Андре вздохнул. Лагерь полнился противоречивыми слухами, но самые осведомлённые люди утверждали, что Ричард категорически отказывается обсуждать с сарацинами условия сдачи, какие обычно обсуждаются на войне, и непреклонно требует безоговорочной капитуляции, немедленного освобождения всех франкских пленников и возвращения не только Истинного Креста, но и всех городов и замков, захваченных мусульманами после сражения близ Хаттина. Если слухи соответствовали действительности (а зная Ричарда, Андре готов был им поверить), король вёл себя крайне неосмотрительно: он не оставлял Саладину возможности уступить, сохраняя своё достоинство. Согласившись на такие неслыханные требования, султан совершил бы политическое самоубийство, утратив право именоваться военным, религиозным и государственным вождём. Даже для Сен-Клера, новичка в Святой земле, была очевидна нелепость подобных требований. Такой человек, как Саладин, предпочёл бы смерть бесчестью — а именно бесчестьем стало бы для него согласие на условия, выдвинутые врагом.

Но не успел Андре подумать об этом, как отчётливо осознал: Ричард тоже всё это понимает и не рассчитывает, что его условия будут приняты. Более того — он не желает, чтобы их приняли. Ричард был королём-воином, ярчайшим светочем христианства, монархом с львиным сердцем, паладином и поборником спасения Римской церкви. Ему, герою, вовсе не требовался выгодный мир, добытый не мечом, а с помощью презренных переговоров. Его не устраивало ничего, кроме полной победы. Он обобрал своё новое королевство, чтобы оплатить войну, и твёрдо намеревался не потерять ни единой крупицы славы, которую можно было добыть на этой войне... А что за славу можно стяжать, выторговывая у трусливых неверных уступки мирным путём? Поэтому король делал всё возможное, чтобы вынудить султана к большой, масштабной войне. Войне, которую Ричард, по собственному глубокому убеждению, не мог не выиграть.

Андре с горечью подумал, что соображения Ричарда точны, если помнить о представлениях короля о чести и долге. Снедаемый неуёмным стремлением к славе, алкающий всеобщего восхищения, король Ричард ни на миг не сомневался в своём праве распоряжаться жизнями своих соотечественников и подданных, а его власть и сила позволяли довести задуманное до конца. Он будет сражаться с Саладином до последней капли крови, пока с обеих сторон останется в живых хотя бы один воин.

Андре уловил ярко-жёлтый промельк на фоне королевского шатра — скорее всего, женское платье. Беренгария? Или, может, Иоанна? Подумав об этих женщинах, Сен-Клер вспомнил их глаза, пристально рассматривающие его, и улыбнулся, хотя улыбка получилась несколько нервной. Что они могли подумать о его неожиданном, оставшемся без объяснения, исчезновении из Лимасола?

Странно, что со дня отбытия Андре с Кипра никто из лагеря Ричарда не перемолвился с Сен-Клером ни единым словом. Правда, Андре разговаривал с де Сабле, но недолго и лишь на общие темы. У де Сабле было столько дел, что ему было не до пустых разговоров о том, недоволен ли его друг король одним из своих приближённых.

Сам Андре с тех пор, как его сюзерен прибыл в Святую землю, даже не пытался к нему подойти. Кто-то мог бы назвать такое поведение небрежением, но в голове Андре мелькали мятежные мысли о верности, ответственности и долге перед сюзереном.

Мессир Анри Сен-Клер отказался от благ, какие давала спокойная жизнь в почётной отставке, и вернулся на королевскую службу. Причём на сей раз служба привела его в чужую страну, где ему пришлось решать новые, незнакомые задачи, требующие от него непривычных навыков и умений. И это в том возрасте, когда многие его ровесники просто умирают от старости! Андре не давала покоя ещё одна мысль: он был уверен, что долг сеньора предписывает Ричарду лично сообщить сыну своего старого верного слуги о кончине последнего. И пока король этого не сделает, внезапно и твёрдо решил Андре, сам Сен-Клер даже не попытается приблизиться к Ричарду Плантагенету. Что же касается двух женщин, жены и сестры Ричарда... Подумав о них, Андре уныло скривился и то ли засмеялся, то ли застонал. Он убеждал себя, что жизнь королев не имеет к нему никакого отношения, хотя тихий, но настойчивый внутренний голос упорно твердил ему обратное.

