Синклер, должно быть, заметил, как изменилось выражение лица Андре.

— Ты что? В чём дело?

Сен-Клер поднял руку, упреждая дальнейшие вопросы.

— Просто до меня дошло, что к тому времени, когда Ричард и де Сабле пришли в дом моего отца и стали уговаривать старика отправиться с ними, король уже заранее всё решил. Роберу де Сабле было уготовано сделаться великим магистром Храма, и Ричард об этом знал. Да что там! Честно говоря, нельзя исключать того, что именно король стоял за провозглашением де Сабле магистром. Но даже если так... Если Ричард знал, что его друг должен стать великим магистром, на то он и Ричард, чтобы вообразить, что сумеет держать де Сабле в руках, играя на его признательности... И тогда без усилий и нажима практически заполучит Храм в полное своё распоряжение. Другое дело, что, если у будущего короля действительно были такие мысли, он серьёзно заблуждался, ибо Робер де Сабле не стал бы марионеткой ни в чьих руках, будь то Папа, король или император. Он носит титул великого магистра Храма менее трёх месяцев, но уже продемонстрировал всем независимость своего нрава. А ещё он верный, безгранично преданный член древнего братства, о чём Ричард даже не подозревал. Королю незачем знать, кому на самом деле принёс нерушимые обеты его дорогой друг. А то, что мы это знаем, в данный момент нам не поможет.

Несколько мгновений Андре стоял молча, покусывая нижнюю губу, потом присел на лежавшее у его ног седло и посмотрел на Синклера.

— Ну и что мы теперь будем делать? — спросил он.

Алек Синклер положил арбалет на землю и сел на своё седло.

— Честно? Понятия не имею. Поэтому буду благодарен за любое разумное предложение.

— Хм... Что касается меня, я не имею ни малейшего желания отправляться куда бы то ни было с Ричардом и его войсками. Конечно, я мог бы некоторое время держаться в стороне от событий, но вряд ли меня удовлетворило бы даже такое положение дел. Чего бы мне на самом деле хотелось, так это оказаться в месяцах пути отсюда, за морем, у себя на родине, в Пуату. Увы, это явно невозможно. Значит, несмотря на всё вышесказанное, мне придётся исполнить свой долг, всеми силами служа Храму.

— Но что будет, когда возобновятся боевые действия? Что ты будешь делать тогда?

Андре недоумённо воззрился на кузена.

— Буду сражаться. А что ещё я могу делать?

— И ты не видишь в этом никакого противоречия?

— В чём? В том, что я вступлю в бой? А где тут противоречие? Я рыцарь, брат-воитель. Меня, как и вас, всю жизнь учили именно сражаться.

— Да, кузен, может, и так, но у меня было на десять лет больше на поиски истины, чем у тебя.

— Какой истины? О чём вы?

Алек Синклер хмыкнул и криво усмехнулся.

— Не знаю, кузен. Понятия не имею. Просто это кажется мне странным... Только что ты ярился из-за трёх тысяч перебитых мусульман, а теперь беззаботно говоришь о предстоящем убийстве куда большего их числа. Разве это не противоречие?

— Нет, Алек. То, что произошло вчера, — жестокость, истребление беззащитных жертв, которых связали и утыкали болтами. А я говорю совсем о другом: о честном сражении, лицом к лицу с врагом...

— Каковое имеет место не так уже часто. Куда чаще противника поражают издалека, с помощью таких штуковин.

Алек кивнул на их арбалеты. Андре пожал плечами.

— Может, и так. Но в бою у каждого из противников есть возможность выиграть и выйти из битвы если и не невредимым, то, по крайней мере, живым.

— Оставив множество трупов раздуваться под палящим солнцем пустыни.

Сен-Клер сощурился.

— Вы насмехаетесь надо мной. Почему?

— Я вовсе не насмехаюсь над тобой, кузен. Просто когда начинаешь задавать вопросы о том, во что веришь, и докапываться до сути дела, перестаёшь верить вообще.

Сен-Клер погрозил кузену пальцем.

— Это слишком невразумительное и туманное изречение даже для лесного края, откуда вы прибыли, Алек.

Андре нашарил позади себя седельные сумы, подтянул их ближе и, порывшись в одной из них, выудил матерчатый узелок.

