— А зачем вешать баранки на самовар? — спросила Варя, рисуя на запотевшем стекле кухни смешных человечков. — Чтобы они вкуснее были?

— Совершенно верно, — сказал папа, разливая чай с мятой по чашкам. — А ещё, они становятся мягче.

— А почему их сразу не делают мягкими? — спросила Варя, которая любила мягкие баранки, но её, всегда, доставались только твёрдые.

— Это страшная кондитерская тайна, — сказал папа, разрезая пополам бублик и любовно намазывая его маслом. — Те, кто её узнают, исчезают при самых таинственных обстоятельствах и их больше никто никогда не видит. Говорят, их отвозят на какой-то необитаемый остров и заставляют изготавливать твёрдые баранки и вчерашний хлеб… Жуткая история!

Папа с аппетитом откусил огромный кусок бублика и принялся жевать его, картинно закатывая глаза от удовольствия.

— А зачем у бублика дырка? — заинтересовалась Варя, глядя на папу.

— Чтобы ими было удобнее жонглировать, — удивлённо ответил папа. — Это же очевидно. В юности я великолепно мог жонглировать бубликами и даже участвовал в международных соревнованиях, но, увы, один француз из Бордо обошёл меня в финале. Он мог жонглировать 77 бубликами одновременно, а я, всего лишь 75.

Папа вздохнул и принялся разрезать второй бублик.

— Подумать только, — покачал он головой, — всего два бублика отделяло меня от звания лучшего жонглёра бубликами в мире. Только два! Печально…

Папа обречённо откусил новую порцию бублика с маслом.

— Но, — продолжил он через мгновенье, — спорт есть спорт и нужно уметь достойно проигрывать. Надо отдать должное тому французу, он совсем не смеялся, когда я уронил свои бублики. Мне кажется, что он был даже слегка опечален.

— Чем же? — удивился Серёжа. — Он же победил!

— В том-то и беда, — сказал папа. — Он всю жизнь тренировался, чтобы стать чемпионом по жонглированию бубликами, а когда его мечта сбылась, ему стало решительно нечем заняться. Его книга «150000 часов жонглирования бубликами» плохо расходилась, его лекции не имели успеха, а семьи у него никогда не было. Он так загрустил, что похудел на 20 килограмм, и целыми днями простаивал у витрин кондитерских магазинов, разглядывая бублики на витринах. Его стали сторониться и считать чуть ли не сумасшедшим, но, по счастью, ему на глаза попалась статья в какой-то местной газете, про одного удивительного китайца, который мог ходить на ушах. Жак так загорелся этой идеей, что тут же распродал своё нехитрое имущество и тем же вечером отплыл на пароходе в Сингапур, не оставив никому своего адреса и мы больше никогда не виделись.

Папа задумчиво посмотрел в свой чай и, Варе показалось, что его взгляд на мгновенье затуманился.

— Признаться, — сказал он после паузы, — я скучаю по нему и всё ещё надеюсь когда-нибудь услышать в новостях про удивительного француза, который лучше всех в мире ходит на ушах. Ну, или, чем он там сейчас занимается.

Папа быстро проглотил последний кусок бублика и алчно осмотрел стол.

— Какой-то я голодный, — пробормотал он.

— Ничего себе, — изумился Серёжа. — Ты один съел четыре бублика с маслом и половину яблочного пирога!

— Но я и потрудился сегодня на славу, разве нет?! — сказал папа, подхватывая кусок сыра и, к величайшему удивлению Вари, принялся намазывать его клубничным вареньем.

— Ой, а разве так можно? — спросила она.

— Конечно нет, — сказал папа, отправляя сыр в рот. — Это категорически запрещено! Не вздумай даже пытаться…

Ребята тотчас же взяли по кусочку сыра, намазали его вареньем и осторожно попробовали.

— Ну как? — поинтересовался папа, повторяя трюк с сыром.

— Вкусно, — сказала Серёжа. — Только…

— Только варенья надо больше класть! — сказала Варя с набитым ртом.

— Что касается варенья, то у меня есть отличная история на этот счёт, — сказал папа.

— Расскажи!

