О к у л и ч (сурово). Матильда! Я здесь борюсь!
М а т и л ь д а. За Леманских! Единым фронтом с такими, как они! Опомнись, папа! Я тоже боролась, тебе это хорошо известно. Но я…
О к у л и ч. Капитулировала, увы!
М а т и л ь д а. Нет. Поверила в людей, которые хотят перестроить жизнь. Без веры какая же борьба? А в том, что было, я не вижу, к чему стоило бы вернуться. (Помолчав, мягко.) Прости, но я не могла не сказать тебе это. У нас в доме сегодня тяжелая атмосфера… чувствуются какие-то недомолвки, скрытое раздражение, страх… сама не знаю что.
О к у л и ч (резко отстраняет ее от себя и говорит другим тоном). Мне придется на время уехать с Юлеком в горы, на Подгалье. Возьму отпуск и выедем, может быть, завтра или послезавтра. Но пока это секрет… даже от мамы.
М а т и л ь д а. Уезжаешь? Так вдруг — и уже завтра?
О к у л и ч. Видишь ли… здоровье у Юлека неважное… Вы ничего не знаете, а я вчера водил его к знакомому врачу…
М а т и л ь д а. Знаешь, папа, я тоже начинаю уже беспокоиться: где он до сих пор пропадает? (Понизив голос.) Ты думаешь, что его болезнь… опасна?
О к у л и ч. Нет, нет, ничего угрожающего.
В передней слышны шаги.
Но смотри же, пока об этом никому ни слова! (Торопливо уходит в кабинет.)
Входит С а б и н а.
С а б и н а. Прошел последний автобус, а его все нет! Боже, боже, не знаю, что и думать… Я так устала, но все равно не усну, пока он… Слушай, Мадзя, ты бы сходила в милицию, а? Ведь если с ним что случилось, то они… Сходи, умоляю тебя! Может, там уже что-нибудь известно…
М а т и л ь д а. Стоит ли поднимать панику? Еще не так поздно… Но если ты непременно хочешь, я пойду.
С а б и н а. Да, пожалуйста иди, Матильда! И возвращайся поскорее!
Обе уходят. Через некоторое время из кабинета выходит О к у л и ч с туго набитым портфелем, кладет его в кресло и уходит в переднюю. Возвращается оттуда с полотенцем и туалетными принадлежностями и укладывает все в портфель. В комнату входит С а б и н а.
С а б и н а (с минуту наблюдает за мужем, потом подходит к нему, встревоженная). Что это, Виктор? Ты уезжаешь?
О к у л и ч. Нет. Но мне сегодня придется ночевать вне дома. Утром вернусь.
С а б и н а. Что все это значит, скажи на милость?
О к у л и ч. Будь же рассудительна, Сабина. Неужели я должен отдавать тебе отчет в каждом своем шаге? Повторяю: утром вернусь. (Берет со стола несколько бутербродов и, завернув в бумагу, кладет в портфель.) Если Юлек придет, скажи ему, чтобы он утром пораньше позвонил мне… Он знает куда!
С а б и н а. Виктор! Неужели ты не видишь, в каком я состоянии? Мое беспокойство — вовсе не истерика. Я борюсь с ним, но инстинкт мне говорит… материнский инстинкт!.. Ты должен, должен сказать мне сейчас же всю правду! Я не отпущу тебя, пока ты не скажешь… Виктор, ради бога… Виктор!
О к у л и ч. Не кричи так, Тереза услышит. Чего ты, собственно, хочешь от меня?
С а б и н а. Ты знаешь, знаешь, что с Юлеком! Тебе известно, почему его до сих пор нет! И ты обязан мне сейчас же это сказать!
О к у л и ч. Нельзя ли без таких слов, как «обязан»? Не тебе их говорить!
С а б и н а. Ну хорошо, я не требую, я умоляю! Неужели у тебя нет ко мне ни капли жалости, человеческого сострадания? Если ты сейчас уйдешь и оставишь меня одну с такими страшными мыслями… Нет, нет, ты этого не сделаешь, Виктор!
О к у л и ч. Не задерживай меня. Я поступаю так не из каприза и не для развлечения. Дело серьезное.
С а б и н а (став у двери в прихожую, загораживает ему дорогу). Ты не выйдешь отсюда, Виктор, пока… пока…
О к у л и ч. Я уже сказал: мне нужно сегодня ночевать вне дома. Что тут непонятного?
