— Мне нравится, как мелодично оно звучит, — сказал он, намекая на свою склонность к поэзии. — По-моему, оно приятнее для уха, чем Беренгария. Но тебе будет разумно называться французским именем, раз уж большинство моих подданных — французы. Давай заключим сделку. При дворе ты будешь Беренгарией, а в постели — Беренгуэлой.

Не дожидаясь ответа, Ричард распахнул дверь и быстро побежал вниз по ступенькам, увлекая за собой Беренгарию. Чувствуя себя так, будто её подхватил вихрь, девушка отдалась потоку, потому как что ещё оставалось ей делать?

Джоанна, несмотря на Великий пост и всего один день на подготовку, умудрилась организовать впечатляющий ужин. В гостевом зале приората расставили на козлах и застелили льняными скатертями столы, за которыми разместились свиты Алиеноры, Беренгарии и Ричарда. Высокий стол Джоанна оставила для семьи, не желая делить мать с другими пусть даже на краткий миг.

Посреди этого праздника воссоединения Анжуйского рода Беренгария чувствовала себя забытой, но не огорчалась по этому поводу. Её глубоко тронула радость Джоанны, которой наваррка слегка завидовала, поскольку готова была пожертвовать чем угодно за шанс увидеть снова свою мать. Разговор за столом не прекращался ни на секунду, и принцесса слушала и училась, хотя понимала не все слова. С Алиенорой и Ричардом девушка общалась на ленгва романа, но за годы на Сицилии Джоанна немного подзабыла наречие, и беседа велась на французском, подчас слишком оживлённо для Беренгарии, которая языком владела, но недостаточно свободно. Но радость встречи не подлежала сомнению, и вдосталь наслушавшись историй про дьявольское отродье, наваррка столь очевидную семейную привязанность расценила как добрый знак. Ей трудно было понять, как мог Ричард ненавидеть отца или братьев, но в его любви к матери и сестре сомнений не возникало, и Беренгария обретала в этом чувстве надежду.

Время от времени Ричард вспоминал про неё: улыбался иногда, а один раз подмигнул. Но по большей части во время ужина он сосредоточился на матери, поскольку ему приходилось соревновался с Джоанной за внимание Алиеноры. Джоанне хотелось поговорить о семье, как оставленной ей позади, так и обретённой на Сицилии. Ричард же уводил разговор в политическое русло. Едва с последней переменой блюд было покончено, король отодвинул кресло и встал:

— Мне необходимо позаимствовать на время матушку, ирланда, но я обещаю вернуть её в Баньяру этим же вечером.

— Нет, Ричард! — Джоанна откинула салфетку и поспешно вскочила. — Ты с мамой всего девять месяцев не виделся, а с нашего расставания прошло без малого пятнадцать лет!

Беренгария была потрясена тем, с какой смелостью Джоанна обращается с Ричардом. Её саму связывали с братом доверительные и свободные отношения, однако Ричард выглядел куда внушительнее Санчо. Да и в любом случае она никогда не стала бы перечить брату на людях. Однако король не выказал ни малейшего гнева. Наклонившись, он чмокнул сестру в щёку и подкупающе улыбнулся:

— Я знаю, как соскучилась ты по матушке. Но поделать ничего не могу. Нам следует обсудить новости из Рима.

Джоанна не сдавалась и продолжала спорить, пока не вмешалась Алиенора, заверившая дочь, что Ричард вернёт её из Мессины к вечерне. Наблюдавшая удивлёнными глазами за этой сценой Беренгария встревожилась, что Ричард забудет попрощаться с ней, поскольку мысли его явно были полностью заняты этими «новостями из Рима». Но страхи оказались напрасны. Молодой король нашёл время поцеловать невесте руку и попросить Джоанну присмотреть за ней и только затем препроводил мать к выходу из зала.

Беренгарии казалось, что этот первый день они с Ричардом проведут вместе. Посмотрев на Джоанну, наваррка заметила нахмуренные брови, и подумала, что сестра Ричарда чувствует себя так же неуютно, как она сама. Хотя Джоанна радушно приняла гостью, они пока оставались чужими друг другу. Ричард обмолвился, что сестра поедет с ними в Святую землю, и Беренгария не знала, как к этому отнестись. Она несколько робела перед Джоанной, поскольку та была неотразимо прекрасной, светской и уверенной в себе, то есть обладала качествами, которыми сама Беренгария была, по её мнению, обделена.

