Царьград прекрасен. Город столь древний, сколь величественный. Живём мы в европейском квартале, и, можно подумать, не на Востоке вовсе. Послы отдают мне визиты, представь себе, что здесь принято совершать их с супругами, у кого есть — с дочерьми. Такое отступление от правил легко объяснимо малым размером цивилизованного общества и нежеланием женского пола со скукой мириться. Думаю, тебе бы здесь немалое пришлось по нраву. Поделился сим соображением в графом, отчего его сиятельство Степан изволил громко смеяться, вообразив тебя торгующейся на местном базаре. Я нарочно сохранял самый серьёзный и задумчивый вид, от чего граф заподозрил неладное, веселье прекратил, и, как мне показалось, испугался. Выбор здесь лучше чем в Петербурге, купить можно многое. Иногда я развлекаюсь подбирая подарки, про которые сказать не могу, но верю, что придутся ко двору.

Строки так и лезут в голову сами, чему рад более прочего. Были минуты, ещё в России, когда терзала меня мысль, не потерял ли я свой дар, не изменил ли он мне в уплату за удачу в делах мирских? Но нет, пустые страхи. Пишу «Египетские ночи» и дело идёт весьма гладко. Почему египетские, но не турецкие? Степан подсказал, якобы так выйдет лучше. Граф Афанасиевич, как ты чудесно окрестила его в прошлом письме, сам обладает даром слова, отчего я послушал совета. Словом — процветаю, и только твоё отсутствие не позволяет считать эту жизнь совершенно полной…"

Международная обстановка, между тем, накалялась. Происшествие с подрывом шхуны прямо у гавани Золотого Рога не могло остаться без последствий.

Султан пришёл в ярость и турки провели следствие. Очень быстро они определили, что суть дела в конфликте русских и англичан, чем поставили визиря и капудан-пашу в сложное положение. Ни тот ни другой не желали доводить подобные выводы до ушей падишаха.

Чувство патриотизма говорило им, что для Порты это лишнее, ведь судить — значит занять одну из сторон, то есть задеть другую. Наказать разом и тех и других представлялось чересчур рискованным делом, потому было решено обвинить во всём греческих контрабандистов.

Чувство жадности отказывалось признавать это бесплатно, отчего и с английского виконта и с русского графа (определённого османами как фигуру поважнее посла в силу имеющихся у того средств) они получили довольное количество соображений непричастности того и другого в золотом эквиваленте.

Лондон пришел в бешенство. Санкт-Петербург пришёл в гнев.

В британском парламенте тори и виги разошлись, разумеется, во мнениях. Виги подняли вопрос о незаконности препятствий Россией торговли в восточной части Чёрного моря, как нарушение святого принципа свободы торговли, данного Господом для добрых христиан. Тори усомнились в законности претензий русских на владение Черкесией. Подобный «разлад» не смог бы обмануть и младенца, отчего в Адмиралтействе заговорили о войне как о почти чем-то решённом. Недоставало сущей малости — понять каким образом воевать с такой страной как Россия.

Победитель Наполеона, сэр Артур Уэлсли, никогда не ставивший русскую армию высоко, был всё-таки опытным военным, и озвученная им цифра — полмиллиона солдат минимум — слегка остудила горячие головы. Стало понятно, что без союзников на такое дело идти нет возможности.

— Мне порою кажется, джентльмены из либеральной партии, — заявил герцог Веллингтон на заседании парламента, — что вы с трудом запоминаете всё, что вам не по душе. Тот же вопрос вы задавали некоторое время назад, после так расстроивших нас событий в Санкт-Петербурге, и я ответил ровно то же самое.

— Но наш флот, флот! — восклицали оппоненты.

Флот был готов одолеть всех, уверяли лорды Адмиралтейства, где угодно.

— Как только Россия выйдет в море, джентльмены, — заметил на то герцог, -вам непременно сообщат.

В Санкт-Петербурге настроения казались столь же воинствены. В Константинополь отправилась депеша с предписанием сообщить европейским миссиям «о воспрещении иностранным военным судам входить в порты восточного берега Черного моря».

