корзины, изготовленные из дранки и прутьев, шириной в длину стрелы и достаточно длинные и глубокие, чтобы в них уместились в ряд десяток связок. Связки укладываются в четыре слоя. Итак, каждая такая клеть, лёгкая, но крепкая, выдержит тысячу стрел. А привязать по шесть подобных клетей на каждом боку верблюда — нехитрое дело. Таким образом, всего одно животное может перевозить двенадцать тысяч стрел.

Сен-Клер пожал плечами и развёл руками.

— Впечатляющие подсчёты, с ними не поспоришь, — тихо промолвил он. — Если, конечно, им есть где взять эти двенадцать тысяч стрел.

— Есть ли у них стрелы? Мессир Анри, армия, победившая нас при Хаттине, состояла почти из одних только лучников — конных лучников, верхом на жилистых, худощавых лошадях, которые были гораздо меньше, быстрее и проворнее наших коней. Каждый лучник привёз с собой собственные стрелы — три или четыре колчана, никак не меньше. Но Саладин всё предусмотрел заранее и точно знал, что нужно делать. За несколько месяцев до Хаттина он призвал воинов из Египта и Сирии, из Малой Азии и прочих своих владений и в то же время задал работу всем мастерам своей державы, заказав им невиданное количество стрел. Эти стрелы он повелел доставить туда, где собирал воинство.

— И все эти стрелы были погружены на верблюда?

— Нет, мессир Анри. Это составило бы всего двенадцать тысяч стрел. К тому времени, как сарацины выступили против нас и подошли к Тивериаде, чтобы осадить её, войско Саладина сопровождал караван в семьдесят верблюдов, нагруженных запасными стрелами. Мне неведомо, сколько всего стрел было у мусульман, но, когда бойня при Хаттине подошла к концу, они хвастались, что превратили неверных свиней из рыцарей и воинов в дикобразов. Я никогда в жизни не видел ничего, что могло бы сравниться с ураганом стрел, который обрушился на нас в тот день.

— Семьдесят навьюченных верблюдов... Откуда вы знаете?

— Я был в плену у них и знаю их язык. Я слышал, как они говорили об этом и о том, как нелегко было собрать после сражения выпущенные стрелы.

Теперь Сен-Клеру стало вовсе не по себе.

— Постойте! Я не уверен, что правильно понял ваши слова. Вы хотите сказать, что христианская армия при Хаттине была уничтожена издалека? Что противник даже не вступил в рукопашный бой? Если да, то ваши слова идут вразрез со всем, что я слышал прежде об этом сражении. А как же подвиги отдельных рыцарей и атака храмовников?