— И я…

— Отдыхай. Набирайся сил…

…

Несколько дней проходят в режиме томительного ожидания. В день, когда ему должны снять повязки, я не нахожу себе места. Чтобы хоть как-то отвлечься, иду на пробежку, но буквально через пять минут бега начинает кружиться голова, меня мутит и в глазах темнеет.

"Это всё чёртов стресс…"

Возвращаюсь домой, и собираюсь на работу, вспоминая наши с Макаром вечерние пробежки.

"Макар… и Оскар… Кажется, что это было так давно…"

На работе всё валится из рук, так, что хочется всё бросить, и бежать куда глаза глядят.

"Бесит эта работа…"

После смерти Оскара мне в голову закрадываются мысли о том, чтобы вернуться к практике в ветеринарии. Но пока это не главная задача.

Матвей звонит после обеда, я стараюсь по голосу уловить его настроение.

— Привет…

— Привет… Ну как? Сняли? — нетерпеливо наседаю с вопросами.

— Сняли…

— Что скажешь?! Ну же, не томи! — в нетерпении выкрикиваю я.

— Алина, всё иначе, чем хотелось бы, — он вздыхает. — Но я вижу… Милая, я вижу…

— Ура!!! — визжу, не помня себя от радости.

— Милая, — его голос грустный и бесцветный.

— Да…

— Есть некоторые сложности…

— Боже, что такое? — от волнения меня всю трясёт.

— Ну во-первых острота зрения очень низкая. Я всё вижу как через запотевшее стекло… Но вроде бы это должно пройти…

Я слышу недосказанность в его словах.

— А во-вторых? — тороплю его я.

— Я не могу адекватно распознавать цвета…

— Ну это не так страшно… Мы справимся, — у меня будто камень с души свалился.

— И лица…

— Не поняла… Это как?

— У меня прозопагнОзия*… Я не узнаю людей…

* (прим. автора) ПрозопагнОзия, или лицевая агнозия (от др. — греч. «лицо» и «неузнавание») — расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена. Возникает при поражении правой нижне-затылочной области, часто с распространением очага на прилегающие отделы височной и теменной долей (Википедия).

Я молчу, тяжело дыша, мне будто не хватает воздуха. Матвей тоже молчит.

— Но это пройдет? — наконец, собравшись с духом, спрашиваю я.

— Это необратимо…. Есть повреждения в определённых участках мозга…

— Я… Не знаю что сказать, — глаза печёт от подступающих слёз.

— Я тоже, — вздыхает Матвей.

— И что это значит? Как это вообще?

— Каждый раз, когда ко мне заходит врач, я не узнаю его. Как будто это другой человек. Догадываюсь только по голосу, одежде или стрижке.

— Боже… Но почему? За что это нам? — меня дико трусит как в лихорадке, голос дрожит, перед глазами пелена.

— Не знаю, милая… Просто… Не повезло. Никто не виноват.

Мы молчим в трубку, каждый думает в этот момент о своём, я же пытаюсь не разреветься во всеуслышание.

— Но зато теперь я смогу обходиться одной тростью. И незачем таскать с собой всюду Оскара, — пытается храбриться Матвей.

— Я… Представляла всё иначе…

— Как и я… Но такова жизнь, милая. Дерьмо случается. Я всё равно рад, что зрение вернулось, хоть и частично.

— Но ты не сможешь запомнить моё лицо?!

— Нет… Буду видеть его каждый раз, как в первый…

— Мне надо привыкнуть к этой мысли…

— Мне тоже… Знаешь я завязываю глаза полотенцем, мне так легче.

— Мне так жаль… Это несправедливо! — слёзы начинают душить меня, всхлипы не дают говорить.

— Крошка, не надо так убиваться… Да всё не так как мы думали. Но зато у меня есть вы…

"Вы…"

— Прости. Я перезвоню позже… Не могу говорить, — кладу трубку, не дождавшись ответа, и безвольно бросаю телефон на стол.

Эта новость выбила у меня почву из под ног. Я как Алиса, что упала в кроличью нору, и летит в черноту, не зная, что подстерегает на дне и есть ли это самое дно… Ощущение несправедливости происходящего и чувство вины раздирают изнутри. Конечно, я ожидала, что операция будет успешной, зрение вернётся, и это хоть как-то смягчит горечь потерь. Но, увы, верно говорят: "Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах". Успокоившись, я перезваниваю Матвею.