С глубоким вздохом Андре попытался выкинуть все эти мысли из головы. Резко дёрнув за поводья, он развернул коня и вернулся к своему отряду.

Несколько следующих дней, безжалостно муштруя людей, Сен-Клер пытался разобраться в себе и приглушить смутное, но неотступное чувство вины перед Ричардом.

Двенадцатого июля город пал, и всё в мгновение ока изменилось. Боевой дух армии взмыл до небес, неожиданно все снова исполнились воодушевления. Люди с радостью брались за любые поручения: каждый хотел иметь возможность после рассказывать, что именно он делал при сдаче Акры.

Андре, напротив, не желал принимать участия ни в чём, но поневоле оказался в самой гуще событий. Его, как командира отдельного отряда, поставили во главе сотни отборных конников и поручили поддерживать порядок во время передачи крепости христианам. На следующий день после капитуляции Сен-Клер, во главе своего нового отряда, должен был следить за тем, как побеждённые арабы покидают город, который они столько месяцев так отважно защищали.

За их уходом наблюдала огромная толпа: каждый франкский воин, свободный в тот день от дежурства, хотел полюбоваться, как побеждённый враг покинет павшую твердыню. Однако тех, кто ожидал увидеть жалкую вереницу подавленных, сломленных, убитых горем людей, постигло жестокое разочарование.

Неприятельские воины выступили из ворот длинной колонной; они ехали с высоко поднятыми головами, с таким достоинством, что у франков пропала всякая охота потешаться и глумиться над ними. Напротив, христиане взирали на мусульман в полном молчании, исполненные уважения. Никто не позволил себе выкрикнуть оскорбление вслед отступающему противнику.

В сердце Андре Сен-Клера, наблюдавшего за уходом мусульман, зарождалось чувство, близкое к гордости. И он знал, что его кузен Алек тоже гордился бы тем, с каким достоинством эти люди приняли своё поражение, не выказывая перед победителями ни малейшего подобострастия и уныния.

Когда последний из сарацин проехал мимо и в Акре остались только пленники и заложники для Ричарда, Андре подал сигнал, и его отряд пристроился в хвосте колонны арабских всадников, двигавшихся по четыре в ряд. Сопроводив мусульман до границы осадных сооружений, люди Сен-Клера предоставили им возможность удалиться в пустыню — куда бы ни направлялись бывшие защитники Акры.

— Догадывается ли кто-нибудь, почему мы торчим здесь на солнцепёке, как последние идиоты?

Сидя в седле в двух корпусах перед первой шеренгой своего отряда, Андре ясно расслышал этот вопрос. Его задал кто-то из рыцарей, развернувшихся впереди тремя линиями. Сен-Клер не только не попытался ответить, но и не задумался, каким может быть ответ. Внимание его было поглощено другим: что-то ползло под его правой рукой, вызывая почти невыносимый зуд. Вошь или гнида — он не знал, что там за насекомое, и не особо интересовался этим. Он думал только о том, что не может почесаться, поймать назойливую тварь, помешать ей ползти, потому что она была надёжно укрыта под несколькими слоями пропотевшей ткани, толстым фланелевым подкольчужником, кольчугой и металлическим нагрудником.

Андре не мылся уже пять недель и сам чувствовал, как от него разит. Позади были пять недель бесконечных разъездов в пустыне, строжайшей экономии воды и выматывающей бесплодной погони за призраками, за недосягаемыми летучими отрядами, которые порой появлялись на рассвете или на закате, осыпа́ли христиан стрелами и снова бесследно исчезали, затерявшись среди дюн в безбрежном океане песка. Люди за спиной Сен-Клера, его Красный отряд, страдали от всего этого так же, как он сам.

После молчания, показавшегося всем слишком долгим, кто-то впереди Андре ответил на риторический вопрос: