Ц е л и н а. В гробу! Я бы умерла со страху!

С и л ь в и я. Это еще что. На нашей улице живут двое таких, которые вечерами ходят по паркам, ищут скамейки с влюбленными парами, останавливаются возле них и заводят гнусные разговоры.

Ц е л и н а. Ах, какие подлые! Влюбленные в парке — нет ничего прекраснее.

Э л ь з а. Да они просто преступники, Сильвия, те двое, с твоей улицы. Скажите, почему люди так терзают друг друга? Почему в них столько мелкой жестокости? Пьяницы бьют жен, торговцы обвешивают, а плохие мальчишки смеются над горбатой старушкой?

И о а с я (до того молчавшая). И, может, думаете, что поэтому они не имеют права проклинать величайших преступников, таких, как губернатор?

С и л ь в и я. Конечно, имеют. Тогда они по крайней мере сами себе кажутся лучше, чем есть. Ах, как приятно увидеть чудовище! Можно все-таки тут же посмотреться в зеркало и сказать: слава богу, я порядочный человек.

И о а с я (в раздумье). Может, власть на то и существует, чтобы люди иногда чувствовали себя лучше, чем они есть на самом деле? Если так, то мне немного жаль нашего губернатора…

Э л ь з а (взглянув в сторону). Тихо! Не смотрите туда. Он идет к нам по аллее…

Ц е л и н а. Кто?

Э л ь з а. Да он же! Губернатор!

Ц е л и н а. Какой ужас! Надо притвориться, что мы его не видим.

Э л ь з а. Почему? Хоть он и стар, но все же стоит посмотреть на человека, о котором говорят все.

И о а с я. Лучше уйдем отсюда. Было бы глупо притворяться, что мы его не видим, а еще глупее глазеть, как он проходит. Идемте, милые!

Э л ь з а. Вздор! Я еще никогда не видела его вблизи. Люди думают о нем, как о боге, а говорят — как о чудовище. В действительности же он напоминает директора нашей гимназии. Правда, Целина?

С и л ь в и я. Говорят, что…

И о а с я. Тихо, перестаньте же! Он совсем рядом.

С и л ь в и я. Говорят, что его дочь сорвала уже третью помолвку…

Э л ь з а (шепотом). Боже мой, он смотрит на нас. Мне так хочется, чтобы он с нами заговорил. Думайте что хотите, а я улыбнусь ему.

Г у б е р н а т о р (подходит, отвечает улыбкой на улыбку Эльзы, останавливается, берет под козырек). Великолепный день, не правда ли, барышни?

С и л ь в и я. Великолепный, сударь.

Э л ь з а. Очаровательный, ваше превосходительство!

Г у б е р н а т о р. Ну, как уроки? Все ли интересны? Или, быть может, скучны? Учиться — скучно или интересно?

Ц е л и н а. По-разному, сударь. Бывает и так и сяк…

С и л ь в и я. Чаще бывает иначе, ваше превосходительство.

Г у б е р н а т о р. Иначе?

С и л ь в и я. Иначе, чем представляют себе взрослые.

Г у б е р н а т о р. Весьма сожалею. Будь я вашим учителем, я спросил бы вас, барышни… о чем бы я спросил вас, как вы думаете?

Ц е л и н а. О чем-нибудь, чего нет в программах. Например, чтобы мы рассказали о своих мечтах…

Г у б е р н а т о р. Или, допустим, велел бы описать ваши сны…

С и л ь в и я. Это старомодно, ваше превосходительство. Мы предпочитаем кино. Теперь не бывает интересных снов.

Г у б е р н а т о р. Гм, может, все-таки случаются… (Целине.) Не так ли, барышня?

Ц е л и н а (неуверенно). Иногда, после концерта…

Г у б е р н а т о р (Эльзе). А у тебя, дитя мое?

Э л ь з а. Я никому и никогда не стала бы пересказывать свои сны.

Г у б е р н а т о р. Никогда… никому? (Иоасе.) Ну а ты, дитя мое?

И о а с я (растерянно). Не знаю, сударь, может…

Г у б е р н а т о р. Что — может?

И о а с я. Если бы мне приснилось что-нибудь очень грустное…

Г у б е р н а т о р. Либо нечто такое, что может произойти наяву?

И о а с я. Не знаю… не знаю…

С и л ь в и я. Мне очень хотелось бы увидеть когда-нибудь пророческий сон. Например, о поездке на автомобиле за границу… Говорят, ваше превосходительство, вы собираетесь поехать на автомобиле за границу. Это правда?

Г у б е р н а т о р. Нет, дитя мое. Я не поеду. Как же я могу покинуть наш прекрасный город?

