Так, четко разграничивая две группы своих произведений, Горький сознательно упрощал вопрос для более ясного объяснения сущности затронутых явлений. В действительности направление страстного революционного романтизма пронизывает все творчество Горького, но в то же время оно остается творчеством предельно реалистическим.
Органичность произведений Горького проявляется как в тематике, так и в идейно-эмоциональной направленности. Среди сотен персонажей, населяющих его повести, рассказы и пьесы, — а это представители всех слоев русского общества конца XIX — начала XX века — всегда и всюду присутствует он сам, их создатель.
И в эпике и в драматургии Горький далек от «объективизма». Зная жизнь, как мало кто из писателей, честно и верно раскрывая ее, он ни на минуту не позволял себе быть к ней «нейтральным». Он был, что называется, писателем «тенденциозным», идейно и эмоционально заангажированным в борьбу, которую изображал. Он любил или ненавидел людей, вызванных к жизни его фантазией, черпавшей вдохновение из необыкновенного богатства наблюдений, опыта и впечатлений.
Эта «тенденциозность», эта полная и страстная заангажированность историческим процессом составляет сущность социалистического гуманизма, идеи которого Горький развил в своей богатой публицистике. Ничто не было ему так чуждо, как филистерством подбитое «олимпийское спокойствие» буржуазных интеллектуалов. Ничто не было ему так близко и так важно в иерархии ценностей, как человек, его достоинство, его творческие возможности, его моральная красота. Чуждым и ненавистным для него было все, что унижает человека, пятнает его достоинство, ограничивает развитие творческой энергии.
Вот почему Горький так высоко возносил всегда значение человеческого труда, который он считал главной силой, определяющей исторические судьбы человечества. Освобождению труда от позорных цепей капиталистической эксплуатации он подчинял всю свою писательскую и общественную деятельность. Борец и мечтатель, он дождался победы дела, которому служил под знаменами ленинской партии; дождался гигантского строительства социализма на своей Родине и такого триумфа освобожденного труда, какого не знала история. Когда он умирал, Советский Союз жил кипучей трудовой жизнью второй пятилетки.
Сегодня, спустя почти двадцать лет после смерти Горького, его творчество по-прежнему играет огромную роль в святом деле освобождения труда. Оно является основным идейно-художественным достоянием большой семьи народов Советского Союза и всего лагеря мира, строящих новую, наполненную радостью творчества и гордостью жизнь. Оно и впредь будет большой школой воинствующего гуманизма для всего освобождающегося человечества. Порожденное огромным знанием жизни и страстной верой в человека, оно стало знаменем нашей эры, которая, как сказал Горький, кладет конец богам и создает и будет создавать героев.
О «ВНУТРЕННЕЙ БИОГРАФИИ» ПИСАТЕЛЯ{21}
«Наши писатели не знают жизни либо знают ее поверхностно». Эта точка зрения высказывается у нас очень часто, она является постоянным мотивом большинства наших литературных дискуссий. Естественно, это мнение касается не жизни «вообще» и не знания жизни, которое приобретает в большей или меньшей степени каждый человек по мере увеличения прожитых лет. Речь идет о глубоком и всестороннем знании процессов, явлений и узловых фактов современной действительности, нашего социалистического строительства и социалистической перестройки деревни — о том знании, которое охватывает не только то, что есть, но и то, что только нарождается, развивается, дает ростки.
Такое понимание «знания жизни», пожалуй, все мы считаем основным условием плодотворного, творческого труда современного писателя-реалиста. Различия во мнениях начинаются только тогда, когда от бесспорного принципа мы переходим к повседневной практике писательского мастерства. И не только различия во мнениях, но и опасности.
В сущности, вопрос «знания жизни» представляется столь очевидным, что можно удивляться необходимости постоянного напоминания его писателям в качестве особого «постулата». Некоторых, однако, эта необходимость удивляет по другим причинам. Вот, например, в известном уже письме Витольда Арцишевского, недавно опубликованном в «Новой культуре», мы читаем:
«Не было еще поколения, которое бы теснее, чем современное, соприкасалось с совокупностью жизни страны, было бы усерднее о ней информировано и глубже погружено в современность. И никогда экономические, социальные и политические проблемы не определяли так сильно воспитание, науку, труд и жизнь личности, как это происходит теперь».
Так как же понять, удивляется гражданин Арцишевский, что раньше писатели легко устанавливали связь с жизнью и создавали шедевры, а теперь эту связь так трудно установить{22}.
Удивимся и мы в свою очередь. Гражданин Арцишевский, который в своем письме неоднократно ссылается на мой доклад на июньском съезде Союза польских литераторов{23}, почему-то не заметил в нем абзаца, заключающего, как мне кажется, определенный ответ на волнующий гражданина Арцишевского вопрос. Цитирую его:
«Видеть и воссоздать действительность в революционном развитии, жизнь общества in statu nascendi[10], человека в процессе преобразования; понимать не только факты и события, но и действующие силы, прослеживать, как сквозь наслоения старого сознания пробиваются ростки нового мироощущения, — кто же из нас, писателей и не писателей, может не согласиться, что это действительно трудная задача. Пожалуй, более трудная, независимо от степени таланта или гениальности, чем те трудности, с которыми сталкивались хорошие или блестящие писатели-реалисты минувших эпох, описывавшие одобрительно или критически жизнь своих установившихся, медленно развивающихся обществ».
Да, писательский труд стал теперь — «независимо от степени таланта или гениальности» — труднее, чем прежде. Не с точки зрения якобы необходимости «выбора из чрезвычайно ограниченного числа «дозволенных» тем, конфликтов и решений», как голословно утверждает гражданин Арцишевский, а именно в связи с богатством и динамикой тем, с бурностью нашей жизни, с напряжением происходящей у нас борьбы, с новизной явлений, с темпами и размахом преобразования.
Труднее, естественно, стала прежде всего основная задача писателя: именно то самое «познание жизни». Труднее не только из-за того, что сама она, наша жизнь, так изменчива, подвижна, нетерпелива, что она бурлит от обилия недавно освобожденной энергии, а потому, что принципиальному и решительному изменению подверглось и само положение писателя как наблюдателя жизни.
Даже странно, как легко мы забываем простой факт, что почти все наши современные писатели старшего и среднего поколения, самые зрелые литераторы, определяющие лицо современной литературы, вот уже несколько лет тому назад оказались перед необходимостью отказаться от привычных путей, на которых они привыкли накапливать свое знание жизни, и направить главное внимание на действительность, лежащую не только за границами их собственного опыта, но и вообще за границами их буржуазно-интеллигентской среды! Попросту говоря, они оказались перед лицом необходимости присмотреться к собственному народу. Ибо если до вчерашнего дня только незначительная часть этих писателей знала более или менее деревню и крестьянина (деревню и крестьянина в условиях буржуазного государства), то что же говорить о знании рабочего класса, той «загадочной» силы, которая за десять лет не только стремительно выросла численно, но стала в то же время ведущей силой нации, определяющей развитие нашей новой жизни!
Вот почему у нас появилось неизвестное старым писателям понятие «периферии», или чего-то неведомого, лежащего вне «повседневной», «нормальной» обыденной жизни. Шахтер, железнодорожник, инженер, учитель, служащий — каждый из них живет в определенной среде, в которой людей объединяет самая существенная связь — связь выполняемой работы. Но для огромного большинства наших современных писателей основа их творчества — само существо творчества, его исходный материал — оказалась вдруг вне их среды не только в профессиональном, но даже в широком, социальном значении.
