— Доброе утро, капитан Нейдуэн.

— И вам, Нираклий, — ответил Хромос, стараясь звучать как можно бодрее.

— Погодка сегодня обещает быть славной. На небе ни облачка, и прохладный бриз скоро с моря подует. Вот же ж благодать.

— А разве, стоя за прилавком, ею удастся насладиться?

— Ну что вы такое говорите. Ведь всегда можно предоставить себе такую возможность, если поставить кого-нибудь вместо себя. Вот сейчас за лавкой следит мой старшенький, он уже достаточно подрос и поднаторел в семейном деле, так что на него вполне себе можно положиться, когда посетителей не слишком много, а заодно он младшего поучает самым простым премудростям, пока я с вами тут кофе пью. Но, по правде говоря, пока что на них долго оставить лавочку не получится — внимания и выдержки не хватает, но через пару-тройку лет они будут вполне готовы к самостоятельной работе. А вы не желаете тоже отведать чашечку? Я как как раз на базаре новые зёрна прикупил. Цена была весьма кусачая, всё же заморская диковинка, но с вами я поделюсь совершенно бесплатно!

— Спасибо за вашу щедрость, но я вынужден отказаться, — ответил Хромос, невольно припоминая детишек лавочника. Старший был весьма обычным пареньком, тяготевшим ко всяким мелким и безобидным шалостям и хулиганствам, вечно пристававшим к капитану с расспросами о службе и упрашивавшим дать ему хотя бы немножечко помахать увесистым мечом, позволить надеть офицерский шлем или пустить волшебную искру между растопыренных пальцев, а вот младший... Отец всегда хвалился, что малыш Туримий отличался от брата безукоризненным послушанием, был не по годам спокоен и кроток, не лез в драки, а потому за него никогда не приходилось оправдываться перед соседями и уж тем более краснеть со стыда. Однако, глядя на младшего сынка галантерейщика, у повидавшего всяческих лиходеев капитана возникало стойкое и весьма тревожное предчувствие, что этот тихий, неприметный толстячок с неизменным взглядом исподлобья и оттопыренной нижней губой ещё даст о себе знать всей округе и заставит отца драть седые волосы на голове, а безутешную мать горько рыдать в подушку. — Если хотите у меня что-то спросить, то сделайте это сейчас, а то у меня есть дела, не терпящие отлагательств.

— Да-да, есть кое-что, — тут же сознался Нираклий, поняв, что его хитроумный план раскрыли. — Я хотел узнать у вас насчёт аренды. Вы оплачивали её до конца лета, и уже осталось всего две недели срока. Вы ведь собираетесь продлевать?

— Пока точно сказать не могу. Может быть, случится и так, что останусь у вас ещё на один месяц, но вряд ли дольше, хотя это не от меня завит.

— От чего же? Неужели вам у нас так не понравилось, что вам захотелось сменить домовладельца?

— Нет, у вас было вполне себе неплохо, но я планирую вскоре покинуть город, вероятно, что навсегда.

— Решили вернуться на родину?

— Угадали, но до этого я должен ещё разобраться с некоторыми оставшимися делами, а там можно и в путь.

— Вот как, — торговец призадумался и с характерным протяжным хлюпаньем отпил подостывший кофе, — тогда я могу только пожелать вам удачи в пути и начать подыскивать нового постояльца.

— Уже выгоняете?

— Нет, но вы сами знаете. Время — деньги. Не очень-то хочется, чтобы апартаменты простаивали впустую.

— Тогда и вам удачи с новыми квартирантами, — улыбнулся капитан и пошёл прочь, оставив Нираклия в раздумьях: удастся ли ему завысить арендную плату, если поведать новому постояльцу, что за солидный и многоуважаемый человек жил здесь до него?

Пройдя мимо пяти домов, Хромос свернул на перекрёстке и прошёл ещё с две сотни локтей вперед, прежде чем добрался до здания, из которого на всю улицу разносился сладковатый запах свежеиспечённого хлеба и лепёшек. Поутру сюда сбегалось много ребятишек с окрестных жилищ, которых родители отправляли за выпечкой к завтраку. Как правило, эта нехлопотная работёнка доставалась самым младшим детям в семье, которые буквально вчера научились натягивать на ноги штаны и кое-как считать медяки, но даже они не упускали возможности поторговаться с булочником за дополнительную баранку или кренделёк, подражая поведению скупых родителей. В сравнении с ними в делах торговли капитан Нейдуэн был самым настоящим профаном, с которого всякий норовил содрать бо́льшую плату, если только он был не при доспехах.

