Отбросив мешок к стене комнаты, гном вынул изо рта Хромоса промокший кляп, взял капитана за челюсть и поднял голову так, чтобы хорошенько осмотреть налившиеся кровью синяки на припухшем лице. Густые и прямые, словно вычерченные по линейке брови изогнулись и сошлись к переносице, изобразив жест крайнего недовольства на и без того суровом и безрадостном лице. Гном отпустил капитана и отправился в соседнюю комнату, пройдя сквозь дверные занавеси из плотной ткани цвета тёмного индиго. Понимая, что каждый его шаг по сухим доскам разнесётся гулким эхо по всему дому, Хромос, оставив попытки подняться на ноги, стал озираться по сторонам. Убранство комнаты было довольно скудным; вдоль стен стояло несколько крупных сундуков, приземистый стол с крупной бутылкой и парой исцарапанных и затёртых оловянных кубков, да ещё несколько простеньких стульев. Пара небольших окон были надёжно зашторены, и единственным источником света в комнате были большие, расставленные без какого бы то ни было порядка свечи, с которых стекали ручейки расплавленного воска, образовывая желтоватые озёра и снова застывая, точно магма подле разбуженного вулкана. Из-за царившего вокруг него полумрака капитан не сразу заметил, что он сидит в центре магического круга, нарисованного на тёмных половицах чёрной краской. Рассмотреть его целиком Хромос не мог, но по некоторым элементам он угадал в нём рисунок для призыва духов, однако он заметно отличался от всех тех магических формул, что некогда показывала ему Ольмира в стенах гильдии.
Вновь послышался грохот грузных шагов, и в комнату вернулся гном, держа в руках крупную, обтянутую кожей флягу.
— Пей, — сказал он гулким и сочным басом, откупорив горлышко и поднеся его ко рту Хромоса, но тот ничего не ответил и только плотнее сжал губы. — Это не отрава, а лекарство, оно снимет отёк.
У капитана не было ни единого основания верить в щедрость и заботу его похитителей, потому он молча отвернул в голову, демонстрируя свой решительный отказ. Однако же гном тоже принадлежал к породе крайне упёртых и несколько бесцеремонных людей, а потому от бестолковых слов убеждения он мигом перешёл к действенному языку грубой силы. Ухватив капитана за основание челюсти, он больно надавил на мышцы толстыми и шершавыми, словно древесная кора, пальцами и грубо впихнул горлышко фляги меж разомкнувшихся зубов, после чего зажал капитану нос и задрал его голову к верху. Горьковато-сладкая, приторная жидкость, походившая на смесь забродившего мёда с лечебными травами, вилась в рот Хромоса и сперва потекла не в то горло. Не желая вот так захлебнуться, капитан начал судорожно кашлять, от чего часть напитка струёй мелких брызг вылетела между сжимавшими его рот пальцами, оросив сладким дождём самого себя, своего тюремщика и всё вокруг, но затем, почувствовав новый приступ слабости и головокружения, Хромос сдался и позволил неизвестному вареву стечь в его желудок.
Когда фляга полностью опустела, гном разжал пальцы, позволив капитану наконец-то прокашляться и отплеваться, а сам отошёл к зашторенному проходу, где и встал, облокотившись на тихо скрипнувшую под его весом стену и сложив массивные руки на груди.
— Ну? И что теперь? — просипел капитан, всё ещё чувствуя колющую боль в груди.
— Жди, — ответил гном, вложив в это короткое слово всё нежелание говорить с пленником, однако же продолжил буровить капитана единственным глазом, которым он, кажется, даже ни разу не моргнул.
