— Начнём, Александр Сергеевич? — спросил граф.

— Пожалуй, — согласился Пушкин, — начинайте.

— Отчего я?

— Без вас всё было бы куда менее масштабно, — обвел рукой поэт груды сложенных свертков. — Вам и карты в руки, ваше сиятельство. Сдавай, Стёпа.

— А они поймут русский? — усомнился вдруг тот.

— Черт возьми. — прошептал Пушкин. — Действительно. На каком языке говорить⁈

— Не беспокойтесь, — шепнул Апполинарий Петрович, — говорите на любом. Здесь бывают послы со всего света. Вас переведут если надо.

— Тогда давайте разделимся. — предложил Степан. — Я буду говорить по-русски, другим языкам не обучен. Вы, Александр Сергеевич, великолепно знаете французский. Даже стихи на нем пишете, вот эта карта уже вам в руки. Можно стихами. Чем вы хуже Мольера или кто там у лягушатников? Вы, Пётр Романович, знаете немецкий. Не протестуйте, это известно всем. Вы, когда выпьете, на нем ругаетесь и раздаёте команды. Звучит не хуже иных стихов, поверьте поэту. Рифмуете похлеще Гёте.

Безобразов покраснел как рак и стиснул кулаки. Но Степана уже несло:

— Вы, Владимир Олегович, — обратился он к секретарю посольства, — наверняка владеете английским, верно?

Тот подтвердил кивком головы.

— Отлично. Ваша задача выразить свое восхищение прекрасными женщинами языком Шекспира. Но без лишней драмы, прошу вас! Мы не Монтекки с Капулетти, а прохожие привлеченные красотой Джульетты. Апполинарий Петрович, вам знакома латынь?

— Знакома, ваше сиятельство. Позвольте задать вам вопрос? Скажите — вы пьяны? Но как, ведь совершенно нет запаха?

— Я? Пьян? — удивился Степан. — С чего вы взяли? Я совершенно трезв, пьяный я гораздо скучнее. Скажите им, Александр Сергеевич!

— Он прав, господа. Не обращайте внимания, на Стёпу, то есть на его сиятельство, временами находит вдохновение.

— Я серьёзно! Апполинарий Петрович, этот город родился на латыни и вырос на ней, отчего бы не уважать его?

— Быть может, начнём? — оборвал его посол.

— Я готов. Но лучше вы, Александр Сергеевич.

Пушкин, посмеиваясь, подчинился. На блестящем французском, который и вправду для него был родным, то есть первым языком, Александр выдал речь по красоте сопоставимую только с прелестницами которым она посвящалась.

Закончив, поэт поклонился невидимым слушателям. Откуда-то донеслись лёгкие хлопки.

— Талант! — одобрил Степан. — Хоть и не понял ничего, но красиво. После вас я не смею, Александр Сергеевич, потому лучше спою.

— Нет нужды! — поспешно воскликнул Пушкин. — Друг мой, вы отлично поёте и все мы с удовольствием выслушаем пение после, в посольстве, но сейчас вы рискуете.

— Чем это? — набычился Степан.

— Простите за прямоту, граф, но тем, что вас примут за одного из тех ослов, что остались за воротами и выведут к ним.

— Да ну вас, шутки шутить, — отмахнулся Степан, считавший, что неплохо умеет петь, повернулся к стороне откуда слышал хлопанье и затянул любимое:

— Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные,

Стеньки Разина челны!

Так или иначе, но его сиятельство смог завершить произведение, пускай и запыхался.

— Ну как? — победно обернулся Степан к своим.

Надо признать — выступление произвело впечатление и в этот раз хлопали многократно сильнее и дольше.

— Видали? Аплодисменты переходящие в овацию, так сказать. Поверьте, господа, я знаю женщин. Немного внимания — вот и всё, что им нужно. Кстати, испанского языка никто не знает? Серенады там всякие? Я только рекламу «сиалекса» помню. Но не тот случай.

Апполинарий Петрович понял, что нужно брать дело в свои руки и выступил вперёд.

— Хотел вас спросить, Александр Сергеевич, о чем была ваша речь? — пытался расшевелить спутников Степан во время обратного пути. Ему не нравилось их молчание.