С а б и н а. Я одно хочу знать — что с Юлеком? Я должна это знать. (Подходит к мужу, хватает его за руку.) Что ты делаешь с мальчиком? Знаю, знаю, ты не любишь его, но… Виктор, мне страшно заглянуть тебе в душу! Ты нарочно, да, нарочно посылаешь его туда, где его жизнь в опасности! Так было во время оккупации — и то же самое ты делаешь теперь! А люди восхищаются твоим героизмом, твердят о римской доблести — вот как сегодня Леманские! Им и в голову не приходит, какая под всем этим таится жестокость!
О к у л и ч. Ты преувеличиваешь, Сабина. Я люблю Юлека по-своему. Ведь все в нем создано мною, каждая его мысль от меня. От меня его мировоззрение, все его взгляды…
С а б и н а. Ты отравил ему душу!
О к у л и ч. Сабина, не забывайся. Нет, это что-то неслыханное: как ты смеешь так со мной разговаривать! По какому праву?
С а б и н а. Мне дает это право страшная тревога за сына, дурные предчувствия! Виктор, сжалься! Успокой меня! Скажи, что ему ничего не грозит… что это только моя фантазия… Ты знаешь, как у меня изболелось сердце в годы оккупации от постянной тревоги за Юлека и за тебя. Не могу я больше!
О к у л и ч (мягче). Ложись спать, Сабина, ложись и терпеливо жди. Ничего больше я тебе сказать не могу.
С а б и н а (упавшим голосом). Я послала Матильду… в милицию.
О к у л и ч. Что-о?
С а б и н а. Ведь если несчастный случай… им, наверное, дали знать…
О к у л и ч. Черт! Придет же в голову!..
С а б и н а. Не сердись. Я сама не знаю, что делаю…
О к у л и ч. Ну, нельзя терять времени… До свидания, Сабина. До завтра! (Поспешно выходит.)
С а б и н а (делает шаг к двери, протягивает руки). Виктор! Виктор!
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Скромно обставленная комната в квартире директора гимназии Стефана Ягмина. Квартира при гимназии, на первом этаже, во флигеле. В глубине комнаты стеклянная дверь на веранду. От веранды через сад идет дорожка к калитке в проволочной изгороди. Направо дверь в прихожую, у двери на стене телефон. Налево дверь в спальню. Посреди комнаты небольшой стол и стулья, у стены письменный стол, полки с книгами. Поздний вечер. У стола сидят Я г м и н и У р б а н я к.
Я г м и н. Видите ли, товарищ Урбаняк, это можно, пожалуй, объяснить самым обыкновенным снобизмом. Я для многих здесь — фигура любопытная. Ведь я около двадцати лет прожил за границей…
У р б а н я к. И притом на Западе! Есть люди, которых уже одно это располагает к вам. В их глазах это вроде ореола…
Я г м и н. Что ж, в игре всякий козырь годится. Так или иначе, атмосфера у нас с каждым днем улучшается. А главное — это заметно и среди молодежи.
У р б а н я к. Да, молодежь — это главное, товарищ Ягмин. Между прочим… некоторых удивляет то, что вы…
Я г м и н. Что я?
У р б а н я к. Сидите тут и занимаете такую скромную должность. Что вы не в Варшаве, на каком-нибудь высоком посту…
Я г м и н. Не всем же, товарищ, занимать высокие посты.
У р б а н я к. Ну, конечно. Но человек с такой квалификацией, а главное — с таким прошлым…
Я г м и н. Есть много людей с гораздо большими заслугами в прошлом. И, кроме того, видите ли… я люблю работу живую, работу с людьми. Особенно после стольких лет жизни в эмиграции! Надо же мне как-то наверстать эти годы, поработать для родины, слиться с нею. Этого мне не даст никакой высокий пост. А тут еще и другое… У меня есть один личный долг… надо вернуть… (С улыбкой.) Каждый человек обязан за свою жизнь кого-нибудь воспитать — если не своих, то хотя бы чужих детей. Вы согласны со мной?
У р б а н я к. Пожалуй. Все в какой-то степени ответственны за молодое поколение, за нашу смену. А тем более мы, люди политически сознательные.
Я г м и н. Ну вот поэтому я в прошлом году, как только приехал из Франции, попросил товарищей в Варшаве, чтобы мне для начала поручили эту работу. И меня направили сюда. (Весело.) Я ведь, как-никак, окончил когда-то романское отделение Варшавского университета… Сколько же этому лет? Постойте… Да, двадцать два года!
