– А не у нас? – выдавил я.

– В Италии могут. Причем кардиолог-то наш, из России, вот что обидно! Но оперирует уже давно там. В детском кардиологическом центре в Бергамо. Только операция стоит очень дорого. Фонд собирает средства, но… – она страдальчески сморщилась и покачала головой. – Сумма очень большая нужна. А там… и трети за столько месяцев не набралось.

– Сколько нужно?

– Примерно пять миллионов рублей. Но еще ведь дорога, проживание, реабилитация…

– Лена ничего мне не говорила, – произнес я. Не англичанке, сам себе, но она ответила:

– Да, она не хотела, чтобы знали. Слово с меня взяла, что я не скажу.

– Но мне-то уж она могла сказать.

Англичанка пожала плечами.

– И что? Все упирается только в деньги?

Она кивнула.

Я сбежал с крыльца, направился к машине.

– Герман, ты куда? – окликнула меня англичанка.

– Домой? – коротко спросил Василий.

Я кивнул. Говорить не мог. Горло саднило. Веки жгло. В машине отворачивался к окну, чтобы он не видел. Тер всю дорогу глаза. Он, конечно же, видел, но не лез ко мне, делал вид, что ничего не замечает...

Василий въехал во двор, но загонять машину в гараж не стал. Тактично вышел и убрел куда-то, оставив меня одного. А я еще какое-то время сидел в машине, успокаивался. Не хотел, чтобы отец видел меня таким.

Лена, Лена, почему же ты молчала? Почему не доверилась? Я бы обязательно что-нибудь придумал…

А я? Почему я не давил на нее, когда стоило бы? Когда она пропускала школу из-за обследования, когда недомогала? Почему довольствовался ее отговорками? Почему не выспросил все?

А потом еще и вспомнил, как бросил ее. Как там, в парке, высказывал ей, кретин, с умным видом, что мы друг другу не подходим. И стало совсем невмоготу, хоть вой. Целый месяц мучился сам и ее мучил. А мог бы каждый день быть рядом.

Это самое тягостное – знать, что мог бы, но…

Маленькая моя… моя девочка, самая хорошая, любимая, единственная… ты будешь жить, обещаю!

Зазвонил сотовый. Я порывисто достал телефон. Вдруг насчет Лены? Но это оказался отец.

– Да? – помешкав, я принял звонок.

– Ты чего там сидишь? Почему не заходишь?

Я посмотрел на дом. В отцовском кабинете горел свет, а сам отец стоял у окна, глядя во двор.

– Иду уже, – буркнул я и сбросил вызов.

Я не продумал, что ему говорить. Да и какой там «продумал»? Голова разрывалась от дикого хаоса, но четких мыслей не было, кроме одной: она не может умереть.

Меня будто выбило из реальности. Мир рушился, а я не знал, что делать.

Я просто надеялся… даже не знаю, на что я надеялся. Может, стоило как-то собраться сначала, с холодной головой найти нужные доводы, но я не мог ждать. Впрочем, вряд ли это что-либо изменило.

Отец вышел в холл мне навстречу. Был он навеселе и при параде. Похоже, недавно вернулся с какого-то мероприятия.

– Ну что, Герман, как выпускной? Я сам недавно приехал. А ты чего такой мрачный? Уж не обиделся ли ты, что меня не было? Я хотел, ты же знаешь. Ну, не смог, – развел руками отец. – Не обижайся.

Не обижайся… да я вздохнул с облегчением оттого, что он не пришел. Последнего звонка хватило.

– А мы, представь, были в какой-то дыре… в этом… как его… сейчас скажу… В Кутулике, что ли. На открытии детской больницы. Выпили там немного, конечно. Чисто символически. Они там пирушку для нас закатили по-деревенски, с песнями, плясками. Губернатор же к ним пожаловал… – хмыкнул отец. Затем приподнял руку, повел носом у плеча. – Черт, такое ощущение, что насквозь их навозом провонял. И столько времени угробил. Но не поехать не мог. Явницкому сейчас поддержка нужна. Скоро же выборы, ну я говорил. В принципе, позиции у него сильные, я уверен, что он и так останется…

– Лена серьезно больна, – перебил я его. – Ей срочно нужна операция. Она может… умереть.

Я споткнулся на последнем слове. Произнес его через силу, мысленно додумав: нет, не дай бог… ни за что!

