Кабинет. Г у б е р н а т о р  за письменным столом, против него — П р о к у р о р.

П р о к у р о р (докладывает). Просьба семьи о помиловании отклонена. Вот письмо из канцелярии президента. Согласно процедуре, необходимо установить день экзекуции в течение ближайших трех суток. Состояние здоровья приговоренного удовлетворительное. Предлагаю, ваше превосходительство, завтра на рассвете.

Г у б е р н а т о р (просматривает дело). Тридцать лет. Самый прекрасный возраст для мужчин.

П р о к у р о р. Для него, ваше превосходительство, пятьдесят лет было бы еще прекраснее, если бы он мог надеяться дожить до них.

Г у б е р н а т о р. Вы забываете, что он революционер. Эти люди не дорожат жизнью так, как мы. Они утверждают, что время работает на них, а поступают так, словно на их часах всегда без пяти двенадцать.

П р о к у р о р (машинально смотрит на часы). Позвольте заметить, что сейчас ровно столько.

Г у б е р н а т о р. Вы хотите сказать, что уже пора принимать решение?

П р о к у р о р. Из соображений гуманности, ваше превосходительство. Этот человек уже уведомлен об отклонении просьбы о помиловании. Лучше, чтобы в подобном положении он не ждал слишком долго.

Г у б е р н а т о р. Вы уверены, что так будет лучше?

П р о к у р о р. Это подтверждает наш опыт, ваше превосходительство.

Г у б е р н а т о р. Гм, мне кажется, что из подобных дел каждый извлекает опыт для себя сам.

П р о к у р о р. К счастью, ваше превосходительство, этого решения процедура не оставляет приговоренному.

Г у б е р н а т о р. Что ж, возможно, вы правы. Может, действительно лучше не ждать слишком долго… (После паузы, другим тоном.) Знаете, дружище, что я когда-то едва не сделался революционером?

П р о к у р о р. Я считаю, что ваше превосходительство принадлежит к тем людям, которые многое могут себе позволить.

Г у б е р н а т о р. Разумеется, я был тогда еще совсем молодой человек. Однажды я познакомился с девушкой, которая произвела на меня огромное впечатление. Немного погодя мы сблизились настолько, что уже ничто в ее жизни не составляло для меня тайны. Мне стало известно о ее связях с нелегальной организацией. Я и сам переживал тогда нечто вроде бунта против моей семьи и той среды, к которой она принадлежала. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь в дальнейшем, если бы эта девушка вдруг не уехала за границу. Какое-то время я сохранял втайне некую симпатию к воззрениям, которые она исповедовала. Потом прошло и это. Но кто знает, может, именно благодаря этому я не превратился под старость в законченного мерзавца? Что вы на сей счет думаете, дружище?

П р о к у р о р. Увы, ваше превосходительство, в наше время не случаются столь романтические истории.

Г у б е р н а т о р. Но оставим это. Итак, вы предлагаете завтра на рассвете?

П р о к у р о р. Если ваше превосходительство даст свое согласие.

Г у б е р н а т о р. Ну так пусть будет завтра на рассвете. (Подписывает бумагу, возвращает Прокурору.) Приговоренного прошу пока не уведомлять. Я сделаю это сам.

П р о к у р о р (ошеломленный). Ваше превосходительство… сами?

Г у б е р н а т о р. Да, лично.

П р о к у р о р. Должен ли я понять, что…

Г у б е р н а т о р. Вы не должны понимать.

П р о к у р о р. Сомневаюсь, сможет ли этот человек оценить ту честь, которой он удостоится…

Г у б е р н а т о р. Не говорите чепухи, любезнейший.

П р о к у р о р. Мне хотелось бы только предупредить ваше превосходительство, что эти люди в большинстве своем толстокожи…

Г у б е р н а т о р. Хорошо, хорошо, дорогой мой. Прощайте.

П р о к у р о р уходит. Губернатор прохаживается по кабинету, вдруг останавливается у телефона, кладет руку на трубку, но тут же отдергивает, услыхав стук в дверь.

М а н у э л ь (входит). Я не помешал тебе?

Г у б е р н а т о р (сухо). Как видишь, я один.

М а н у э л ь. Я хотел бы поговорить с тобой.

Г у б е р н а т о р. Ты говоришь так, словно хочешь большего! Пожурить меня.

М а н у э л ь. Не сердись. Я попросту встревожен. Мама рассказала мне странные вещи. Якобы ты внушил себе, что тебя должны убить…

Г у б е р н а т о р. Это не самовнушение, Мануэль, это уверенность.

