— И ты, зная об этом, посмела меня бросить??? — цедил сквозь зубы Камал, чеканя каждое слово, — и главное, молчала???

Гнев разбушевался в нем с такой силой, что, не владея собой, Камал безжалостно, как игрушку, поднял Сони с пола и прижал к стенке. Сони ахнула от его грубых встрясок и застонала, ударившись головой о стенку.

Налитые кровью глаза Камала с презрением смотрели на Сони и его не трогали безумный страх и растерянный вид бывшей супруги. Супруга… Даже это не могло остановить ярость в душе и теле, которые охватили его в данный момент. Никогда в жизни благородство Камала не позволяло ему использовать насилие по отношению к женщине. Его гнев и ярость предназначались лишь врагам, а поднимать руку на женщин… Никогда! Для Камала это было уделом слабовольных и безответственных мужланов.

Однако волна ненависти, накатив на него всей своей мощью, заставила забыть о половых разделениях, и сейчас ему было наплевать, кто перед ним — мужчина или женщина. В глазах Камала помутнело, он не понимал не только то, что в его стальных тисках находилась Сони, но и то, что эта беззащитная женщина физически не способная сравниться с грубой мужской силой.

Сони в раскаянии глядела в глаза человека, которого безмерно любила. И понимала, что сама виновата в том, что довела его до животного состояния, когда невозможно ни понять происходящего, ни узнать тех, кто рядом. Бешеная ярость превратила Камала в жестокого зверя, в котором нет ни жалости, ни сострадания, ни прощения. Весь этот вид, в котором Сони не могла узнать Камала, который когда-то дарил ей свое внимание, любовь и заботу, пронзил такой неимоверной жалостью сердце Сони, что она готова была умереть за причиненную ему своим молчанием боль. Она согласна была умереть от его руки, только бы гнев, охвативший и превративший в чудовище, оставил его в покое. Только бы страдания его души прекратились и принесли успокоение, даже ценой ее жизни. И в данный момент её уже не волновали причины этого поступка. Ведь всему было объяснение. Её не волновало то, что он сам вынудил её на этот шаг своим коварством, и она была вынуждена уйти. Единственное, что сейчас для нее имело значение — это душевное спокойствие любимого, пусть даже бывшего и коварного…

Скупая слеза покатилась по щеке, обжигая бархатную кожу, которая окропилась багрянцем от оплеухи бывшего возлюбленного. А из уголка рта разбитой губы медленно текла струйка крови. Сони не замечала, как бурные чувства раскаяния, жалости к состоянию Камала, сострадания и нежности сменялись поочередно во взгляде, направленном на зверя, который несколько минут назад заботливо утешал ее переполненную терзаниями за жизнь сына душу.

Рука Камала, вновь замахнувшаяся на Сони в бешенстве, повисла в воздухе. Скрежет зубов резал слух, а костяшки пальцев от сжатого кулака побелели и их хруст доходил до Сони, отдаваясь эхом в сердце. Сони не чувствовала больше страха и боли от удара. Лишь ощущение умиротворения от сознания того, что, быть может, принесет успокоение душе Камала, каким бы жестоким не казался путь к этому. От чего Сони смотрела, не отрываясь, в его глаза с чувством благоговения и раскаяния.

С диким хрипом и вздохом Камал врезал кулаком в стенку в паре сантиметров от головы Сони. Промахнись он на эти пару сантиметров и от прекрасного лица Сони осталось бы всего лишь кровавое месиво. Он так же, не отрывая взгляда, продолжал смотреть в лицо Сони, которая даже не вздрогнула от звука удара его кулака, а лишь прикрыла глаза, опустив веки и покорно склонив голову.

Тяжело дыша, Камал отстранился от нее и отошел на безопасное расстояние, не в силах сдерживать свой гнев, и все же пытаясь его обуздать, чтобы не размазать по стенке лживое лицо бывшей жены. Лицо, которое светилось любовью, глядя в его бешено светящиеся зрачки. Это и остановило его, смогло обуздать в нем ярость, которую не мог контролировать он сам. Не тень страха, а любовь окутывала его взглядом, охлаждая пыл злобы, заостренный в сжатом кулаке. Ему потребовалось некоторое время, чтобы полностью освободиться от оков ярости, сковавших его разум. Но все еще тяжело дыша, он обернулся, чтобы процедить сквозь зубы злобную тираду, перед тем как скрыться за дверью:

— Ты не женщина. Ты чудовище! Безжалостное, безнравственное чудовище. Не знаю, что меня остановило. Убив тебя, я бы ни минуты не сожалел о содеянном. Но думаю, справедливым наказанием для тебя будет то, что по возвращению домой я добьюсь лишения тебя всех прав на детей.