Осушив залпом стакан отвара из сушёных лесных ягод и зажевав пару завёрнутых в галеты жирных свиных сосисок, капитан вышел из пекарни и уже бодрым шагом направился в сторону Квартала Страстей. Перво-наперво он хотел ещё раз осмотреть место последнего убийства при свете дневных лучей в надежде обнаружить упущенные в спешке улики, но по прибытию его надежды развеялись в пух и прах. Вся почва в грязном переулке была измята чьими-то сапожищами, а кучи старья и хлама перерыты и разбросаны в стороны. По всей видимости, отряд стражей уже успел провести здесь доскональный обыск до его прибытия, попутно уничтожив все следы недавнего преступления.

Без особого энтузиазма Хромос прошёлся вдоль стены халупы, припоминая, где именно вчера лежало тело жертвы и откуда на него мог напасть убийца. Эти умственные построения не давали ему ничего нового, и капитан уже собирался уходить, проклиная в сердцах небрежных сотоварищей, как внезапно его взгляд зацепился за подозрительный отпечаток в засохшей земле. Это был не широкий след мужского ботинка, а узкие отпечатки женских сапожек на невысоких каблуках, глубоко впившихся в почву. Припав ниже к земле и ещё раз осмотревшись вокруг, капитан заметил, что квадратных дырок от каблуков было довольно-таки много и они вытягивались в стройные цепочки, а это могло только означать, что девушка не забрела в подворотню по воле случая, а долго ходила кругами, внимательно разглядывая место убийства. Это было подозрительно, ведь среди стражей не было ни одной женщины, даже на кухне работали исключительно мужчины, и Хромос стал с ещё бо́льшим вниманием вглядываться в прочие отпечатки сапог и вскоре обнаружил, что поверх более старых следов патрульных стражей, на земле отпечатались ноги ещё как минимум двух мужчин, чья обувь разительно отличалась от уставных сапог, что выдавали в Крепости. Никаких сомнений быть не могло — здесь побывали не стражи, а кто-то другой.

Капитан сразу же подумал на таинственного Феомира и остальную компанию, которая прибыла осмотреть место удавшегося покушения на жизнь соратника. Однако это было маловероятно. Следы были глубокими, а значит их оставили ночью, когда земля ещё была сырой и более мягкой, но Феомир не мог так скоро прознать о покушении и примчаться на место убийства. Почти все участники вчерашних событий покинули мир живых ещё до того, как успели бы поделиться вестями с посторонними и пустить волну слухов. Хотя была ещё версия, что убийца напал на светловолосого мужчину на месте встречи с остальными дружками, но Хромос быстро отверг это предположение. Не обнаружив товарища на месте, они вряд ли бы принялись чинить беспорядок, переворачивать всё вверх дном, а тихо бы ждали его и спустя некоторое время отправились бы на поиски. Но если не они, то кто же ещё?

Капитан в последний раз осмотрел разбросанный мусор, заглянул за угол, но, так и не найдя ни единой новый зацепки, недовольно пнул попавшийся под ногу осколок глиняного горшка и пошёл к моргу Игтиана.

Возле обычно тихого и уединённого здания с восхода солнца неустанно кипела напряжённая работа. Обильно измазавшиеся в чужой крови стражи ежеминутно пробегали сквозь широко распахнутые двери, вынося из подземной галереи ошмётки человеческих тел, словно муравьи, решившие очистить любимый муравейник от скопившихся объедков. Они несли их к телегам и небрежно сваливали в единую кучу, пока другие стражи протирали тряпками полы, а затем поднимались на поверхность и выливали вёдра бурой воды в ближайший канализационный колодец. Сперва они делали это с большой неохотой, перебарывая чувство отвращения к мертвечине, но где-то через час работ мужчины свыклись с видом человеческой скотобойни и даже начали подшучивать друг над другом. Особо сильный и продолжительный приступ всеобщего смеха и гогота произвела проделка одного из трупоносцев, когда тот, держа перед собой тело голого, тощего старика с запавшими желтушными глазами, подкрался к задремавшему от долгого ожидания погрузки извозчиков и дотронулся холодной рукой мертвеца до его уха. Молодой конюх нерасторопно обернулся, чтобы пронзительно и визгливо закричать, затем он подскочил аки кузнечик и, практически сделав в полёте с козел обратное сальто, больно шмякнулся на брусчатку. Впрочем, не стоит их строго судить. Вечером того же дня, они все напились до такой степени, что сами стали неотличимы от трупов, а те, кто всё же остался трезв, так и не смог сомкнуть глаз до нового рассвета, терзаемый жуткими видениями.