— Когда я в молодости путешествовал по южным странам, — начал папа, откинувшись на стуле и переплетя пальцы рук, что говорило о том, что он вошёл во вкус и история обещает быть долгой, — я познакомился с одним занимательным чудаком, то ли греком, то ли итальянцем, я точно не помню. Вполне возможно, что это был турок, или, даже, бедуин, но это не имеет значения. Значение имеет то, что он мог сварить варенье из чего угодно!

— Да ладно! — засмеялся Серёжа. — Не может этого быть! Нельзя сварит варенье из чего угодно!

— Тоже самое ему тогда сказал и я, — спокойно ответил папа, — но он нисколечко не обиделся, потому что был очень стар и очень мудр и не любил торопиться с выводами. Вместо ответа, он пригласил меня к себе в гости, на чашечку крепчайшего чёрного кофе, которое ему привозили раз в год на верблюде из самой Эфиопии. Кстати, он пил кофе ровно в двенадцать часов дня, когда тень от его абрикосового дерева растущего во дворе была особенно густой, и можно было спокойно сидеть в его тени и неспешно беседовать о жизни, как и подобает всем мудрым людям. Именно поэтому, в память о том далёком дне, мы и пьём кофе в 12 часов, но, я забегаю вперёд…

Папа налил себе ещё чаю и сделал долгий, медленный глоток. Уставший от беготни Стёпа спал у его ног и от его влажной шерсти шёл пар. Папа поставил чашку на стол, потрепал Стёпу по его лохматой голове и продолжил свой рассказ.

— Мы вышли из таверны и отправились в путь, хотя хозяин таверны и его жена всячески пытались меня отговорить от этого путешествия, говоря, что старик не в своём уме и это может быть опасно, но я не послушал их и никогда не пожалел о содеянном.

Папа снова сделал глоток чая и вновь откинулся на стуле.

— Мы вышли утром, и шли через пустыню, а когда мы приблизились к его жилищу, было около полудня. Первое что я увидел, когда мы приблизились к его дому, были тысячи ос, которые кружились в небе точно огромные птичьи стаи и гудели как сотни локомотивов. Это было настолько странное и завораживающее зрелище, что я даже не испугался и смело следовал за стариком, который совершенно не обращал на ос никакого внимания. Мы прошли ещё немного, и я увидел посреди пустыни огромный белый шатёр из тончащего, почти прозрачного шёлка. Сквозь него, я увидел зелёный сад, и небольшой кирпичный домик.

— Мы почти пришли, — сказал старик. — Следуй за мной и ничего не бойся.

Мы подошли к одной из стен шатра, и я увидел шёлковую калитку, которая была закрыта на три дюжины перламутровых пуговиц. Старик расстегнул её, и мы прошли внутрь, после чего он снова закрыл её.

— Вот и мой дом, — сказал старик. — Прошу, присаживайся в тени этого абрикоса, а я сделаю кофе, и мы насладимся покоем и беседой, ибо ничто в мире не может сравниться с полуденной негой и неспешным разговором с умным человеком.

Я сел, а старик удалился в дом и вскоре вынес из поднос, на котором стояли две крошечные квадратные чашечки и старый медный кофейник. Он сам разлил чёрный как нефть напиток и лучшего кофе, скажу я вам, я не пробовал никогда в жизни, хотя много где бывал и до и после нашей с ним встречи. Всё вокруг было похожим на сказку, но что меня поразило больше всего, так это восхитительный запах, которым был буквально пронизан воздух вокруг нас. Сначала, я подумал, что так пахнет абрикосовое дерево, но старик покачал головой.

— Нет, — сказал старик. — Даже самое лучшее абрикосовое дерево на свете не может так пахнуть».

— Тогда что же это? — изумлённо спросил я, потому что запах был такой восхитительный, что я не мог думать ни о чем ещё.

— Ты всё узнаешь, путник, — с улыбкой сказал старик, наливая мне вторую чашечку кофе из старого кофейника. — Отдохни с дороги и выпей свой кофе без суеты. В мире нет ни одной причин, что бы спешить куда-то.

Так сказал мне тогда тот мудрый старик, который, как мне теперь кажется, был не человеком, а обычным волшебником, которые раньше ещё можно было встретить на Востоке.

— И что же было дальше? — спросила Варя.

— Мы выпили вторую и третью, и четвёртую чашку этого изумительного кофе, — мечтательно сказал папа, — а после, старик пригласил меня в дом.