Л ю ц ц и (поднимается, преграждает дорогу Михалу). Почему вы не хотите побыть с нами?
И н г а (резко). Люцци!
Л ю ц ц и. Что, дорогая?
И н г а. Ты обнаглела. На нас могут рассердиться. (Поднявшись.) Лучше всего нам уйти в ту комнату.
Л ю ц ц и (глядя в лицо Михалу). Вот видите, все это из-за вас. Вы напугали сестру. У вас сейчас взгляд людоеда. Это соответствует пропаганде, которой нас пичкали столько лет!
И н г а. Перестань ты, ради бога!
И е р о н и м (Яну и Михалу). Эта девочка в самом деле слишком много себе позволяет.
Я н (к Люцци). Мой коллега говорит, что вы сами занимаетесь пропагандой.
Л ю ц ц и (все еще смотрит на Михала). Но у него действительно глаза людоеда. Если я когда-нибудь и верила пропаганде, то теперь вижу, что они понятия ни о чем таком не имели.
Вдруг все переводят взгляд на дверь передней, слышно, как громко хлопнула входная дверь, и раздались звуки аккордеона. Инга инстинктивно хватает за руки Лорхен и Люцци, тянет их в глубину комнаты.
С шумом входят К а р о л ь и П а в е л. Кароль с аккордеоном, Павел несет патефон и пластинки. Оба навеселе и не сразу замечают девушек.
П а в е л. Ну, панове! Есть музыка, а если хорошенько попросите, то и еще кое-что… (Ставит на стол патефон, вынимает из кармана шинели небольшой аптечный пузырек.)
К а р о л ь. Обследовали местную аптеку. К сожалению, не первые. Но кое-что нам еще осталось…
П а в е л. Держим нос по ветру… (Вдруг увидел девушек и онемел от удивления, затем схватил Короля за рукав.) Девочки!.. Ей-богу, в нашей квартире — девочки!
К а р о л ь (подходит ближе, присматривается). Что-то в этом роде, если мне память не изменяет…
П а в е л (в сторону Яна, Михала и Иеронима). Вот молодцы! Молодцы! Вот так нюх! Где вы раздобыли этих красоток?
И е р о н и м. Не дури. Подите сюда, мы вам объясним.
К а р о л ь. Да что тут объяснять. Все понятно. (Подходит к Иерониму.) Немки, да?
Павел стоит неподвижно с бутылкой в руках и как зачарованный смотрит на девушек.
И е р о н и м. Немки. Но это не имеет значения.
П а в е л (швыряет бутылку на пол, кричит). Женщины, ей-богу! Живые! Настоящие женщины!
Я н (подходит к Павлу). Успокойся. Это не то, что ты думаешь. (Девушкам.) Лучше уйдите в свою комнату.
Девушки направляются к двери.
П а в е л (преграждая им дорогу). Минуточку. Барышни здесь живут? А я не знал этого. Кароль, а ты знал? Ведь мы, черт возьми, находимся у себя! (Михалу.) А может, мы уже не у себя? Ну-ка, миленький, говори! Может, нам с Каролем убираться отсюда?
И н г а (Яну, умоляюще). Я не хочу, мы не хотим здесь оставаться! Проводите нас, пожалуйста!
Я н (спокойно). Это легче всего. Но вы не забывайте, что мы… мы трое свое слово скажем. Вы, сестры, и ваш отец будете сегодня спать спокойно. Мы обещали вам это…
П а в е л. Ах, есть и папаша? Слышишь, Кароль? Некий немецкий папаша, которому они Обещали сегодня спокойный сон… (Яну.) Но мы, миленький, в течение пяти лет обещали им совершенно другое! Нет, не будут! Не будут они спать спокойно. Ни сегодня, ни завтра! (К Люцци, взяв ее за подбородок.) Сегодня вам, красотки, спать не придется, это я вам обещаю.
Л ю ц ц и (нервно смеясь). Я умею кусаться, предупреждаю вас.
П а в е л. Подушку будешь кусать, красотка, подушку! Я это страшно люблю.
Ян здоровой рукой резко отталкивает Павла. Павел пошатнулся, схватился за стол, чтобы не упасть.
Эй, ты! Ручки подальше. И вообще, что это значит? Сигары, мол, поделим… Так говорили?
