Немудрено, что конец настал очень скоро. В очередной раз уклонившись от лапы Одвина, беглец пошатнулся, оперившись на покалеченную ногу, которая больше не могла сохранять необходимую жёсткость. Следующий удар был пропущен. Стройная, длинная и костлявая голень Риррты врезалась ему в левый бок, и Янс, слыша коробящий хруст и мерзкий треск собственных ломающихся в труху рёбер, упал на землю и сделал несколько безвольных кувырков по колючему гравию. Волна тупой боли прокатилась по его животу и груди, кожа горела огнём, хрипящие вздохи давались с огромным усилием, а перед покрывшимися мраком глазами проплывали разноцветные пульсирующие круги.

— Какая же он всё-таки вёрткая сволочь, — звучно и мелодично, словно напевая победную песнь, протянула довольная Риррта, подходя ближе к распластавшемуся у её ног телу и поправляя растрепавшиеся от беготни и ветра локоны. — Ну, что? Не ждал нас, а Бакли? Или как там тебя? А?

Янс ничего ей не ответил, только смотрел в небо налитыми кровью глазами.

— И этот дохляк смог убить старину Вольфуда? Я отказываюсь верить, что эта никчёмная мышь сумела одолеть грозного медведя!

— Может и не такая уж и мышь.

— В смысле?

— Странное дело. Как ни стараюсь, но я всё никак не могу ощутить присутствия его разума. Он от меня не только закрыт, но и совершенно сокрыт, словно бы его и не существует вовсе, — в голосе Риррты послышались беспокойство и самая чуточка любопытства. — Если бы не Сбе́шко, то я бы его вовсе не заметила.

— Неужели перед нами нежить, или на нём висит какое-то сильное заклятие?

— Не глупи, у него кровь течёт и сердце явно бьётся. Он точно жив, но какое-то особое колдовство на нём наверняка есть, иначе и быть не может. Магией я его усыпить не смогу, так что на всякий случай выруби его по старинке, и пойдём к остальным, а то нас уже заждались.

— С превеликим удовольствием, — ответил Одвин и врезал грязной пяткой Янсу по носу.

Вдавив окуляр подзорной трубы в глаз, встревоженный Хромос наблюдал, как Одвин теперь уже осторожно, чтобы не усугубить нанесённые увечья и тем не отправить пленника в загробное царство раньше времени, поднял его на руки и понёс как нежную и избалованную принцессу в сторону дворца вслед за переметнувшейся в человеческую личину Рирртой. У главных дверей их встретило ещё четверо одержимых. Способные прекрасно видеть в темноте, они не вынесли с собой фонарей, а потому капитан мог видеть только их размытые в потёмках силуэты, и лишь гадать о тех личностях, которым они принадлежали.

После непродолжительных обсуждений Одвин, Риррта и ещё один демон отправились к конюшням, где они скоро запрягли принадлежавшую стражам простенькую карету и, погрузив в неё бессознательного и надёжно закованного в кандалы Янса, покинули эрсумское посольство и покатили по пустым безлюдным улочкам бодрой рысцой. Прочие же демоны пошли готовиться к скорому пробуждению одурманенной стражи и герцога, перед которыми им придётся разыгрывать спектакль об успешном захвате зловещего убийцы, и, разумеется, что применение тёмной магии будет приписано Янсу.

Той ночью Хромос был не единственным, кто с напряжением и с трепетом в душе взирал на город свысока. В отдалении от здания Сената и бывшего королевского дворца на самом верхнем этаже колокольной башни храма Старейшей Звезды, заложив руки за спину и расправив широкую, могучую грудь, вздымавшуюся от глубоких и мерных вдохов, стоял высокий и статный молодой человек. Носки его круглоносых ботинок выступали за край неогороженной перилами платформы и висели в воздухе на высоте ста пятидесяти ярдов. Яростные порывы ветра, набегавшие на одинокий шпиль злобно хлестали его по щекам, нахально тормошили его короткие кудри цвета льна, хлопали полами подпоясанной чёрной рясы, как бы желая забавы ради скинуть его вниз на каменные ступени, ведшие ко входу в храм, но он стоял незыблем словно тяжеловесное изваяние из тёмного гранита, и лишь неспеша перебирал пальцами правой руки длинные, дважды обёрнутые вокруг его левого запястья, но всё равно свисавшие до самых колен чётки из лакированного дерева, имевшие пышную кисточку из золотых нитей на конце.

