Наш новый поход произошёл без особых событий, не считая нападения на нас стаи каких-то злобных насекомых, больно уж походивших на крупных пчёл, только не жёлтых, а тёмно-красных. По возвращению в «Грозный» Сух’халам камень мне не показывал, а я его не спрашивал, хотя желания взглянуть было. А вот уже в следующем походе начались странности.
Нас направили в недалёкую, однако весьма труднопроходимую часть леса, и дело было отнюдь не в густой растительности, её там было даже поменьше, чем в других местах, но вот сам рельеф земли был складчатым, изобилующим ущельями, оврагами и обрывами, а также монолитными скалами, выраставшими из земли, словно пухлые каменные сосны. Но и это было лишь полбеды. В тех местах раскинулось немало укромных и незаметных пещерок, облюбованных всякими хищниками, готовыми полакомиться нами при первой удобной возможности. К такому положению дел мы были в целом привычны, но всё же идти приходилось крайне осторожно, не ослабляя бдительность ни на секунду. Несколько раз мы натыкались на крупных зверей, но то ли они так боялись огня и наших грозных воплей, то ли уже были сыты, но нам удавалось отогнать их прочь и идти дальше, делая попутно свои записи. И вот на коротком привале ко мне подошёл Сух’халам и украдкой отодвинул ворот своей куртки. Я увидел, как из-под одежды на его шею и подбородок изливались белые волны света, похожего на серебристое мерцание полной луны. В тот раз уже струхнул и я. Он не знал, когда именно загорелся амулет, но светился он куда сильнее, чем в «Грозном».
Пройдя пару сотен шагов с места стоянки, кристалл потух, и Сух’халам думал забыть о нём, как о страшном сне, но я настоял на том, чтобы он продолжал посматривать на него и немедля сообщал мне о всякой перемене в его поведении. Уже в тот момент мне начало казаться, что за нами кто-то следил, но не зверь, а кто-то не обделённый разумом и волей. И действительно, спустя где-то пол лиги пути Сух’халам приблизился ко мне и заговорщицки шепнул на ухо, что амулет зажёгся вновь, но теперь горел куда более тускло.
Сколько раз я был незримым охотником, и вот я сам стал добычей, чего-то неизведанного и непостижимого. На душе скреблись кошки, желудок ныл, а сердце отстукивало корявый ритм, как перебравший дешёвого вина барабанщик. Звучит странно, если вспомнить, как часто холодные и цепкие лапы смерти пытались обвиться вокруг моей шеи, но таинственная и гнетущая неопределённость наделяет страх могучим оружием воображения, бьющего в твои самые уязвимые точки. Как сказал тебе это, так тут же вспомнил Майдриха… М-да, если бы он в тот момент выскочил из-за деревьев, то я бы мигом навалил в штаны и испустил дух… хах!
Однако мы спокойно себе шли дальше, огибая канавы и овражки, и, достаточно исписав клочок бумаги нашими смешными каракулями, побрели обратно к «Грозному». Проходя недалеко от того места, где Сух’халам в первый раз показал мне амулет, камень засиял вновь, возможно, что даже сильнее прежнего, но в этом я не уверен. Тогда во мне затеплилась крошечная надежда на то, что свечение было вызвано какой-то странной особенностью той части леса, за чертой которой всё непеременно вернётся на круги своя. И да, вскоре свечение вновь пошло на убыль, но оно не собиралось совсем уж исчезать до тех пор, пока мы не подошли к самой крепости, а дальше произошло что-то не совсем понятное. Стоило нам пройти под крепостными воротами и очутиться во дворе, как хрусталь вновь оживился. Сперва свечение было довольно тусклым, но камушек очень быстро распалился, так что в один короткий момент яркость его света сравнялась с пламенем сальной свечи, но потом он столь же стремительно потух и далее молчал до самого вечера.