Инга повернулась, бежит к двери передней. Кароль, смеясь, раскрывает руки, загораживая ей путь. Вздох аккордеона сопровождает этот жест. Инга останавливается, смотрит на него с отчаянием и ненавистью.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Там же, тремя часами позднее. Я н рассеянно подкладывает дрова в печку. Мрачный И е р о н и м сидит у стола в шапке и шинели. П а в е л и К а р о л ь в шинелях, с вещевыми мешками и скатанными одеялами на плечах. На груди у Кароля аккордеон.
П а в е л (Иерониму). Ну как, старик? Идешь с нами или остаешься?
И е р о н и м (нерешительно). Вы меня знаете — я всегда с большинством, но…
К а р о л ь. Какое там «но»? Все ведь ясно.
И е р о н и м. Вроде бы ясно, только тащиться сейчас, в темноту, не очень хочется. А здесь тепло, светло, постель приготовлена… Хорошо бы поужинать, а? Может, до завтра отложим?
П а в е л. Твое дело. Мы с Каролем плюем на все это. Там, где свинство, нас не ищи. Мы люди простые, откровенные — что мое, то твое.
К а р о л ь. Да, мы с Павлом не останемся ни минуты. Раз мы лишние, напрашиваться не будем. И не будем мешать подхалимам и лицемерам…
П а в е л. Решай скорее. Подождем тебя несколько минут на улице. (Идет в сторону передней.)
К а р о л ь (остановившись на пороге). А патефон?
П а в е л. Пес с ним! Пусть заводят. Нельзя же всухую — девочки любят слушать эдакое лирическое, музыкальное… с настроением. Понимаешь ты, серость, мужик неотесанный? Аргентинское танго…
Павел и Кароль уходят.
Я н (швыряет полено на пол). А ну их к черту!
И е р о н и м (резко встает). Пойду с ними. А ты не ругайся и не удивляйся. Я сразу почувствовал, что ничего хорошего из этого не получится. Потому что, в сущности, я не люблю — к дьяволу! — не люблю чужого запаха. К тому же — теперь я в этом уверен — мы не имеем права защищать своих врагов. Этим мы разрушаем нашу солидарность. Вот именно, нашу солидарность! Жаль, что ты этого не понимаешь! (Берет в углу свой вещевой мешок.) Когда поймешь — разыщи нас и перебирайся.
Я н. Зачем?
И е р о н и м. Ну тебя к дьяволу! Не успел выбраться из лагеря и уже надломился. Странствующий рыцарь! Солидарность — вот что главное. Подумай об этом. Будь здоров! (Уходит.)
Я н идет к двери, которую Иероним оставил открытой, захлопывает ее и возвращается на середину комнаты. Из глубины квартиры слышится хохот Люцци. Ян смущенно оглядывается, и взгляд его задерживается на стоящем у стены манекене; Ян подходит к нему и смотрит с насмешливой улыбкой.
Я н. Ну и как? Что скажешь, витринная Галатея? Ты, наверное, многое видела сквозь свое стекло. А вот теперь очутилась в самой гуще обезьяньего цирка. Да, моя красавица, Михал прав, мы вернулись к прежней лжи. Сама видишь… К счастью, ты свидетель, который нас не выдаст… (Ходит вокруг манекена, осматривает его со всех сторон. После паузы.) Эге! Может, это ты смеялась только что надо мной? (Смотрит в сторону левой двери.) Нет, это та, младшая… (Манекену.) При этом освещении ты действительно как живая. Однако у тебя то преимущество перед живыми, что при тебе по крайней мере можно не бояться собственного голоса. (Как бы прислушиваясь.) Вот именно! Это же поразительно — слышать свой голос и не бояться, что кто-то немедленно ответит, подтвердит, возразит… Ты не представляешь, как я стосковался по беседе с кем-то вроде тебя! (Бросает взгляд в сторону двери.) Или по молчанию с кем-то вроде них… (Манекену.) Тебе не понять, что значит в течение пяти лет быть только хористом. Частичкой в общем гаме! Где тебе! Ты не можешь этого знать, ты в своей витрине всегда была одинока. (Снова смотрит в сторону двери.) Так же, как та в своем неведении. Ну, что скажешь? Это хорошо, что ты не можешь сомкнуть ни на мгновение своих миндалевидных глаз. Смотри в оба… Там, где нет судей, нужны хотя бы свидетели.
