— Слушаюсь, отец, — Сантураил ещё глубже поклонился человеку, который годился ему в сыны, затем поднялся с колен и бодрыми шагами сбежал вниз по спиральной лестнице, оставив великого апостола, снова сделавшего разворот на месте и теперь ставшего ещё ближе к тому, чтобы сорваться вниз, и далее внимать прекрасной и меланхоличной песни ночи в возвышенном уединении.
Покинув башню, апостол вошёл в ту часть огромного храма, куда не пускали обычных прихожан, и где принявшие постриг монахи проводили большую часть жизни в нескончаемых молитвах, запершись в келиях, которые сильно разнились между собой по количеству удобств и обилию мирских излишеств, а также за кропотливым и трудоёмким переписыванием огромного собрания философских сочинений и священных писаний из библиотеки, целиком занимавшей отдельное крыло. Сантураил уверенно шёл по тускло освещённым коридорам, и всякий встречный священнослужитель, в независимости от его сана или возраста, глубоко склонялся перед ним, демонстрируя нескончаемые преданность, безграничное уважение, а заодно облысевшую или же начисто выбритую макушку, и не разгибал затёкшей спины, покуда непогрешимый посланник воли их обожаемого Божества, чьей чистой любви они жаждали более всего на свете и чьего праведного, совершенно заслуженного гнева они страшились хуже смерти, не проходил мимо. По правде говоря, они точно не знали, кем же были эти внезапно прибывшие монахи, ибо в тайну существования Апостолов и ордена Бриллиантовой Розы были посвящены лишь немногие высшие чины Церкви, для остальных же они были всего лишь верными псами всевластного Конклава, чего, правда, было предостаточно для их обоготворения.
За высокими и узкими дверями Сантураила встретила зала с утопавшем во тьме, а потому казавшемся бесконечным лабиринтом из достигавших потолка книжных шкафов, заставленных древними фолиантами в затёртых и потрескавшихся кожаных обложках. Самые же ценные и священные книги для пущей сохранности получали особые оклады, сделанные из толстых серебренных или золотых пластин, украшенных драгоценными камнями и отчеканенными ликами пророков и великомучеников. Один из подобных, покрытых пыльным налётом томов лежал на специальном наклонном столе с небольшим бортиком по нижнему краю, не дававшему книге сползти вниз, и долговязый апостол в свете одинокой свечи неспешно перелистывал его страницы, сделанные из мягчайшего пергамента благородного цвета слоновой кости, вчитываясь в запечатлённые в изощрённых буквах и немного нелепых гравюрах истории великой старины. Подле него стоял совсем ещё юный и не привыкший к столь позднему бодрствованию послушник и широко зевал в ожидании новых поручений. Услышав тихий скрежет огромных дверных петель и узнав в тёмном силуэте названного брата, Ахимаил блаженно улыбнулся и продолжил чтение уже в слух, сокрушив твёрдым голосом умиротворённую и возвышенно-таинственную тишину библиотеки.
— И встал пастух Ио́фий перед царями и народом Доасу́ма, что погрязли в грехах тщеславия, распутства, чревоугодия, и возвестил им во всеуслышанье великую весть. «О вы, кто предался беззаконию и кто отвернулся от истины, хоть были посланы к вам пророки многочисленные со знамениями ясными и с писанием истинным, но вы осмеяли его мудрость, а посланников наших принесли в жертву демонам, коих вы почитаете за ложных Богов. Даровано мне было послание свыше, и нынче же пришёл я к вам не с миром, но с мечом, ибо тот, кто не обратил взор свой ко свету всевышнему и чистейшему, тот принял проклятие в сердце своё и запер его от всего доброго, и тем потерпел убыток великий. Так свершится же предначертанное, и низвергнется сий город презренный и народ его в огненную бездну через три дня и три ночи. Кто раскается и вновь поднимет глаза к звёздам, тому указан будет путь верный к спасению и искуплению, иным же будет погибель страшная». Так молвил он и был растерзан яростной толпою, но лишь плоть его умерла, а бессмертных дух его остался невредим и вознёсся в сады, где текут реки сладкие и прохладные. Пускай было дано им время, но никто из беззаконных мужей не принял раскаяние в сердце своё, но лишь ожесточил его более прежнего и укрепился в своей глупости. На утро четвёртого дня, едва солнце восстало над землёй, Доасум охватило негасимое пламя белее снега. Оно танцевало над домами и людьми, обращая всё в пепел, не щадя ни богоотступников, ни их жён, ни их отроков, покуда светило не зашло за горизонт. Так пал некогда великий, но предавшийся страшному пороку и мерзкому извращению город Даосум. Идущим же по пути праведному да будет награда велика, а для прозябающим во тьме будет наказание великое в озёрах кипящих. Так иди же на свет, о страждущий, и помни, что уста Дьявола сладки как мёд, но сердце его черно и полно гноя, и тот, кто послушался его, кто впустил его в свои разум и сердце, тот потерпит убытки в стране огня и боли. Книга Каифа Ортиского, глава восьмая, — так подытожил свою речь апостол и наконец-то оторвал взгляд от облагороженных чернилами страниц, дабы поднять его на Сантураила. — Чую, брат, что ты принёс мне славные вести или может даже призыв к действию.