— Песчаная куропатка, — пояснил он, разворачивая свёрток. — Очень похожа на тех куропаток, которые водятся у нас дома, только покрупнее. Вчера вечером я подкупил повара и за сумасшедшую цену разжился четырьмя. Если бы знал, что вы вернётесь сегодня, разорился бы на восемь. Угощайтесь. Здесь, в шёлковом пакетике, есть даже соль.

Некоторое время они ели в довольном молчании, потом Алек спросил:

— Что ты думаешь о Филиппе Французском? Сможет он смыть позор, которым запятнал себя, покинув поле боя?

Андре покачал головой.

— Филипп не видит никакого бесчестья в своём поступке, и никто не дерзнёт его обвинять. Он поднялся с одра болезни, отважно сражался под стенами Акры, штурмуя Проклятую башню, — о чём раструбили повсюду. Именно во время его последнего натиска пала Акра. После этого он сможет с веским основанием утверждать, что именно его штурм принёс христианскому войску успех и что он выполнил свою задачу. А ещё Филипп сможет настаивать на том, что Ричард является виновником злосчастных раздоров среди союзников, потому что английский король прибрал к рукам плоды чужих завоеваний и захваченные другими земли и отказался поделиться с соратниками. Можно подумать, что один лишь Ричард два года осаждал Акру и в конце концов добился её падения. Плантагенет нанёс обиду не только Филиппу, но и эрцгерцогу Австрийскому, самому могущественному и последнему оставшемуся в Святой земле вассалу Барбароссы. Не говоря уж о том, что Ричард отвратил от себя всю знать Святой земли, лишившуюся земель после Хаттина. Теперь, когда эти земли отбиты, здешние вельможи утратили их снова, потому что их захватили люди, только что прибывшие из Англии. Филипп будет доказывать, что из-за самонадеянности и жадности Ричарда короне Франции больше нечего было здесь делать — тем более что Филипп болен, у него выпадают зубы и волосы, и это широко обсуждается повсюду. Да, Филипп Август просто взял и уплыл отсюда, почти один. Но он не сбежал. Он оставил свою армию под командованием герцога Бургундского, и никто не может пожаловаться на такую замену... А всякий, кто наслышан о подвигах французского короля, но не имел сомнительного удовольствия знать Филиппа лично, будет считать его героем.

Синклер задумчиво кивнул.

— Но в чём истинная подоплёка его отъезда? Почему он покинул Святую землю? Как ты считаешь, Андре?

— Жадность и политика. Полагаю, он начал планировать своё отплытие в тот день, когда фландрец пал под стенами Акры, в начале июня.

— Какой фландрец? Ты имеешь в виду Жака д’Авеснеса из Эльзаса? Кажется, его звали именно так.

— Нет, д’Авеснес, рыцарь из Эльзаса, один из вассалов графа Фландрии, живёхонек. А я имел в виду самого графа Фландрии. Вряд ли я когда-нибудь слышал его полное имя, а если и слышал, то забыл. Все говорят, что он был удивительным человеком. Очень сильным, мужественным, привлекательным — из тех, кого, встретив раз, уже не забудешь.

— Но какое отношение он имел к Филиппу, не считая того, что был его соседом и союзником?

— На первый взгляд вроде бы никакого. Но его неожиданная смерть имела для Филиппа огромное значение, потому что граф Фландрии не имел наследника. Граф правил Артуа и Вермандуа. Там, откуда я прибыл, все знают, что тех пор, как Филипп добрых двадцать лет тому назад взошёл на французский трон, он жаждал завладеть этими землями — а в придачу самой Фландрией вместе с Эльзасом и прилегающими бельгийскими территориями, тоже принадлежавшими графу. Если бы французский король застрял здесь в то время, как эти лишившиеся правителя земли остались открытыми для поползновений соперников, его шансы исполнить свою мечту были бы невелики. Поэтому я уверен: Филипп начал готовиться к отплытию домой с того момента, как узнал о смерти графа Фландрии... И в эти приготовления входил геройский, наделавший столько шума, штурм Проклятой башни. Не сомневаюсь, Филипп всё спланировал с тем расчётом, чтобы прибыть домой вскоре после злосчастной гибели графа и обеспечить безопасность Фландрии и последующее поддержание порядка на своих северных рубежах. Может, Филипп и не принадлежит к числу лучших военачальников мира, но он хороший правитель, с этим не поспоришь... Но за разговором я даже не спросил вас о вашем плавании на Кипр. Эта поездка ведь тоже касалась земельных владений?