Отстучав гулкую трель по неровной кладке старинных мостов, карета въехала на заставу и собиралась её тут же миновать, но к большому недовольству Хромоса, на сей раз решивший действовать по всем правилам караул преградил экипажу путь для досмотра. Капитан нагнулся ещё ниже, взял лошадь под уздцы, и готовый в любой момент вскочить на неё и дать стрекача он стал внимательно прислушиваться к начавшемуся разговору ведьмы и начальника охраны, который как бы не по своему желанию, но настойчиво и бескомпромиссно потребовал у неё предоставить пропускную грамоту. Капитан сразу же подметил, что Риррта и Бидрим были одни, и третий покинувший посольство демон, которого он не смог опознать, глядя в трубу, остался в тюрьме. Из вопроса капрала он сразу же и выяснил, что этим человеком был Одвин, а также по обрывистым и грубым выражениям колдуньи Хромос предположил, что раз она пребывала в столь дурном расположении духа, хотя ему было сложно себе представить, что настроение демонессы могло быть каким-то иным, то попавшийся, но не сдавшийся Янс сумел-таки дать врагам существенный отпор и не выдал им ни единой тайны.
Как только до нелепости придирчивый досмотр был завершён и у капрала более не осталось ни одного весомого повода задерживать прекрасную, но горделивую и отрешённо-неприступную, а потому втройне притягательную для него девушку, он нехотя приказал подчинённым уйти с дороги, и Бидрим, хлестнув поводьями четвёрку лошадей, пустил их бодрой рысцой. Хромос ещё долго не высовывался из убежища, чтобы сидевший на высоких козлах и далеко глядевший гном не заметил его крадущегося силуэта, обернувшись быть может для того, чтобы послать в сторону замка последние слова страшного проклятия.
Удостоверившись в безопасности пути, Хромос вывел из стойла кобылу и, остановившись посреди дороги, несколько раз неторопливо повернул голову из стороны в сторону, обращая тяжёлый и задумчивый взгляд то на Утёс, куда его тянула честь, то на обратный путь в город, куда его направлял рассудок. Позавчера он дважды попадался в ловушку, уготовленную порождениями тьмы, и дважды Янс, рискуя своей шкурой, хитро и дерзко уводил капитана из-под самого их носа. У него был долг перед всеми людьми, которых он желал защитить, и для этого ему стоило сейчас поберечься, не идти в неизвестность, дабы немного погодя продолжить священную борьбу, но и перед убийцей у него имелся большой должок, который следовало оплатить, даже если цена была самой жизнью, тем более что Хромос по неведомой ему причине не сомневался в своей причастности к провалу покушения, и эта вина тяжёлым камнем лежала на его сердце.
Никогда прежде капитану не приходилось иметь дела с подобным наплывом моральных дилемм, возникающих одна за другой, не давая ему толковой передышки и неумолимо наседая на него, требуя немедленного решения притом, что каждая последующая непременно усложнялась, запутывалась, сулила всё более долгоиграющие, масштабные и суровые последствия, среди которых едва можно было разглядеть тусклый лучик надежды, и, не желая ждать, ультимативно требовала ясного и однозначного ответа, исключая возможность использования каких бы то ни было уловок, отсрочек и жалких компромиссов. Казалось бы, что вслед за поднятием все ставок должны были вырасти и вызываемые ими сомнения, страхи неудачи, и, получив великую силу, они могли бы заключить человека в петлю бесконечных размышлений и взвешиваний, истощавших его пустыми, ни к чему не приводящими метаниями на одном и том же месте, однако Хромос, как и всякий постепенно загоняемый в угол человек, к этому моменту уже завершил ту разительную метаморфозу, когда отбросивший все лишние сантименты разум смиряется с неизбежной потерей и пытается обратить её себе на пользу, превращает её в намеренное и полностью осознаваемое самопожертвование, которого не следует бояться и по которому не стоит лить слёз. На место улетучившейся тяжести рискового выбора приходит спокойная в своей фаталистичности решимость с лёгким привкусом какого-то азарта, требующего играть на все деньги, как если бы завтра никогда не настанет.