— О том что мы послы к их повелителю. — сдался Пушкин после третьего вопроса. — Что мы поражены его величием. Восхищены оказаным приёмом. Потрясены оказаными милостями. Что повелитель, в безграничности своей доброты, позволил нам припасть к ногам самых прекрасных из всех женщин вселенной. Что мы умоляем принять наше скромнейшее подношение, от недостойных людей, которым на мгновение Всевышний явил милость в виде взгляда своего наместника на земле, согрев тем наши сердца.

— Понятно. Другими словами, вы подточили лёд, а я своим выступлением совершенно разбил его. Что? — поёжился граф от того как на него вдруг все посмотрели. — Разве нет?

На следующий день в посольство явился лично визирь, сообщивший, что Падишах и Владыка Востока приглашает завтра своих гостей разделить с ним удовольствие от охоты в окрестностях Стамбула.

Случай на охоте.

Во дворце Топканы готовились к выезду. Посланный от визиря гонец указал стоять у ворот и ждать.

— Всё-таки это случилось, Апполинарий Петрович, нас заставили ждать у ворот. — рассмеялся Степан.

— У вас подпруга слабовата, граф, поправьте пока есть время. — отозвался посол. — Неизвестно сколько времени придётся сидеть в седле. Пока все соберутся. Мы первые из посольств.

— Думаете будут другие?

— Безусловно.

— А вы не знаете куда мы собираемся? — Степан последовал слез с коня.

— На охоту. Куда — знают только султан и Всевышний. Могу только предпологать.

— Это уже кое-что, ваше высокопревосходительство, — шутливо отсалютовал граф, — предположите, если вам не трудно.

— Не трудно. Вряд ли куда-то далеко. Точно не в Эдирне, тогда нас бы предупредили. Вероятно, действительно рейд по окрестностям. Султан недавно построил себе новый охотничий дом в Маслаке, это к северу отсюда, можно рукой подать. Наверное, туда и отправимся.

— Какого зверя будем бить? — не унимался Степан.

— А вам не всё равно, господин граф? — поморщился Безобразов.

— Интересно ведь, Пётр Романович. У меня и оружия нет. А вдруг что?

— Охотиться будет султан, а мы, ваше сиятельство, находимся здесь в роли благодарных зрителей. — резонно заметил Бутенёв.

— Благодарных? — усомнился Степан. — Но вдруг султан промахнется, или нам не понравится?

— Даже если падишах промахнется и попадёт вам стрелой, например в… то место которым вы мучаете лошадь, нам всё равно следует быть благодарными. — не отставал Безобразов. — это называется дипломатия, ваше сиятельство.

— Промах подобного рода может вызвать международный скандал. — с серьезным видом ответил Степан. — по возвращении домой, наш государь оценит подобную самоотверженость и щедро наградит за службу.

— Непременно. И повелит добавить в ваш родовой герб изображение символизирующее этот подвиг. Ваш отец будет счастлив.

— А вы умеете в сарказм, Пётр Романович. — расхохотался Степан представив как он сообщает Помпеевичу о подобной награде.

— Смех смехом, но я бы попросил воздержаться от шуток сегодня. Охота, граф, дело серьёзное. — заметил Пушкин. — Ну вот опять. Что такого я смешного сказал, Степан?

— Ничего, Александр Сергеевич, просто ваш конь…

— Что — конь? Он как раз не ржёт, спокоен и послушен, как и положено хорошему коню.

— Да нет, я про имя. С вас можно рисовать картину и назвать её «Пушкин верхом на Аристотеле».

— Действительно забавно, ваше сиятельство. Но смотрите — французы.

И правда, к нашим всадникам приближалось несколько верховых, старший их которых нёс на себе мундир французского адмирала.

Почти сразу показались другие всадники в европейских костюмах. Обмениваясь дежурными приветствиями учтивости, они занимали понравившиеся места сбоку от ворот.

Апполинарий Петрович, пользуясь случаем, взял на себя труд дать краткое представление об основных участниках.

— Француз это Альбен Рейн Руссен, барон и адмирал. Говоря проще — пират. Во времена корсиканца он грабил англичан и кого мог ещё в Индийском океане, за что получил орден Почётного легиона. Перейдя на сторону роялистов получил орден Святого Людовика. Во время «ста дней» избежал ошибок. Получил титул барона. Прославился во время войны Бразильской империи против провинций. Прибыл с эскадрой прямо в Рио, наставил пушки и потребовал компенсацию французским купцам, которую выплатили. Стал членом академии наук. Не самая приятная личность.