Нессельроде в то время отсутствовал, он пребывал в Карловых Варах на водах, в компании с Меттернихом, увлечённо сочинявшим новые запреты и ограничения для немецких студентов. Депешу составляли в Азиатском департаменте, глава которого, Родофиникин, не осмелился обратить внимание государя на абсурдность подобного действия.

Ирония судьбы — Бутенёв добрался до столицы как раз в тот день, когда депеша ушла на юг. Спустя два дня Апполинарий удостоился чести аудиенции императора, на которой и узнал о происшедшем. Бутенёв пришёл в ужас от подобной неаккуратности.

— Ваше величество! — воскликнул несчастный Апполинарий Петрович. — Но ведь это ограничение уже существует! Согласно Ункяр-Искелессийскому договору вход в Чёрное море для иностранных военных судов закрыт, кроме турецких. Что до турок, ваше величество, то в их отношении действует постановление от 1810 года о запрете, под угрозой ареста и конфискации, турецким судам подходить к восточному берегу Черного моря от Анапы до Мингрелии!

— Гм. — дёрнул шеей Николай. — Значит, по-вашему, депеша излишняя?

— Безусловно, ваше императорское величество! Более того — она опасна. Как сообщить иностранным миссиям о воспрещении их военным судам приставать в восточные порты Черного моря, когда эти суда вовсе не смеют входить в это самое Чёрное море? Англичане и французы сделают вид, что поняли сие указание как разрешение ходить под военным флагом по всему Черному море, лишь только не подходить к восточному берегу, по принципу разрешения всего, что не запрещено.

— Гм. Думаете, осмелятся?

— Непременно, ваше императорское величество. Как они смогут пройти равнодушно мимо удобного способа доставить нам хлопот?

Государь вызвал Родофиникина и устроил тому головомойку. Вернувшись к себе, директор департамента сочинил и отправил новую депешу, в расстроенных чувствах принял рюмку ликёра и лёг спать.

Пушкин в Константинополе недоумевал:

— Вы послушайте, Пётр Романович, что здесь сказано: депешу мою покорнейше прошу считать вовсе несуществующею и для сего лучше всего оную сжечь, чтоб не могла впоследствии породить ошибочное понятие о деле. Родофиникин.

— Политика, Александр Сергеевич. Сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье.

— Как это понимать? Я скрупулезно исполнил предписанное! Первое задание, с позволения сказать. Лично обходил посольства и официально вручал ноты. А теперь что?

— Должно быть, Александр Сергеевич, тут ошибка. — вмешался Степан. — В таких случаях самым простым будет действовать согласно инструкциям.

— О чем ты?

— Буквально выполняйте всё, да отписываться не ленитесь. Бумажки храните, если что — послужат вам щитом. Знаете поговорку: чем больше бумаги, тем чище…хм.

— Я понял. — поморщился Пушкин.

В Санкт-Петербург, вслед за донесением об исполнении предписания в наилучшем виде, он отправил ещё одно, об уничтожении депеши путем сожжения. Акт сей поручен был дипломату графу Литте, который забрал депешу с обещанием сжечь.

Тем временем, Египет вновь напомнил о себе.

В которой русский дипломат в Константинополе совершает ошибку.

Сент-Джеймский кабинет не мог себе позволить потерять ведущую роль в разрешении турецко-египетского конфликта.

Понсонби, с удивительной прозорливостью отступивший временно в тень, решил, что настало время британского возвращения. Когда грохотали пушки и мусульмане резали друг друга под одобрение французского и русского дворов, он смог уговорить Лондон отказаться от немедленного вмешательства.

«Выступить сейчас, — писал он в Лондон, — значит сделать врагом Францию, мечтающую о Египте. Это неизбежно будет воспринято русскими так, что их руки развязаны и султан не более, чем губернатор императора. Много разумнее дать сторонам достичь баланса военным путем, поставив русских и французов друг против друга, себе взяв роль третейского судьи.»