— С этим придётся повременить, но час уже близок. Отец Делаим приказал всем обитателям Собора сойтись в наосе, в том числе и нам. Ты пойди разыщи брата Зартаила, а я схожу за сестрой Велтасой, после чего встретимся у главного алтаря. И передавай сей наказ всякому, кто попадётся тебе на пути.
— Раз на то воля нашего отца, то я не смею ему противиться. Придётся мне до поры отложить сие чудное писание, — Ахималил закрыл тяжёлую книгу с глухим хлопком и любовно погладил её по корешку. — Укрепи же сердце своё, отринь всякий страх и всякое сомнение, ибо ты был избран Светлейшим и Высшим из Богов для великого дела — быть пастырем для тех, кого окружила тьма, сокрыв от него любовь и правду. Путь твой будет тернист и тяжек, но будет он преодолён и славный долг будет исполнен, ибо никому не даётся во испытание более того, что он способен вынести на плечах своих, покуда теплится в нём огонь истинной веры.
Эти слова он произнёс в напутствие брату в вере, безошибочно припомнив строки из иной премудрой книги, которую он имел удовольствие прочесть много лет назад, в ином храме в далёких-предалёких краях. Сантураил же, передав послание, отправился в соседнее крыло собора, где сперва разбудил несколько старших священников и отправил их собирать прочих монахов, а затем направился к келье, из которой немногим ранее был скоропостижно и бесцеремонно выселен архиепископ, и вошёл в неё без стука.
Личные покои главы Лордэнской Церкви Старейшей Звезды занимали три просторные комнаты. Одна из них, посреди которой стояла монолитная каменная плита алтаря с и чьи стены покрывали многочисленные фрески с золотыми звёздами и летавшими между них величественными и грациозными ангелами, предназначалась не только для уединённых молитв самого настоятеля храма, но и для принятия самых уважаемых и почтенных горожан, чтобы те могли спокойно исповедаться в неисчислимых прегрешениях, нарушавших буквально каждую из существующих заповедей, причём преступления против нравственности и морали совершались сразу несколькими способами один изощрённее и гаже другого, а после, получив желанное отпущение и успокоение то и дело восстававшей против развязной и непутёвой жизни совести, усесться в соседней комнате за ломящийся от обильных яств и промокший от пролитого вина стол и незамедлительно открыть новый цикл греха и покаяния с полного дозволения и при активнейшем содействии снисходительного архиепископа, который тоже слыл большим обжорой и знатным любителем всего пряного и сладкого. На это приобретённое ещё в озорную и языческую юность пристрастие намекало и скромное монашеское ложе, на котором могли свободно улечься пятеро человек разом, не рискуя при этом ненароком спихнуть ближнего своего на холодной пол. Однако кутёж и веселее были изгнаны из роскошной обители вслед за её непутёвым хозяином, и в затихшие залы вернулась та загадочная и мистическая атмосфера близости чего-то надмирового, неуловимого и непостижимого, которая и должна царить в подобных священных местах.