— Прости… Я слетела с катушек, — извиняюсь я.

— Детка, я сам на грани… Но со мной персонал клиники, они делают всё возможное, чем могут помочь…

— Когда тебя выпустят?

— Держать меня в больнице больше нет смысла, завтра отпустят. Буду на дневном стационаре.

— Завтра?! Ого! — удивлённо вскрикиваю я.

— Может мне лучше задержаться? — иронично спрашивает Матвей.

— Нет, дурачок, ты что!

— Ладно, а то я подумал было, что вам с Макаром и без меня хорошо…

— Не говори глупостей, — еле сдерживаюсь, чтобы опять не расплакаться, теперь уже от чувства вины. — Я заеду за тобой завтра, сообщи только время выписки, как будет известно.

— Хорошо…

— До встречи…

— Пока, милая…

…

В день выписки я с самого утра как на иголках. Это будет первый раз, когда Матвей увидит тебя. И хочется выглядеть на все сто. Я взяла отгул на работе, и с самого утра наводила марафет, осталось только выбрать наряд. Выбирая между нескольких вариантов, я остановилась на сексуальном багровом платье с глубоким вырезом, который почти не оставлял простора для фантазий. Мне хотелось выглядеть роковой, сексапильной, уверенной, в общем такой, какой я себя совершенно не чувствовала.

К назначенному времени я подъезжаю к клинике, и жду Матвея снаружи. Сердце колотится с бешенной скоростью, когда я вижу его сквозь стеклянные двери. Он идёт как-то медленно, неуверенно, используя белую трость. Стоит ему выйти на улицу, как он жмурится от яркого солнечного света. Такое обычное для всех людей действие, но я никогда не видела, чтобы он так делал.

Это невероятно… Неужели это наяву?!

Срываюсь с места, и бегу к нему навстречу, в руке у меня яркий воздушный шарик в виде дельфина. Матвей удивлённо распахивает глаза, потом щурится, стараясь сфокусировать взгляд.

— Алина?!

— Даааааа!!! — с разбега прыгаю ему на шею, чуть не сбивая с ног.

Он заключает меня в объятия, а затем берёт моё лицо в ладони, и склоняется к нему. Я так соскучилась за ним, хочется поскорее поцеловать его, но, вдруг, становится неловко. Его глаза смотрят на меня по-настоящему… И, кажется, вглядываются в самую душу. Молчание вызывает у меня растерянность. Он хмурится, продолжая разглядывать меня.

— Что то не так? — взволнованно спрашиваю я.

— Прости… Всё так непривычно…

— Не нравится? — я инстинктивно поправляю платье.

— Что ты! Милая, дело ведь во мне… Я просто надеюсь всё-таки запомнить тебя.

— Мы что нибудь придумаем… Всё будет хорошо…

— С тобой, конечно… Я даже не сомневаюсь…

— Ну же, целуй меня уже!

— Можно?

— Нужно! — смеюсь я.

Он прижимается губами к моим губам, и сотни бабочек разом взлетают у меня в животе. По привычке он закрывает глаза, и отдаётся поцелую. В этот момент забываются все горести и потери. Существует только этот момент, и мы двое будто одни на всей планете.

Удивительно, как могут отличаться поцелуи с разными людьми, это как мёртвая и живая вода из русских сказок. Губы одного наполняют теплом и светом, а губы другого, кажется, высасывают саму жизнь до последней капли, иссушают, обжигают. Теперь я могу сравнить, и это неизбежно. Оба переживания сильны, как рождение и смерть. С одним у меня вырастают крылья, и я лечу к солнцу. С другим же, я подобна Икару, стремительно падающему с небес на грешную землю.

Пальцы мои на миг расслабляются, и воздушный дельфин взмывает в небеса. Его яркое блестящее тельце трепещет на ветру, он выбрал свет, выбрал полёт. Что же выберешь я?

— Я так скучал…

— И я…

— Поехали скорее домой…

Гнетущее чувство неизбежной катастрофы сжимает мои внутренности. Сейчас я будто несусь по трассе на скорости 300 км в час, зная, что у машины отказали тормоза. В ушах стоит гул от крови пульсирующей в артериях, пульс зашкаливает. Дорога до дома кажется слишком короткой, и роковой час так близок.