Нашему же герою не было никакой нужды в этих громоздких, обличённых в грубые и ограниченные слова философских построениях, вместо них у него были живые и глубокие чувства, давшие ему чёткий ответ в считанные мгновения. Взобравшись в седло, Хромос повёл лошадь влево и въехал на первый мост, ощущая на себе прищуренные взгляды редких глаз-бойниц поднявшегося из пучины каменного великана.
К удаче капитане ожидавшие скорого подвоза провизии с большой земли тюремщики вопреки всем правилам и наказам, оставили замковые ворота приоткрытыми, так ещё сам въезд в тюрьму тоже охраняли городские стражи, а не местные надсмотрщики, из которых почти никто, кроме начальства, не знал Хромоса в лицо, а потому они бы наверняка отказали ему в свободном проходе. Не слезая с лошади и косясь одним глазом через тёмный тоннель арки на скрытый за высокими стенами от ещё не поднявшегося в зенит солнца маленький и порядком загаженный внутренний дворик, капитан стал переговариваться со стражами, надеясь выяснить, где сейчас находился Одвин и где он мог заточить Янса. Про демонического капитана караульные смогли поведать совсем немного, единственно предположив, что тот вернее всего направился отдыхать в главную башню, зато в отношении пленника они оказались осведомлены куда лучше и сразу указали Хромосу на тюремное подземелье, а заодно коротко поведали ему о том переполохе, который одержимые устроили по приезду, отдав приказ тюремщикам очистить нижний этаж, для чего тем пришлось впопыхах переселять всех обитателей одиночных карцеров в общие камеры, что к наступлению рассвета вылилось в несколько крайне жестоких и совершенно бессмысленных убийств, не считая смерти старого Шу.
Внимательно их выслушав, капитан отдал приказ и дальше держать ворота открытыми и проехал через тоннель во двор, где спешился и, вновь воровато оглядевшись по сторонам, так подвязал поводья к коновязи, чтобы узел можно было распустить одним лёгким движением.
В замке было необычайно тихо. Большинство тюремщиков, растянувшись на жёстких койках и узких лавках, не снимая штанов и сапог, дрыхли мёртвым сном после бурной, но отнюдь не полной сладострастия ночи, в то время как остальные, еле влача ноги, пытались хоть как-то выполнять возложенные на них обязанности, благо что и заключённые оказались вымотаны и более не желали буянить. Подобная обстановка скорее нервировала Хромоса, чем успокаивала, так как он не мог затеряться в суматохе тюремной жизни, чувствуя себя в некотором роде голым, но капитан уже не был намерен останавливаться и, сжав пальцами рукоять меча, который он позаимствовал на заставе также как и скакуна, то есть без всякого намерения их возвращать, двинулся ко входу в подземелье. Ему прежде уже доводилось несколько раз посещать застенки Утёса, и он прекрасно знал дорогу в самое его чёрное сердце.
За двумя крутыми поворотами, посередине коридора находилась низенькая, по своим габаритам более подходившая гному, нежели человеку дверь, окованная двойным слоем железных пластин и полос. Её запирал тяжелый и, разумеется, тоже железный засов, на котором висел громоздкий замок, чья дужка была толщиной с большой палец взрослого мужчины. Возле входа в подземелье, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди, стоял и дремал охранник. Услышав приближающиеся шаги, он встрепенулся, отлип от стены, расправил печи и широко раскрыл глаза, всем видом давая понять, что он вовсе и не думал вот так нагло и беззаботно кемарить на ответственном посту, однако, увидев, что появившийся перед ним человек был одет не как страж и тюремщик, а как обычный горожанин, вместо разговоров решил немедля забить тревогу, оставив все разбирательства на потом, но Хромос, почуяв это его намерение и не желая рисковать, сходу нанёс ему короткий удар прямо в солнечное сплетение, тем самым лишив возможности не то что кричать, но даже шептать, а вслед за эти со всей силы врезал по широко раскрытой челюсти, от чего мужик потерял сознание и повалился вбок. Капитан поймал его тело ещё до того, как то успело рухнуть на пол, и, в очередной раз оглянувшись и удостоверившись, что поблизости не оказалось свидетелей, взял тюремщика за подмышки и оттащил его в тёмный угол, где уложил его так, словно тот всё же сам решил нарушить устав и пошёл отдохнуть.