Отец переключился с трудом. Сморгнув, на автомате договорил конец фразы:

– … на посту, но мало ли… Какая Лена?

– Моя Лена. У нее порок сердца и серьезные осложнения. Ей срочно требуется операция. Нужны деньги.

– Так она еще и больная? – воскликнул отец. – Ну, Герман, умеешь же ты выбирать себе девушек! Даже меня переплюнул.

– Ты вообще меня слышишь? – повысил я голос.

– Я слышу. Но не понимаю, что ты от меня ждешь? Сочувствия?

– Ей операция нужна, а не сочувствие.

– И? Я-то здесь при чем?

– Я… я прошу твоей помощи. Пожалуйста. Помоги Лене с операцией.

– Каким образом? – отец делал вид, что не понимает меня.

– Операция стоит пять миллионов примерно. Рублей. У них таких денег нет.

– И ты хочешь, чтобы я взял и выложил пять миллионов какой-то незнакомой девице? – усмехнулся отец. – Герман, сынок, ты в своем уме? По-моему, это ты болен, если тебе такое пришло в голову.

– Без этих денег Лена… в любой момент…

– Герман, скажи. Я что, похож на идиота?

– Ты тратишь, не считая, на всяких девок… на рухлядь… на выборную компанию этого придурка Явницкого… а тут жизнь на кону. Она же ребенок совсем. Она и жизни-то еще не видела… У нее нет никого, кроме меня.

– Постой, постой. Давай по порядку. Я трачу свои деньги, которые сам зарабатываю, это раз. Девки эти, как ты выразился, на совесть отрабатывают деньги, которые я на них трачу. Это два. Объяснять, чем полезна дружба с губернатором, надеюсь, необязательно? И что значит – рухлядь? Это антиквариат, между прочим. Ценное вложение. А с какой стати я буду выкидывать деньги на лечение какой-то девицы? Зачем это мне?

– Лена – не какая-то девица. Она… она для меня очень много значит. Нет… она для меня всё, вообще всё.

– Герман, умоляю, – хохотнул отец. – Давай без мелодрам. Этих Лен у тебя будет еще навалом. И каждой плати? А я говорил, кстати, сразу, что вопрос денег рано или поздно встанет. И вот тебе – пожалуйста. Твоя мамаша еще поскромничала…

– Даже не сравнивай их. Лена мне вообще ничего про операцию не говорила. И денег не просила. И скорее всего, отказалась бы принять, если б предложил. Я случайно узнал.

– Но узнал же. Не верю я в такие случайности.

– Да ей плохо сегодня стало! Я отвез ее в больницу, и там… Да почему ты всех ровняешь по ней?

– Да потому что у меня жизненный опыт, а у тебя – одна дурь в башке. Всё, Герман, иди к себе, я устал.

– Я тебя прошу… – в отчаянии чуть не стонал я. – Я тебя умоляю. Помоги Лене. Спаси ее. Пожалуйста! Я на что угодно готов. Что хочешь сделаю… отработаю… Я же ничего у тебя никогда не просил и не попрошу, только…

– Нет и еще раз нет. Не унижайся.

– Ты же понимаешь, я ведь никогда тебе не прощу, если она… если с ней… Я ведь не смогу без нее…

– Простишь, еще и спасибо потом скажешь, – хмыкнул он.

Эти его смешки… эта его непробиваемая уверенность, что он один всё знает лучше всех – как же это бесило! Сердце горячо бухало где-то в горле. Мне до одури хотелось разгромить к чертям кабинет, разнести его ценный антиквариат, схватить отца за грудки и трясти-трясти, хоть всю душу из него вытрясти, лишь бы он дал эти проклятые деньги на операцию.

Но я понимал, что делу это не поможет. Отец не воспринимает эмоции и ни за что не понять ему, что я без нее сам сдохну.

Для него всё это подростковая блажь, гормоны, истерика, громкие и пустые слова. Для него имеют вес лишь сухие аргументы, ну и, само собой, выгода. А помощь… я был и правда дурак, если думал, что он просто согласится ей помочь. Везде только выгода, материальная, моральная, любая. Поэтому сейчас мне надо лишь одно: чтобы он захотел откупиться…

Сделав над собой нечеловеческие усилия, я постарался унять гнев, от которого перед глазами уже вспыхивали белые слепящие круги. Постарался загасить отчаяние, от которого внутри пекло и лихорадило. И дослушал его молча и невозмутимо.