Ц е л и н а. Говорят еще…

И о а с я. Перестань, Целина! Его превосходительство не интересуют наши сплетни…

Г у б е р н а т о р (весело). Я все их знаю. Их присылают мне в письмах. Я получаю теперь огромное количество писем. К сожалению, в основном без подписей. (С напускной строгостью.) Но некоторые из них я приказываю исследовать. У моих чиновников есть на это свои способы. Анонимки — это нечто отвратительное.

С и л ь в и я. Моя мама говорит то же самое.

Г у б е р н а т о р. Надеюсь, вы, барышни, всегда подписываете свои письма? По крайней мере именем, а? (Сильвии.) Как тебя зовут, дорогая?

С и л ь в и я. Сильвия, ваше превосходительство.

Г у б е р н а т о р (Целине). А тебя?

Ц е л и н а. Целина, сударь.

Г у б е р н а т о р (Эльзе). Тебя?

Э л ь з а. Эльза.

Г у б е р н а т о р (Иоасе). Ну а тебя, дитя мое?

И о а с я. Иоася. Но это не имеет значения.

Г у б е р н а т о р. Как бы ни было, мы уже малость знакомы…

С и л ь в и я. Кто мы? Маленькие, серые мышки. Это так любезно с вашей стороны, ваше превосходительство, что вы соблаговолили заметить нас. (Показывает на Эльзу.) Она говорит, что люди думают о вашем превосходительстве, как о боге.

Г у б е р н а т о р. Это преувеличение. Я не столь всемогущ и не столь незрим. Не говоря уже о бессмертии. Откровенно признаться, я предпочел бы, чтобы обо мне думали иначе. Например: «мне очень вас жалко». А о боге кто может сказать «мне очень вас жалко, господь бог»…

Э л ь з а. Жалость… Да, это такое прекрасное чувство…

Г у б е р н а т о р. Прекрасное и нелегкое, дитя мое. Я только раз с ним встретился… Но было уже слишком поздно…

И о а с я (очень тихо). Что… слишком поздно?

Г у б е р н а т о р. О, это я мог бы сказать лишь одной из вас…

Ц е л и н а. Кому? Кому?

Г у б е р н а т о р (глядя на Иоасю). Не знаю, может, ее здесь нет…

С и л ь в и я. Да мне же, ваше превосходительство! Секреты только по моей части.

Э л ь з а. О ком вы говорите, ваше превосходительство?

Г у б е р н а т о р. Ну что ж, мне пора. Я должен закончить свою прогулку. Прощайте. Желаю вам жизни столь же прекрасной, как и ваши сны. Нет, иначе… Желаю вам снов более прекрасных, чем жизнь… (Берет под козырек, уходит.)

Гимназистки молча смотрят ему вслед.

Ц е л и н а (после паузы). «Слишком поздно»… Что он хотел этим сказать?

С и л ь в и я. Ясно, он имел в виду свой возраст. Хотя моя мама говорит, что мужчинам никогда не бывает слишком поздно. Бог мой, да еще в таком мундире!

Иоася, закрыв лицо руками, глухо рыдает. Девушки в изумлении поворачиваются к ней.

Э л ь з а. Ты что, Иоася? Что случилось?

С и л ь в и я. Она всегда так. Вроде бы тише воды ниже травы, а потом вдруг выкинет что-нибудь… Ну чего? Чего ты ревешь? Его превосходительство обернется, увидит и бог знает что подумает…

Р а с с к а з ч и к. Итак, пожалуй, это она, та малютка! Он едва сдержался, чтобы не сказать ей этого прямо. Однако счел, что это было бы слишком просто и могло бы выглядеть так, будто он не ценит доверенную ему тайну. Потому прервал разговор и ушел раньше, чем хотелось, и даже ускорил шаг, когда вдруг услыхал позади эти детски чистые рыдания. Обошел еще несколько улиц, прилегающих к парку, страшный в своем одиночестве, но готовый в любую минуту принять неотвратимый удар. Прохожие при виде его останавливались в замешательстве, или отводили взгляд, либо торопливо приподнимали шляпы. Он каждому отвечал на поклон со старомодной элегантностью, но и с некоторой скрытой брезгливостью, словно в каждом приветствии было что-то оскорбительное. Ведь как бы там ни было, он был лучше и выше, чем его могли представить себе люди, слишком торопившиеся обнажать головы. Вернувшись домой, он сказал Анне Марии обычное «добрый день» и, притворившись, что не замечает немого вопроса в ее испуганных глазах, снова удалился в свой кабинет.