Я не хочу этим сказать, что цвета не имеют значения. Я издавна любил один определенный цвет. Дело ведь в том, что объединяющая идеология должна начинаться именно с четко обрисованного размежевания. До тех пор, пока «по другую сторону» стоит фигура без лица или с лицом канальи, еще нет места драме, то есть чему-то большему, чем просто физическое столкновение.
Великий идейно-моральный спор нашего времени как материал для современной драматургии должен показывать не только противоречивые доводы, но и человеческое обличье партнеров.
Слово «свобода» — разве в великом споре нашего времени не является оно одним из слов, наиболее часто и наиболее двусмысленно употребляемых?
Свобода — божество с двумя лицами, из которых, как лицо луны, мы знаем всегда только одно, воспетое поэтами. А ведь… «Господа наверняка обратили внимание и на то, что всегда, когда одни обретают свободу, другие ее теряют»{59}. Разумеется, мы знаем эту проклятую закономерность. Великий спор нашего времени идет, между прочим, и за то, чтобы вычеркнуть эту закономерность из списка многих подобных «закономерностей» мира.
Что из того, что одинокие, изолированные попытки сломать эти законы обречены на поражение? Это тот вид поражений, которые прокладывают путь победе.
Когда пятнадцать лет тому назад я обретал свободу, уже на ее пороге я узнал, что у нее есть второе загадочное лицо — отвернувшееся от нас и смотрящее во мрак. А потом? Потом я узнавал об этом ежедневно…
Наше познание о свободе? Оно великолепное — и абсолютно варварское.
ПРОТИВ «МАССОВОЙ» КУЛЬТУРЫ — ЗА КУЛЬТУРУ МАСС{60}
В то время, когда мы ломаем головы над проблемами распространения культуры, буржуазные интеллектуалы, особенно в Соединенных Штатах, все глубже погрязают в дискуссии об опасностях «массовой культуры». В то время, когда мы провозглашаем единство культуры, они утверждают ее неминуемую двойственность, выражающуюся в делении на «авангард» и «безвкусицу». В то время, когда мы в индустриализации страны видим рычаг культурного развития, они в современной технике и ее общественных последствиях усматривают смертельную угрозу для культуры.
Кто прав? Мы, устраивая ежегодно символические и оптимистические «Дни просвещения, книги и печати», или они, обнаруживая фатальные, по их мнению, для культуры последствия массового распространения или популяризации?
Мы могли бы, откровенно говоря, не начинать этого спора с буржуазными философами и социологами культуры типа Д. Макдональда или К. Гринберга, если бы они, исходя из хорошо им известного, именно буржуазного опыта, ограничивали свою критику «массовой» культуры явлениями, действительно происходящими в их странах, в их капиталистическом мире. Но они пытаются значительно обобщить свои суждения. Они утверждают, что вырождение культуры — это неизбежное следствие индустриализации, технического развития и распространения просвещения. Всегда и везде, независимо от общественного строя. Они утверждают, что эта «закономерность», хотя и в иных формах, действует также в социалистических странах, которые переживают в настоящее время свои мощные промышленные революции. Это последнее утверждение они подкрепляют, как, впрочем, и следовало ожидать, аргументами, скорее свидетельствующими об их политической враждебности, чем о серьезном знании предмета.
Ибо «предмет» выглядит в действительности совсем иначе. В области развития культуры различия между двумя соревнующимися теперь системами также весьма очевидны. Популяризация культуры не является самостоятельным явлением, проходящим по единой схеме. Трудно не видеть его зависимости от исторической обстановки, совершенно отличающейся в высокоразвитых капиталистических странах и в странах социалистической революции.
