Затем он предложил проводить её обратно в замок, но королева предпочла побыть в саду, где солнце начало уже склоняться к горизонту, а небо подёргивалось золотистым сиянием заката. Согласившись на предложение прислать к ней фрейлин, Алиенора откинулась на спинку кресла и стала смотреть вслед сыну. Ричард не мог бы двигаться стремительнее, даже если умел бы летать, он всегда спешил от момента к моменту, торопясь выпить день до дна.

— Прямо как ты, Гарри, — прошептала она, гадая, что сказал бы муж насчёт предстоящего ей дела.

Королеве даже в голову не приходило ответить Ричарду отказом. Её силы копились в запасе долгих шестнадцать лет. Можно ли найти лучший способ потратить их, как доставляя невесту любимому сыну? Да, ей предстоит путешествие, которое устрашило бы женщину и вдвое моложе. Но она нужна Ричарду. И это воистину будет приключение, и закончится оно там, где ей сильнее всего хочется оказаться — на Сицилии, в объятиях дочери. К этому моменту они уже знали, что незаконнорождённый кузен Вильгельма д’Отвиля завладел короной, а Генрих планирует ответить вторжением. Но о Джоанне не было известно ничего, даже её местонахождения. Ричард обещал, что разыщет её, и если с ней что-то не так, исправит это. Если её принудили к браку с одним из вассалов Танкреда — подобное слишком часто случалось с молодыми вдовами и наследницами, — брат всё равно освободит её, он поклялся. Ричард выглядел настолько уверенным в себе, что Алиеноре не составляло труда поверить. Только смерть способна помешать ему, а королеве даже думать не хотелось, что молчание дочери может иметь столь простое и зловещее объяснение. Ричард вернёт им Джоанну. У него всё получится.

Июль 1190 г.

В начале июля Ричард и Филипп встретились в Безеле, там, где сорока пятью годами ранее мать Ричарда и отец Филиппа приняли крест. Два короля заключили священный договор «поделить поровну всё, что завоюют вместе», и Третий крестовый поход начался. Большинство лордов Филиппа уже отбыло в Святую землю, поэтому войска при нём было значительно меньше, чем у Ричарда, который вёл почти семь тысяч воинов. Имея большое количество пехоты, короли покрывали менее пятнадцати миль за день и достигли Лиона лишь тринадцатого числа.

После того как Ричард, Филипп и их свиты пересекли переброшенный через Рону деревянный мост, они раскинули шатры на возвышенности над рекой. Спешившись, Филипп передал поводья оруженосцу и припал к фляге, потому как во рту у него настолько пересохло, что не удавалось даже сглотнуть. Король чувствовал себя так, будто искупался в пыли — удушливое облако взметалось в воздух из-под копыт, колёс и тысяч марширующих ног. Солнце казалось раскалённым добела диском на ослепительно-голубом небе и палило немилосердно. Трудно было представить, что в Утремере может быть ещё жарче. Однако Филиппу приходилось слышать утверждения, что лето там даёт представление об адском пекле. Где бы ни находился рай, он явно не в Святой земле, где пыльные бури обращают день в ночь, реки исчезают в потрескавшейся, иссохшей земле, а людей ни с того ни с сего поражают загадочные смертоносные недуги, уносящие жизней больше, чем сарацинские клинки.

Даже перед духовником не решался Филипп признаться в том, как тяготит его предстоящее опасное путешествие, как не хочется оставлять без присмотра своё королевство и маленького болезненного сына. Вроде достаточно быть добрым христианином, хорошим королём, но он знал, что это не так, по крайней мере, в глазах большинства людей. Единственным, кто разделял это нежелание принимать крест, был человек, к сокрушению которого Филипп приложил столько усилий. Наверняка Генрих смеётся теперь над ним из пучин ада. Генрих ценил иронию — всем проклятым Анжуйцам это свойственно — поэтому наверняка с сарказмом относится к тому, что юноша, которого он раз за разом выручал, стал инструментом его падения. Но Филипп не сожалел. Он сделал то, что обязан, ведь его долг — вернуть Франции величие, осенявшее её во времена Карла Великого.

— Что приуныл, Филипп?

Вопрос, неожиданный и дерзкий, застал молодого французского монарха врасплох. При виде натянувшего поводья Ричарда он нахмурился и отступил на шаг, поскольку перебирающий ногами скакун поднимал дополнительные клубы пыли. Ричард с усмешкой смотрел сверху вниз на собрата, явно довольный собой — состояние, в котором он пребывал каждый божий день с момента их выхода из Везеле.