— Беренгария, у тебя когда-нибудь возникало желание придушить собственного брата? — Джоанна состроила гримаску. — Мне следовало ожидать от него подобной выходки, поскольку терпения у него и на напёрсток не наберётся.

— А он всегда такой... такой порывистый? — спросила принцесса, и молодая королева улыбнулась.

— В моей семье мужчины все такие. Отец был хуже всех, даже мессу не мог спокойно отсидеть. Ричарда хотя бы хватает не ёрзать в течение заутрени или вечерни. Но если ему втемяшилось что-то в голову, он начинает действовать без промедления.

— Похоже, с ним всё очень стремительно. — Обезоруженная милой болтовнёй Джоанны, Беренгария приоткрыла душу. — Нужно время, чтобы привыкнуть к этому.

— Привыкнешь, ведь едва ли он когда-нибудь остановится, — отозвалась Джоанна. — Думается, секрет успешного замужества с Ричардом кроется в умении крепко держаться и получать удовольствие от скачки!

Беренгария залилась краской, потому как при всей своей невинности сумела уловить двойной смысл последней фразы.

Встретившись с Джоанной взглядом, она различила в её глазах весёлые искорки и проблеск озорства. Но заметила также непритворное дружелюбие, и в этот миг пришла к выводу, что будет рада Джоанне в качестве спутницы. Вступая в неизвестный и чуждый анжуйский мир, можно ли мечтать о проводнике лучшем, чем любимая сестра Ричарда?

Март 1191 г.

Алиенора откинулась в кресле, глядя на сына влюблёнными, но слегка подозрительными глазами с миндалевидным разрезом. Ричард объяснил, почему он должен был поменять — и поменял — лошадей на скаку, назначив маленького племянника Артура наследником вместо брата Джона. Он был откровенен насчёт трудностей с непокорным населением Мессины и удивил мать хорошим отзывом о Танкреде, который, по его словам, сполна возместил дурное обращение с Джоанной. О «новостях из Рима» король даже не обмолвился, и ей оставалось только гадать почему. Спросить Алиенора не успела, потому как Ричард е жаром принялся повествовать о коварстве французского монарха, и внимательно слушая, она успевала удивляться, как мог Филипп оказаться плодом чресл добросердечного Людовика.

— Выходит, это Филипп не дал мне побывать на твоей свадьбе, — сказала королева. — За ним должок, и со временем я его обязательно взыщу.

Ричард улыбнулся, подумав, что не прочь был бы посмотреть на возмездие матери.

— Увы, с этим придётся подождать, ведь Филиппа нет больше в Мессине. Сегодня на рассвете он отплыл в Утремер в такой спешке, что у меня закралась мысль: не встречи ли с тобой и моей суженой хотелось ему избежать?

— Жаль слышать об этом, — отозвалась Алиенора искренне. Ей лично хотелось оценить, насколько опасен французский король для её сына. — Встреча с Генрихом получилась любопытной. Теперь я знаю, что стоит ему порезаться, то вместо крови выступит лёд. Я питала надежду оценить и Филиппа тоже.

— Филипп скорее досадная помеха, чем угроза, — отмахнулся Ричард. — Если он порежется, то скорее всего упадёт в обморок, потому как едва ли ему доводилось видеть кровь так близко. Уж точно не на поле боя.

— Ты до сих пор не раскрыл, зачем потребовалось нам уединяться. Не знай я тебя лучше, подумала бы, что ты хочешь сообщить нечто такое, что мне не понравится услышать.

По лицу молодого короля пробежала тень удивления, сменившаяся нежной улыбкой.

— Ты знаешь меня слишком хорошо, матушка.

Встав, он принялся наполнять вином её кубок — уловка выглядела настолько очевидной, что Алиенора не замедлила указать на это.

— Вчера ночью из Рима прибыл гонец, — сказал Ричард, снова усевшись. — Папа отошёл в мир иной: к Господу или к дьяволу, в зависимости от того, кому из них он служил. Климент умер двадцатого марта.