В наставшем затишье Хромос наперекор одолевшим его истощению, слабости и сонливости напрягал все силы пошатнувшегося разума. В его разуме всё ещё звучали слова Сентина, предвещавшие ему скорые страдания, что превзойдут подлые побои. В этом он ни капельки не сомневался; с самого раннего детства, от отца и его братьев по оружию он услышал великое множество ужасающих историй о богопротивных и извращённых ритуалах, от которых и взрослых людей порой бросало в дрожь. Разумеется, что капитан не горел желанием испытать изощрённую кровожадность демонов на собственной шкуре и твёрдо понимал, что ему нужно бежать, однако сделать это было непросто. Помня свою безуспешную битву с Сентином, Хромос даже и не думал пытаться сразиться с гномом. Ему оставалось только вскочить с места и положиться на прыткость ног, но куда он мог бежать? За дверьми его наверняка поджидали одержимые, которых в доме было не меньше, чем пчёл в улье, и единственным путём на волю оставались окна. Времени будет мало, так что придётся выбить оконные створки туловищем, надеясь, что под шторами они не были глухо заколочены, и постараться не свернуть себе шею при падении со второго этажа, ведь вряд ли госпожа Удача вновь подложит ему пышный стог сена под задницу. Учитывая расстояние между ним и гномом, он вполне мог бы успеть, положившись на эффект внезапности, однако гихдризовые кандалы всё ещё тяготили его, выжимали словно тряпку. На обычных, не одарённых магической силой людей и тем более гномов, этот ценный металл не оказывал никакого воздействия, однако же, чем сильнее был чародей, тем большие страдания приносило ему соприкосновение с гихдризом. Ему находилось много применений, от оружия и доспехов, способных уровнять шансы на победу в битве между чародеем и немагом, до особых венцов, которые могли обезопасить владельца от проникновения адептов тьмы в их разум, а заодно эти порой крайне уточённые и мастерски украшенные головные уборы служили самым страшным орудием для пыток, если они оказывались надетыми на чародеев. Ужасающая мигрень, галлюцинации всех видов и сортов, потеря чувства времени и пространства в пару дней сводили магов сума, но хуже всех приходилось высшим эльфам, которые обладали особой чуткостью ко всему магическому. Им становилось неимоверно дурно от одного только вида арзехадаса, их выворачивало наизнанку, а слишком длительный контакт с достаточно крупным куском металла мог и вовсе их убить. Именно эта их роковая слабость позволила гномам много веков назад остановить победоносное шествие захватчиков по выжженным землям, ведь только они, рождённые во тьме гор, могли вгрызться в ту глубину земных недр, где залегал этот редкий металл с кроваво-красным отливом. За это все высшие эльфы испытывали к гномам чёрную, иступляющую ненависть и сердечное презрение, за глаза называя их Hа́lte'jа́do, бородатой грязью. Хотя… людей и орков они называли схожими именами.
Не успели свечи прогореть и на треть длины, как в соседней комнате послышались мягкие, шлёпающие шаги. Шторы в дверях заколыхались, меж ними появились тонкие пальцы с длинными, ухоженными ногтями, которые раздвинули их в стороны, и в комнату вошла молодая девушка с тёмно-рыжими, волнистыми и пышными волосами, спадавшими до самой её поясницы. Она была облачена в свободный, мешковатый балахон из тонкой чёрной ткани, явно пошитый не по мерке. У него были широкие, походившие на колокола рукава, туго затянутый пояс обвивал осиную талию, а верхняя часть мантии всё норовила соскользнуть с худеньких и нежных плеч, словно желая оголить небольшую и довольно плоскую грудь своей хозяйки и тем смутить её, но подобному пустяку не было дано вогнать её в краску. Бесстыдница знала, как приковывать к себе взгляды, как в считанные мгновенья распылять мужские сердца и как лишать их разума, превращая их в покорных, услужливых и пребывающих в мире вожделенных грёз рабов.
Ступая босыми ногами по полу и игриво покачивая бёдрами, девушка приблизилась к Хромосу точно змея к загипнотизированной мыши и остановилась в полушаге от стула, приняв эффектную позу. И хотя самоуверенная улыбка широких губ на гранёном лице должна была разить на повал, Хромос сразу почувствовал что-то зловещее в блеске томно-прищуренных глаз.
— М-да, Феомир с ребятами явно перестарались. Челюсть ведь не сломана, говорить можешь?
— Может, — ответил гном вместо промолчавшего Хромоса.
— Значит упрямится… впрочем, это было вполне предсказуемо… — девушка улыбнулась и наклонилась к лицу капитана, так что тот смог учуять густой запах вина в её тёплом дыхании. — Видишь ли, пускай мы с тобой прежде никогда и не встречались, однако наши общие друзья успели рассказать о тебе много чего интересного: кто ты… откуда ты… чем ты живешь… и кто тебе дорог… Да, я знаю всё это и даже больше, чем ты сам.