М а н у э л ь. Я не совсем тебя понимаю, но в таком случае еще менее понятно то, что ты совершаешь в одиночестве прогулки по городу. Так, как вчера…

Г у б е р н а т о р. Удивляешься, что в одиночестве? Просто я не хочу, чтобы кто-либо, сопровождая меня, трясся от страха. Впрочем, я уже давно одинок. Не только на улице, но и здесь, в этом доме.

М а н у э л ь. Позволишь? Ты всегда был для меня образцом человека твердого, верного своим принципам. Но теперь, извини меня, ты ведешь себя как ребенок или нервная женщина. Что произошло? Что с тобой произошло?

Г у б е р н а т о р. Черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я велел убить этих людей?

М а н у э л ь (цинично). Мне кажется, что в известной степени ты делал это всю жизнь.

Г у б е р н а т о р (спокойно). Увы, это ближе к истине, чем тебе кажется. Все, что я делал долгие годы, преследовало ту же самую цель. Вот здесь, за этим письменным столом, ежедневно. Ту же самую цель. Только теперь я увидел все это сразу — понимаешь, сразу, в один миг, все, из чего складывалась моя повседневная жизнь… Преступление, мой милый, это лишь внезапный итог того, что мы исподволь свершаем изо дня в день. Да, именно это… (Помолчав, усталым голосом.) Если бы я захотел отбросить то, что сделал четыре дня назад, мне пришлось бы отбросить всю мою жизнь, всю… может, за исключением нескольких лет детства, хоть и в этом нет полной уверенности…

М а н у э л ь. Даже так! Вижу, что мама знает лишь частицу правды. Она убеждена, что всему виной гнусные письма, которые ты теперь получаешь. И хоть совершенно правильно выбрасываешь их в корзину…

Г у б е р н а т о р. Я не знал, что кто-то роется в моей корзине…

М а н у э л ь. Ты удивлен? Она боится за тебя. Любит тебя… Но ты делаешь все, чтобы усилить ее тревогу. Ведь это безумие, отец!

Г у б е р н а т о р. Нет, сын мой. Безумием было бы пытаться бежать от самого себя. Но я этого не сделаю. Те, кто меня убьет, вот здесь, во мне… (Прижимает руку к груди.) Да, они уже обосновались здесь, хоть и не настал тот день, когда я встречу их на улице… (Помолчав, слегка подталкивая Мануэля к дверям.) Ну, ступай, мой мальчик, ступай. Я должен еще поработать… Видишь, сколь велико мое безрассудство…

М а н у э л ь  уходит. Губернатор подходит к письменному столу, берет телефонную трубку.

Прошу соединить меня с начальником тюрьмы.

Р а с с к а з ч и к. В отдаленной от центра части города в мрачно-молчаливом здании много месяцев пребывает некая личность, которая вдруг завладела мыслями губернатора. О людях подобного толка его превосходительство знал прежде ровно столько, сколько полагается знать высокопоставленному представителю власти, то есть мог излагать по памяти их опасные взгляды. Но был не в состоянии и слова сказать о мире их фантазии и духовных страстей. Он знал также, что они смелы, но не безрассудны, преданны и безбожны и что из подымаемых ими вопросов наиболее важны те, на которые способен ответить любой ремесленник. Как он выглядит, такой человек, за несколько часов до последней ночи в своей жизни? Теперь, когда его надежда, словно подстреленная птица, рухнула без сил на цементный пол камеры? А если эту птицу вернуть к жизни? Губернатор улыбается собственным мыслям. Те люди упорно провозглашают, что мир можно изменить к лучшему, и они хотят это сделать, порой даже отдают за это свою жизнь. Но губернатор отгоняет эту мысль, усмехается с издевкой. Ничего не изменится! Цепь преступлений никогда не замкнется! Будь начеку, молодой человек. Кое-кому ты еще понадобишься, прежде чем падешь, сраженный залпом стрелкового взвода, который отрядят для исполнения приговора. Величайший преступник, некто — могучий, но внутренне окоченевший — желает, точно рюмкой водки, согреться наконец мыслью, что его преступление — всего лишь одно из звеньев извечной цепи, которую никакая сила не снимет с судеб человеческих. Будь начеку, молодой человек, именно в твоих глазах ему хотелось бы высмотреть эту мысль! Найти для себя нечто вроде исторического алиби.