В первом случае существование буржуазии как правящего класса, а стало быть, и «эталонного» для культурной модели, предопределяет именно такое развитие процесса «популяризации», результатом которого является «массовая культура» («mass culture») американского типа, то есть культура всемогущей безвкусицы. Это подтверждает даже сам Д. Макдональд, правильно указывая на два мотива, которыми руководствуются «высшие классы» в области массовой культурной продукции: мотив коммерческой прибыли и мотив политического господства над массами. Однако Макдональда беспокоит не столько сам факт успеха безвкусицы, сколько незначительность «культурной элиты», которая могла бы являть собой опору для развития «высшей», авангардной культуры, резко отграниченной от грязных волн «mass culture». Если бы такая опора существовала, вздыхает американский интеллектуал, «массы могли бы получать свою халтуру, а элита свою высшую культуру, и все были бы довольны!».
Пожалуй, единственным относительным утешением для Д. Макдональда и ему подобных служит мнение, что неизбежный якобы конфликт между «высшей», настоящей культурой и «массовой культурой» происходит также и в социалистических странах, в которых, по разумению этих господ, одинокие вершины «авангарда» также подмываются поднявшимися волнами «безвкусицы». Правда, они готовы признать, что в этих странах отпадает коммерческий мотив, но тем сильнее зато действует мотив политико-воспитательной выгоды.
Людям, знающим хорошо только буржуазную версию «массовой культуры», безотказный механизм бизнеса в области прессы и издательств, кино и телевидения, очевидно, трудно себе представить, что где-то может быть действительно иначе. Они не могут вникнуть в значение и последствия такой ситуации, когда буржуазия перестает быть классом господствующим как экономически, так и в смысле эталона, определяющего тип культуры, образ мышления, культурную идеологию. А именно такая ситуация сложилась в странах, строящих социализм.
Естественно, мы не забываем ни о действующих еще в сознании значительной части общества пережитках мелкобуржуазной идеологии, мелкобуржуазных вкусов и образа мышления, ни обо всех трудностях формирования нового, социалистического сознания. Но тот факт, что буржуазия как класс не руководит уже в стране культурным процессом ни в коммерческом, ни в идеологическом смысле, придает нашей политике распространения культуры направление, принципиально отличное от того, какому капиталистические страны, и особенно Соединенные Штаты, обязаны своим типом «массовой культуры», приводящей теперь в бессильный ужас тамошних интеллектуалов.
Более того, отсутствие буржуазии как правящего класса позволяет нам в нашей политике распространения культуры открыть, как никогда ранее, широкий доступ нашему обществу ко всему тому, что буржуазия создала ценного и непреходящего в области культуры. Многомиллионный «поток» произведений Бальзака и Диккенса, Толстого и Золя, Сенкевича и Пруса так же естественно вытекает из принципов и целей нашей культурной политики, как из принципов и целей капиталистического строя вытекают многомиллионные тиражи воняющих преступлениями книжек Микки Спиллейна и весь липкий поток «mass culture», вскормленные бизнесом комиксов и «вестернов», многосерийных голливудских фильмов и радио «soap operas».
Означает ли это, что у нас не существует опасности безвкусицы или не встречается эта безвкусица в нашей культурной жизни? Где там! Ежедневно мы фиксируем обилие и агрессивность как отечественной, так и импортной безвкусицы и пошлости… Они действуют у нас по закону инерции и бытуют не вследствие, как в капиталистических странах, а вопреки культурной политике, а иногда даже против нее, как средства «идеологического» сопротивления. У нас с ними борются, хотя еще не очень эффективно, не только интеллектуалы, но и серьезные общественные силы и общественные институты, институты народного государства.
Следует, однако, видеть еще и иную разновидность опасности — «безвкусицу», на сей раз, скорее, сопутствующую именно нашим принципам культурной политики. Упор в политике «популяризации» литературы на ценное наследие прошлого, особенно XIX века, может действовать стабилизирующе на развитие вкусов читательских масс и, в конце концов, может привести к провозглашению нормативных «творческих методов» по отношению к современному, новому творчеству. Необходимая для популяризации доходчивость может быть тогда понята слишком узко, иллюстративно. Это касается особенно изобразительного искусства. Следует помнить, что это тоже путь к возникновению «безвкусицы», может быть общественно менее опасной, зато и менее интригующей, чем «безвкусица» капиталистического производства, то есть «безвкусицы» эпигонской, академической, псевдовоспитательной.
