Поднявшись, он едва не упал вновь от дикого головокружения, - казалось, вращается не диск, а всё, что его окружает. Поверхность под ним вибрировала, вибрация и гул обволакивали, растворяли его, всё вокруг казалось совершенно нереальным...

Он бы, пожалуй, не смог двигаться, но Ньярлат вновь схватил его за руку и потащил дальше, к центральной пирамиде. Здесь было почему-то потише, вибрация едва ощущалась.

Они поднялись по выбитым в металле ступенькам, - и у Элари вновь закружилась голова. Перед ним, всего в нескольких шагах, зияло ничем не огражденное устье восьмигранной шахты диаметром метра в четыре. Из неё вздымался столб света, в котором танцевали мириады крохотных звезд. Лишь через несколько секунд юноша понял, что это просто пыль.

За шахтой возвышалась вторая плоская пирамида, но маленькая, всего в несколько ступенек. На ней стоял черно-зеркальный металлический блок.

Прежде, чем Ньярлат успел его остановить, Элари подошел к краю шахты и заглянул в неё. На отвесных металлических стенах дрожали сизые отблески. Там, в глубине, которую на глаз было не определить, сияло яркое бело-голубое пламя... солнце... живой сгусток пылающего тумана. Но там было и ещё что-то...

Элари не успел это осознать. Неведомая могучая сила, безмерно превосходящая его волю, потащила его вниз и через миг он упал бы, но сильная рука Ньярлата отбросила его назад. В голове Элари всё смешалось, несколько ужасных секунд он вообще не осознавал окружающее и видел лишь зовущее пламя.

Несколько крепких затрещин, отпущенных Ньярлатом, привели его в себя. Он уселся на полу. Голова гудела от оплеух, но теперь он вновь мог мыслить связно.

- Что это было? - спросил он. - Ведь это не просто пламя. Оно было... живое.

Ньярлат прошелся вокруг него, как вокруг ёлки.

- Это и есть то, что я хотел тебе показать - Великая Машина Унхорга, созданная Древними. Вся эта крепость построена для неё. Принцип действия и устройство машины давно забыты, даже я их не знаю. Всё, что она может, - это убивать. Быстро, бесшумно и тихо, в любом месте и на любом расстоянии. Уничтожить сурами в Байгаре или в долине Айтулари, - она может всё это, и даже гораздо больше. Но как - не знает никто. А чтобы такая сила не попала в плохие руки, она наделена сознанием, безмерно превосходящим наши. Машина сама решает, какой приказ ей стоит выполнять, а какой - нет. Но сама она не может ничего. Единственный файа, который может ей приказывать, - я.

- Если эта машина и впрямь всемогуща, то почему же вы, файа, не захватили весь мир?

Ньярлат нахмурился. Было видно, что тема неприятна ему.

- Разве вы этого хотите? А я, может, и хочу. Но я могу лишь высказывать желания, с которыми она может и не согласиться. И никогда не соглашается. Я не могу переубедить её, но она - единство из множества, и, если изменить его составные части, - то изменится и целое. Знаешь, из чего состоит её разум? Из душ. В ней есть место для тысячи сознаний, - и, когда добавляется новое, одно из старых исчезает. Им, это, конечно, не нравится, но они ничего не могут сделать. Вообще-то, эта возможность оставлена лишь потому, что души, - по крайней мере, там, - тоже подвержены порче, и срок их службы ограничен. Когда эта крепость лишь строилась, машина подчинялась нам, но потом начала своевольничать, и мы вот уже двести лет пытаемся... переубедить её, отправляя в неё новые души. Знаешь, как они попадают в машину? Прыгают прямо туда, - он показал на огненную шахту. - Их тела сгорают в сердце машины, а их сознания, неким, непостижимым для нас образом, становятся частью её сознания. Лучше всего подходят файа, но люди тоже годятся, - конечно, не всякие. Человек должен много знать, но быть молод, с сильным характером, своим взглядом на мир и сильной волей. Короче, нам нужны такие, как ты. Их душам предстоит веками кружить там, в мертвом свете, в вечной борьбе с другими душами, - в борьбе, в которой можно умереть второй, окончательной смертью. Сам понимаешь, найти согласных на это, а потом доставить их незаметно сюда очень нелегко. И, даже когда это удавалось, они, чаще всего, в последний миг отказывались. Даже общение с ранее перешедшими душами убеждает не всех. Где только можно, мы выискиваем таких файа и людей, - разумеется, тайно. Отказавшихся мы просто убиваем, как ни жаль!