— Во имя сиянья Старейшей Звезды… Отрину я прежнюю жизнь и мечты,… — слова слетали с его тонких, немного выдававшихся вперёд светлых губ и улетели ввысь к ночному небу. Говорил он не эрсумском и не на эльфийском, а на авеосте с идеальным произношением каждого звука и каждой интонации, чем могли похвастать далеко не все кардиналы, посвятившие свои долгие жизни изучению этого сложнейшего и многозначного языка.

— Во имя людей, что молитвой живут… Навеки забуду покой и уют… — проронил он вновь, когда вдалеке появилась тусклая голубоватая вспышка, а спустя несколько секунд до него долетел едва слышимый раскат грома. Его прежде бесстрастный и холодный взор оживился, и он впился взглядом во тьму, точно парящий под облаками орёл, заметивший сидящего среди высокой травы зайца. Затем он прикрыл глаза и стал внимать пространству, улавливая мельчайшие колебания незримых и неощутимых для всех прочих людей энергетических волн и духовных потоков. Его душа откликалась на этот зов, вступая с ним в резонанс, усиливая ощущения, пробуждая охотничьи инстинкты, и его мужественное, пускай и совершенно гладкое, лишённое единой грубой и колючей щетинки лицо расплылось в тёплом чувстве наслаждения и удовольствия.

— Во имя секрета, что вверили мне… Сражу я врагов в священной войне, — пропел монах чистым, глубоким, бархатистым баритоном, и малые колокола ответили ему тихим, мелодичным перезвоном. Долгие недели скрытного созерцания и вынашивания хитроумных планов наконец-то подходили к концу, наступала пора для пламенных сражений, по которым он успел порядком истосковаться. Сколько бы битв он не прошёл, сколько бы нечестивых душ он не истёр со света, ему всегда было этого недостаточно. Его ненасытный клинок, с которым он не расставался ни днём ни ночью, требовал свежей крови, но крови особой, осквернённой и запачканной в самых тяжёлых, непростительных и неискупимых грехах. Грехах не плоти, а мысли. — Теперь я ищейка, ловец и палач… Отец мой, услышь же предателей плач.

Произнеся последнее слово клятвы, данной им много лет назад, когда он из голодного ребёнка всеми гонимой, несчастной девушки, слишком рано вкусившей запретного плода, стал юным послушником, и с тех пор тысячекратно им повторённой, превратившуюся в его ежедневную молитву, он перебрал одну бусину чёток и блаженно улыбнулся. Вскоре с низа винтовой лестницы послышались торопливые шаги, сперва глухие и далёкие, но затем всё более близкие и отчётливые. На тесную и узкую кольцеобразную площадку, обрамлявшую самый большой церковный колокол поднялся мужчина, чей возраст вплотную приблизился к солидной отметке в пятьдесят лет. Он был облачён в такую же аскетичную и простецкую на вид, но сшитую из самых дорогих и приятных на ощупь тканей рясу, как и наблюдавший за городом монах.

— Отец Делаим, — также на авеосте обратился он к нему, предварительно упав на одно колено и склонив голову в знаке глубочайшего уважения и готовности к беспрекословному подчинению. — Я принёс вам вести от сестры Велтасы. Отрекшиеся, они…

— Дали о себе знать, — мягко прервал его старший монах и развернулся на месте, так что теперь уже его пятки угрожающе свисали через край, но это ещё более опасное положение его ничуть не обеспокоило. — Видимо сей ночью подлая гадюка высунула голову из сырой норы, дабы поживиться несчастным зверьком, что по глупости смел пробегать под самым её носом.

— Всё верно, ваше святейшество, так оно и есть. Как прикажете поступить? Заверяю вас, что каждый готов выступить по вашему первому слову.

— Тогда передай своим братьям, что нынче моим словом будет «терпение», — Делаим сделал короткую паузу, прислушиваясь к размеренной вибрации пространства и поглаживая очередной шарик чёток. — На сей раз мы опоздали. Подлый змий свершил своё тёмное дело и уже сокрылся в логове. Впрочем, звёзды сулят, что не далёк тот час, когда не юный гад, но старый аспид выползет на свет божий во всю свою длину. И, когда сие случится, мы будем готовы схватить его стальною перчаткой, а затем силой отведём его на священный суд, покуда он в горести и отчаянии будет ломать о нас свои ядовитые клыки. Теперь же иди, сын мой, Сантураил, созови всех наших братьев и сестру Велтасу, а вместе с ними всех монахов и послушников сего храма. Сведи их в наос и пускай они молятся о спасении себя и сей осквернённой земли, покуда я к вам не сойду.