Пускай я порядком и устал в том походе, как телом, так и духом, но за столом я не мог впихнуть в себя ни кусочка пищи, а затем переворачивался в постели с бока на бок, безуспешно пытаясь провалиться в сон. Всё шло своим привычным, тихим и обыденным чередом, но меня всё не покидало дурное предчувствие, нет, не так… твёрдое понимание того, что той ночью в «Грозном» должно было свершиться нечто страшное и притом совершенно неотвратимое и неизбежное. Единственное, что я бы мог тогда сделать, так это выбежать из палатки и, истошно вопя «караул», побежать сквозь гарнизон, рассчитывая поднять ки́пишь и тем самым спугнуть тёмные силы. Но, думаю, что, скорее всего, меня бы быстренько схватили и привязали к позорному столбу возле хлева с кляпом во рту, чтобы я впредь просто так не мешал людям спать, а дурные дела всё одно бы свершились. Ну, так вот…
Уже глубокой ночью, когда все видели тридцатый сон и обе стороны горизонта были черны словно душонка сельского ростовщика, раздался то ли пронзительный звон, то ли гулкий скрежет, а вместе с ним цитадель залил слепящий белый свет, на несколько мгновений превративший ночь в ясный день. Сон со всех как рукой сняло, и встревоженные защитники крепости помчались с оружием наперевес смотреть, в чём же было дело. Когда же и я подбежал к месту происшествия, то увидел полыхающую на втором этаже замка комнату. Языки пламени вырывались через пару маленьких узких оконцев, облизывали стену и покрывали её чёрной плёнкой копоти и сажи. Горела та самая комнатушка, в которой по слухам обитали скрытные монахи. Люди сменили копья на вёдра и стали вереницами, подобно трудягам-муравьям, бегать к колодцу и реке, чтобы как можно скорее побороть пламя и не дать ему поглотить весь замок целиком. В начавшихся возне и суматохе мы не сразу заметили, что в коридорах цитадели лежали несколько трупов караульных со свёрнутыми шеями и пробитыми головами. Поглощённые мыслями о пожаре люди пробегали мимо лежавших на полу мёртвых товарищей, не замечая их, а иногда даже топча их хладеющие тела. Я же, как и все прочие разведчики, стоял в стороне и просто наблюдал за тушением пожара, молчаливо терзаясь догадками о первопричинах несчастья.
Ключевую роль в борьбе с бесчинствующим пламенем сыграл один из рыцарей братства, умевший использовать огненные чары. Он прибежал к полыхающему замку в одних подштанниках и в несколько протяжных глотков выпил пламя, словно воду. Ну да, ну да, для такого чародеешки как ты, это вещь сама собой разумеющаяся и совершенно обыденная. Так вот, после того как пожар был остановлен, мы вошли в комнату и обнаружили там, среди превратившихся в пепел мебели и одежд, обгоревшие останки. Я видел, как их выносили через ворота цитадели. Видимо жар в комнатушке ничем не уступал пылу доменной печи, потому что четверо из бывших там людей успели обгореть до состояния чёрных скелетов и только один из них смог сохранить на себе достаточное количество обуглившейся плоти, чтобы не рассыпаться на части, а застыть в полной агонии позе. Их перенесли в небольшое зданье при крепостной кузне, чтобы держать подальше от спящих людей и съестного. Выискивать что-то в ночной мгле было трудно, а потому командиры приняли решение дождаться рассвета, выставили больше караульных и приказали им держать ухо востро, чтобы остаток ночи прошёл без новых происшествий. Но куда уж там.
Через пару часов после второго отбоя в нашу палатку вошёл брат-рыцарь Тейлендорф и приказал всем разведчикам как можно скорее собрать вещи и явиться к крепостным воротам. Мы без лишних слов оделись, покидали манатки в рюкзаки, захватили луки, колчаны стрел и явились в обозначенное место, где нас уже поджидали псари с гончими. Наверняка никто и ничего не знал, но всё прекрасно понимали, что причина нашего сборища была как-то связана с недавним пожаром. Ожидать и томиться в неведении пришлось недолго. На коне к нам выехал сам комендант, старший рыцарь ордена Лучезарных — Гилеано́р Антестил, которого за глаза все звали папа Гил. Он рассказал нам, что караул, пришедший сменить своих товарищей, дежуривших возле кузни, обнаружил их разрубленными на куски, а дверь, за которой хранились останки погорельцев, распахнутой настежь. Четверо скелетов были на месте, а вот пятый, полупрожаренный исчез. Кое-что напоминает правда? Хах. Тогда мы решили, что какая-то очередная дикая тварь, соблазнившись вкусным запашком, сумела скрытно пробраться внутрь, перебила охрану, забрала или же сожрала тело и убежала прочь никем не замеченная. Звучит малость глуповато, но в неизведанных мирах порой можно встретить таких созданий, чьё строение и образ мысли совершенно отличны от всего того, к чему мы привыкли. Может ей жаренная плоть нравится в сто крат больше сырой? После произошедшего пожара папа Гил принял это очередное бедствие слишком близко к сердцу, или же он предчувствовал нечто недоброе, а потому решил сам возглавить ночную охоту.