— Разрази меня гром, если ты не похож на осуждённого, которого ведут к виселице. А могло быть и хуже, куда хуже. Ты мог бы отправиться в Святую землю один, тогда как я остался бы приглядывать за твоими землями.

Ричард расхохотался, а Филипп выдавил улыбку. Он никогда не понимал, почему английский король так забавляется, говоря неприятную истину в обличье шутки. Но извращённый юмор Ричарда — лишь ещё одна ноша, которую ему предстоит влачить. Ну почему не Ричард умер от кровавого поноса, а Хэл? Если бы Генриху наследовал его добросердечный старший сын, жизнь была бы куда проще. Из него получился бы прекрасный король, с точки зрения Франции: быстро утомляющийся, легкомысленный, непостоянный. Но Хэл уже восемь лет как покойник, а его безутешная вдова, старшая сестра Филиппа Маргарита, давно замужем за королём венгерским. Да и брат Хэла Жоффруа — единственный человек в мире, к которому Филипп питал уважение, — тоже мёртв.

Даже теперь мысль о Жоффруа отозвалась глухой болью. Из него вышел бы идеальный союзник, может быть даже друг, в то время как Ричард воплощает всё, что Филипп так ненавидит в других мужчинах: надменность, браваду, похвальбу. День расплаты рано или поздно придёт, и Филипп не сомневался, что его ум возобладает над мышцами Ричарда. Но как неприятно смотреть, как человек, уступающий ему во всем, что по-настоящему ценно, купается в похвалах, почитании и славе. А Святая земля станет для Ричарда идеальной сценой, бесконечной возможностью лить кровь, принимать величественные позы и совершать подвиги.

Внизу двигались по мосту воины. У них целая вечность на переправу уйдёт, мрачно подумал Филипп. Но затем его ждёт хотя бы краткая передышка от неприятного общества Ричарда, потому как они договорились, перейдя Рону, разделиться: Филипп со своими людьми идёт по суше в Геную и на нанятых судах переправляет французов на Сицилию, Ричард же спешит в Марсель, где его дожидается английский флот. Слегка взбодрившись при мысли о скором расставании, Филипп уже повернулся, чтобы пойти в свой шатёр, как послышались крики.

Резко оборотившись, он ахнул при виде открывшегося зрелища. Несколько пролётов деревянного моста обрушились под весом такого множества людей, сбросив воинов в воду. Некоторые отчаянно цеплялись за сваи и обломки, другие барахтались, и все взывали к Всевышнему и товарищам о помощи.

Ричард уже гнал скакуна вниз по склону, выкрикивая приказы. Воины бросали верёвки, протягивали тонущим древки копий, иные из рыцарей отважно понукали коней зайти в бурливый поток. Филипп совсем не удивился, когда один из жеребцов вздыбился и сбросил седока в воду — в его глазах лошади казались созданиями столь же капризными и непредсказуемыми, как женщины. Его изумило, однако, насколько быстро и успешно было организовано спасение людей. За считанные минуты большинство тонущих вытащили на берег, лишь двоих поглотили вздувшиеся воды Роны. Однако войско оказалось теперь отрезанным от своих полководцев, будучи отделено от них бурной рекой.

Шатёр Филиппа защищал от полуденного солнца, но был переполнен, поскольку к королю пожаловали его кузены, герцог Бургундский, граф Неверский, архиепископ Шартрский, сын графа Першского Жофре, а также ещё несколько лордов и рыцарей. Гийому де Барре одному требовалась место, которого хватило бы на двоих — он был широк в обхвате, как дуб, и как дуб высок. Рыцарь являлся одним из самых популярных членов свиты Филиппа, поскольку никогда не позволял добытой в боях славе застить себе глаза и умел с помощью шутки предотвратить разрастание мелкого спора в серьёзную ссору. Не давать людям выплёскивать эмоции друг на друга, не дожидаясь битвы с сарацинами, было серьёзной проблемой. Ричард установил для моряков строгий порядок с серьёзными наказаниями за убийство, драку, кражу, игру и богохульство. Но подобные ограничения не могли поддержать мир среди знатных лордов, привыкших поступать по-своему. Гийом де Барре взял на себя обязательство сделать поход настолько свободным от ссор, насколько это в его силах.