Ньярлат с безумной легкостью признался в похищениях и убийствах, о которых Элари рассказала Иситтала, и юноша понял, что приговорен. Файа сразу же догадался об этом.

- Но с тобой всё будет совершенно иначе. Ты - семьсот первый, последний. Это великая честь, и я рад, что завершить работу предков выпало именно мне. Мне же выпадет править миром, когда работа будет окончена. Я сам скормил машине восемнадцать душ, с тобой - у нас будет кворум, и машина подчинится мне. Я понимаю, что прошу у тебя невозможного, - но это нужно для всех, не только для моего народа. Ты же хочешь спасти жителей Лангпари? Вот твой единственный шанс это сделать! Второго не будет!

- Ты хочешь, чтобы я сам прыгнул вниз? - растерянно спросил юноша.

Ньярлат покачал головой.

- Я не настолько глуп. Слишком часто у нас, поначалу, встречались перебежчики. Мне придется гарантировать твою лояльность... немного изменив твоё сознание. Процедура довольно-таки долгая, но безболезненная совершенно, - да ты ничего и не почувствуешь. Просто заснешь... и проснешься немного другим человеком. Я понимаю, что испытывать неумолимую преданность ко мне будет довольно неприятно, - но ты быстро привыкнешь, я думаю. Послушай, да тебе там даже воевать не придется! Ты решишь всё одним фактом своего появления. И потом тебя ждут столетия развлечений и удовольствий, недоступных даже для меня. Так что, я надеюсь, ты всё же окажешь мне такую честь и выразишь согласие. Тогда всё кончится к взаимному удовлетворению.

- А если нет?

Глаза Ньярлата сверкнули. Они и так уже светились собственным зеленовато-багровым светом, так что впечатление вышло устрашающее.

- К несчастью для меня, процедура изменения сознания требует совершенно искреннего, добровольного согласия объекта. Так что, если ты откажешься, - я тебя просто убью. Тебе не справиться со мной. Я сильнее тебя, я умнее тебя, я в своём доме, в самом его сердце... и я искренне надеюсь, что ты поймешь меня. Не хочешь же ты погубить всех, кого ты любишь, из-за своей позорной трусости?

Заметив, как Элари перевел оценивающий взгляд с его фигуры на устье шахты, Ньярлат спокойно пояснил:

- Не стоит и пытаться. Ничего не выйдет. Хочешь... хочешь, я покажу, как сливаюсь в одно целое с машиной?

Элари не хотел, но Ньярлат и не ждал ответа. Вдруг он начал раздеваться, быстро оставшись нагишом, если не считать браслета. Его гибкое поджарое тело состояло, казалось, из одних мышц, отлично развитых и игравших на впалом животе. Элари невольно залюбовался им, а потом заметил, что спину и зад файа сплошь покрывают свежие и подживающие царапины, - следы неистовых любовных ночей. Сам он, с поблескивающей гладкой кожей, был похож на статую из ожившего металла.

Ничуть не стесняясь своей наготы, Ньярлат подошел к установленной на пирамиде плите. На ней было два углубления, - отпечатки ладоней, и у её основания, - ещё два, похожих на следы босых ног. Ньярлат встал на них и положил руки на плиту. Его ступни и ладони идеально совпали с углублениями в металле. Потом...

Элари с трудом сглотнул слюну. По телу файа прошла дрожь, оно затвердело и забилось, точно прошитое электрическим разрядом. Потом по нему побежали струйки синеватого пламени. Они разгорались, становились всё ярче, и Ньярлат исчез в облаке туманного сияния. В нем едва проглядывал его темный силуэт.

Свечение уплотнилось, осело, словно прилипнув к коже. Теперь, казалось, Ньярлат светился сам. Его тело стало чисто-белой сияющей статуей, по которой вилась призрачно мерцающая бледно-радужная дымка.

Правитель повернул голову. На его светящемся лице глаза казались совершенно черными провалами, - как у спрута. Он оторвался от плиты и сделал несколько шагов к Элари. Тот попятился, его лицо исказил страх, и имя само выплыло из глубин древней памяти его народа.