М и х а л. Что за идея!
Я н (восхищенно). Что за звуки!
И е р о н и м (суеверно). Тьфу! Не накликали бы беды…
Колокол звучит все громче.
З а т е м н е н и е.
Постепенно сцена вновь освещается. Обстановка та же. На столе зажженная керосиновая лампа. На окнах маскировочные шторы. Пауза. Тихо хлопнула входная дверь, послышались шорохи и шаги. Во внутреннюю дверь робко стучат. Неуверенно входит Д о к т о р, за ним — двенадцатилетняя Л о р х е н, потом семнадцатилетняя Л ю ц ц и. Двери за ней остаются открытыми. Доктор несет узел с постелью, девушки — чемоданчики и узелки.
Л о р х е н. Папочка, здесь же никого нет.
Л ю ц ц и (в дверях). Инга, что ты там копаешься? Почему не входишь?
Входит девятнадцатилетняя И н г а. На голове ее темная шаль, которую она придерживает рукой так, что лица почти не видно. Инга прикрывает за собой дверь и останавливается у порога. Доктор подходит и гладит ее по плечу. Из глубины квартиры доносятся мужские голоса. Появляются М и х а л, Я н и И е р о н и м.
Д о к т о р. Вот и мы, вся компания… Это маленькая Лорхен. Это Люцци, если можно так выразиться — самая большая реалистка из всей троицы… А вот там она, Инга…
М и х а л. Очень приятно… (Яну и Иерониму.) Ну вот, принимайте, это его дети…
И е р о н и м (Яну и Михалу). Странно, но вдруг я почувствовал себя толстым и неповоротливым, как вол.
Я н. Как вы думаете, нам, пожалуй, тоже нужно представиться? (Доктору.) Меня зовут Ян, вот это — Михал, а это — Иероним.
Д о к т о р. Уверяю вас, эти имена останутся в наших благодарных сердцах.
И е р о н и м (с достоинством). Стараемся при любых обстоятельствах быть людьми, просто людьми. (Яну и Михалу.) Кажется, прозвучало не слишком красиво, да и голос у меня погрубел… Ну говорите же что-нибудь, вы помоложе меня.
М и х а л. Начнем с самой младшей. (К Лорхен.) Если у тебя, маленькая, нет дяди, можешь считать меня кем-то вроде него.
Л о р х е н. У меня был дядя, но его убили на фронте.
Л ю ц ц и (с улыбкой). Будем надеяться, что не вы и не эти господа убили его…
Д о к т о р. Ах, Люцци, ну что ты выдумываешь?
Я н. Это не так уж глупо, доктор. Если этот дядя воевал в Польше, то не исключено, что его убил один из нас. Я сам был хорошим стрелком. Разумеется, пять лет назад.
Д о к т о р. К счастью, он погиб немного позже, в Бельгии. К тому же… Ведь я говорил тебе, Люцци, что эти господа пять лет промучились в нашей немецкой неволе и все-таки согласились позаботиться о вас.
М и х а л. Я полагаю, что лучше не говорить о вещах, придуманных взрослыми… таких, как неволя. Вы согласны, доктор?
Д о к т о р. Вы правы, правы — зачем говорить об ужасах, которые тем более уже кончаются.
Л ю ц ц и. О чем же мы будем говорить? Инга! Может, ты нам подскажешь?
Все смотрят на Ингу.
Д о к т о р. Оставь ее в покое, детка… (Инге.) Ты, наверное, хочешь пройти в комнату, которую уступили нам эти господа?
И н г а (равнодушно). Как скажешь, отец…
И е р о н и м. Ваша комната уже готова. Мы притащили туда матрацы, поставили свечи и натопили печку. Это все, что мы могли сделать.
Д о к т о р. Вы чрезвычайно любезны.
Я н. Увы, наша любезность кратковременна. Мы скоро уедем.
Л ю ц ц и. И куда же вы поедете?
Я н. Домой. Разумеется, если дома наши еще существуют.
И е р о н и м. К нашим детям…
Л о р х е н (Яну). У вас тоже есть дети?
Я н. Еще нет.
Л о р х е н (показывает на Михала). А у него?