Дверь за ним хлопнула с такой силой, что стук эхом отдался в сердце и заклокотал в горле, застряв у основания шеи. Сони ощутила приступ удушья, задыхаясь от нехватки кислорода. Бешеный стук сердца мешал сосредоточиться на вздохе. Издавая хрип, Сони сползла по стенке, а в ушах колоколом звенели последние слова Камала. Слезы градом потекли из глаз. Хрипя от удушья, она упала навзничь, распластавшись на полу.

Голова гудела, издавая странный шум. Сони пыталась открыть свинцом налитые веки, тело словно окаменело, и было неподвижным. Не понимая происходящего, она напрягла руку, но ощутила какую-то тяжесть, сковывающую ее движения. С трудом разомкнув веки, она издала тихий хрип, ощутив во рту привкус горечи.

— Пить… — прошептало ее сознание.

И без того помутневший взор накрыло пеленой, вокруг все плыло, стало расплывчатым, никаких четких контуров, один сплошной туман.

— Пить… — снова повторила Сони.

Что-то твердое до боли прикоснулось к голове, пытаясь приподнять ее, но Сони показалось, что ее хотят оторвать. Она тихо застонала.

«Я умерла! — промелькнуло у нее в голове, — Что за адская боль? Камал был прав, я грешна. Значит, я попала в ад в наказание. Почему я ничего не вижу? Я не вижу своих мучителей…»

Что-то твердое впивалось в голову, причиняя ужасную боль. Сони вновь застонала.

— Mem… mem… madam…

Смутно расслышала Сони голоса. Слабость в теле, распространяясь повсюду, не позволяла раскрыть глаза. Через силу, переборов в себе усталость, Сони слегка приоткрыла веки, но опять не могла ничего разглядеть от мутного сознания.

Пересохшими губами Сони ощутила жидкость во рту, которая растеклась по губам и ручейком влилась в горло. От неожиданности она поперхнулась и закашляла. Сознание медленно восстанавливалось, голоса вокруг стали более отчетливо звучать, начала появляться резкость и ясность происходящего вокруг. До отупевшего сознания дошли звуки отрывками разговоров, она поняла, что говорят на английском языке и начала понимать смысл слов говорящих:

— Мэм, вот вода. Мэм, глотните воды, вам станет легче. Мэм…

— Алекс, что такое? — раздался до боли знакомый голос Камала.

— Не понимаю, она должна была уже прийти в себя. Анна, введите ей два кубика…

Дальше она уже не могла расслышать слов, так как сознание вновь затуманилось, и голоса потонули в гулком ударе звуков, эхом отдаляясь в кромешную тьму.

Камал сидел у изголовья Сони, которая проспала больше суток, так и не приходя в сознание.

Он разглядывал ее лицо, слегка припухшее от его удара, прикоснулся к ее щеке, где явно выделялись красные полоски пальцев. Проведя пальцами по багряным полоскам, словно разглаживая припухлость, Камал внезапно ощутил прилив нежности. Ему пришлось признать, что, несмотря на их недавнюю ссору и его чрезмерный гнев, он не мог оставаться безучастным и черствым по отношению к Сони. Несмотря на несправедливое молчание Сони, ее безжалостность, безнравственность и хладнокровие, с каким она разлучила его с сыном, он не мог ее ненавидеть. Но и любить по-прежнему…

Любовь!? Нет! Он чувствовал к ней жалость, сострадание. Тем более сейчас, глядя на ее неподвижное тело, умиротворенное лицо и разметавшиеся по подушке волосы, он видел в ней ангела, затерявшегося в дебрях своего обмана и лжи. Но любовь, отнюдь….Он ощущал, как истекает из его существа по капле вся любовь, доселе предназначенная только ей. Этот обман, бесчеловечный по отношению к нему, медленно убивал в нем всю страсть и любовь. Это происходило при каждом воспоминании о том дне, когда он так жестоко был покинут ею. В тот день, когда она, тщедушно разлучившись с ним, моментально бросилась в объятия другого. Его сердце было разбито еще в тот день, но понял это он только сейчас. И даже та нежность, что он продолжал питать к ней, не могла склеить осколки разбитой их любви. Он не мог бессердечно наблюдать за ее увяданием. Он проявлял заботу и нежность. Однако та пылкая любовь, что могла простить ей все и вся, больше не горела, и даже не тлела в его сердце. И осознание этого заводило его в тупик.