Я н (после паузы). Уже нет.
Инга поднимает голову и пристально смотрит на Михала.
Д о к т о р (смущенно). Что за времена настали! Не знаешь, о чем разговаривать с детьми. Плохо — о вещах, придуманных взрослыми, и еще хуже — о детях.
И е р о н и м. Давайте лучше потолкуем об ужине. Скоро пять часов, надо что-нибудь придумать. Доктор, вы любите картофельные оладьи с салом?
Д о к т о р. Я перекушу дома. Помогу только девочкам устроиться и пойду.
Ян, Михал и Иероним озадачены.
М и х а л. Как так? Вы не будете ночевать у нас?
Д о к т о р. Нет, господа. Я единственный врач во всей округе и должен ночевать в своей квартире. Таков мой долг.
Я н. Признаться, это для нас неожиданность. Наше предложение относилось и к вам, доктор. Короче, вы должны остаться с нами.
И е р о н и м. Я даже не представляю себе, что могло бы быть по-иному. Говорю как отец пятнадцатилетней дочери.
Д о к т о р. И все же, простите меня, я обязан защищать свою точку зрения. Врач, как солдат на посту, должен быть там, где его в случае беды будут искать. В городе как-никак есть люди, к тому же иностранцы, освобожденные из лагерей и с принудительных работ. И я, немецкий врач, чувствую себя особенно обязанным по отношению к ним. Да, разумеется, ночью я должен находиться по своему адресу.
Я н. Видите ли, нам кажется, что это несколько усложнит дело. Как бы вам объяснить? Да еще не известно, что скажут ваши дочки. С этим тоже надо считаться.
Л ю ц ц и. Мы привыкли во всем слушаться отца.
Д о к т о р. Да, господа, девочки хорошо понимают наше положение… в некотором роде совершенно исключительное. Мы, в сущности, можем выбирать из двух зол меньшее. Ведь лишь теперь, благодаря вашему благородству, у нас появился какой-то третий выход, который поможет нам избавиться от самого худшего.
И н г а (подходит к Доктору, берет его под руку, отводит в сторону, тихо). А может быть, ты все же останешься с нами, отец? Хотя бы на эту, первую ночь…
Д о к т о р. Ты хорошо знаешь, что у меня свои, нерушимые принципы. Впрочем, я уверен, и без меня вы будете здесь в полной безопасности. Эти господа — офицеры, люди чести. И они, мне кажется, тоже придают большое значение отцовским чувствам… (Возвращается на прежнее место.) С вашего разрешения, я на минутку пройду с детьми в ту комнату.
И е р о н и м. Пожалуйста, я вас провожу. (Зажигает свечу и уходит налево.)
Д о к т о р и д е в у ш к и идут за ним. Ян и Михал некоторое время молчат, не глядя друг на друга.
М и х а л (внезапно обозлившись). На меня не рассчитывайте. Я ухожу!
Я н. Не понимаю.
М и х а л. Не желаю участвовать в этой идиллии. Старый болван! Его мир рушится, а он держится за свои принципы. Такие люди не должны иметь детей.
Я н. Ты что, сошел с ума?
М и х а л. Нет, просто предвижу возможные осложнения. Мы забыли, черт возьми, что кроме нас троих здесь живут еще те двое.
Я н. Трое — это уже большинство.
М и х а л. Дорогой мой, мы не в лагере. Только там все вопросы решались голосованием. Не забывай — мы уже на свободе.
Я н. Самое время воспользоваться ею! (Подходит к Михалу, смотрит ему в глаза.) Ты боишься их или себя?
М и х а л (в бешенстве). Смотри, я тоже умею читать в твоих глазах. Они выдают тебя больше, чем ты думаешь.
Я н. Послушай! Ты не уйдешь отсюда. Пять лет мы были вместе, и вместе пробудем эти несколько дней. Может статься, что именно они окажутся самыми трудными. (После паузы.) Скажу честно, и мне бы хотелось воспользоваться свободой, ее исступлением. Не воображай, что я собираюсь отказываться от чего бы то ни было, но… (Гневно.) Не забывай, что этот старый, запуганный человек поверил нам.
