– Не стану, – отвечаю честно. – Если вдруг спросят, я расскажу, как было.

Он на это только усмехается.

– Я никогда и никому не даю советы, а тебе дам. Совершенно искренне. Не будь такой твердолобой идеалисткой. И не иди против всех. Один в поле не воин. А у тебя для этого кишка тонка. Затопчут.

Я понимаю, что говорит он иносказательно, но также понимаю, что он мне угрожает.

– Я не стану врать, – повторяю, глядя ему в глаза.

– У тебя есть время подумать. До завтрашнего утра. И подумай хорошенько.

Затем наклоняется к самому уху и шепчет, обжигая дыханием.

– Иначе, Лена Третьякова, очень сильно пожалеешь.

Не знаю, зачем он шепчет на ухо. Мы же одни. Но эффект от этого ошеломляющий. Сердце резко дергается и кубарем падает вниз, и всю спину осыпает мурашками.

Ответить ему не успеваю. Он отстраняется, окидывает меня взглядом, от которого хочется закрыться, и выходит из раздевалки.

После школы мы идем вдвоем с Петькой Чернышовым. Мы с ним живем в одном дворе – Петька шутит: в историческом центре города. Хотя это и правда почти центр, и история у нашего двора на самом деле долгая и богатая.

Дом наш был построен в позапрошлом веке купцом средней руки. Никаких архитектурных изысков, конечно, нет. Это просто деревянный терем в два этажа с чердаком. Правда, скорее уж теремок, как в сказке. После революции его у купца отобрали, разделили на квартиры и заселили нуждающихся. И теперь в нем теснятся несколько семей, а сам дом уже весь скрипит и разваливается.

Нам с бабушкой принадлежит крохотный закуток-кухня и одна просторная комната на первом этаже. Правда, дядя Сережа, сосед, соорудил по просьбе бабушки перегородку, чтобы у меня был свой отдельный угол.

Петька с матерью и братом живет в подобной квартире, только на втором этаже.

Конечно, дом этот старый, ветхий даже, ну и весь какой-то перекособоченный, но мне тут нравится. У нас уютно и душевно. Двор наш обнесен высоким деревянным забором, поэтому мы словно в собственном мирке живем, где все друг другу почти как родственники. Бабушка говорит, раньше даже праздники отмечали все вместе, за одним столом. Зимой – в третьей квартире, она самая большая. А летом – прямо во дворе. Эта традиция уже забылась, но все равно между соседями у нас самые теплые отношения.

Петька, пока идем, о чем-то увлеченно болтает, а у меня из головы не идут слова Горра. Аж самой надоело. Чтобы как-то отвлечься, предлагаю:

– Слушай, Петь, а давай заглянем к Соне? Навестим ее, расскажем, что в школе было…

Чернышов благодушно пожимает плечами.

– Давай.

Шумилова вторую неделю сидит дома с бронхитом. И, по ее же словам, со скуки готова на стены лезть. Мы, конечно, переписываемся постоянно, но мессенджеры – это одно, а живое общение – совсем другое. Да и я уже сама по ней соскучилась.

Соня живет от нас недалеко, возле дворца спорта. И ее дом, хоть и тоже довольно старый, но действительно – памятник архитектуры. Очень красивый. С лепниной, со всякими барельефами и фронтонами. И, в отличие от нашего теремка, здесь раздолье. На одной только площадке ее подъезда целый рояль уместится.

Сонька встречает нас лохматой, в пижаме, босиком, но оглашает всю квартиру радостными криками. Тут же начинает суетиться, кипятить чайник. И через несколько минут мы уже пьем чай с бутербродами в ее комнате. То есть я пью чай, а Петька жадно налегает на бутеры – он у нас всегда как с голодного края. Соня иногда шутит: «Чернышов, ты когда-нибудь наешься?».

Но на самом деле тут нет ничего смешного. У Петьки погиб отец, когда мы еще в началке учились. А тетя Люда, Петькина мать, только-только родила младшего. И долгое время они буквально выживали. Мы с бабушкой тоже, конечно, не шикуем, но хотя бы никогда не жили впроголодь. Словом, нормально мы живем, как многие, грех жаловаться. А вот Петька зачастую ходил голодный. Его все подкармливали: бабушка, соседки.

Соседи у нас молодцы – тогда и с похоронами тете Люде помогли, хотя сами не богаты, и вещи свои отдавали, кто что мог, и с малышом их по очереди сидели, пока она бегала на какую-то ночную подработку.

Помню до сих пор, как Петька приходил к нам и смотрел голодными глазами, как бабушка варит суп или печет оладьи. Она потом усаживала нас обоих обедать, сама уходила. И я свое отдавала ему – не из милости. Просто раньше съесть тот же суп или кашу было для меня чуть ли не пыткой над организмом. Петька же сметал моментально и свое, и мое, и добавку.

Сейчас тетя Люда нашла какую-то неплохую работу. У них завелись деньги. Она даже задумала переехать в квартиру получше, по словам Петьки. Правда, сам он отчаянно против. В общем, теперь они не бедствуют, но Петька по старой привычке набрасывается на любую еду.

– Ну что, как в школе? Что новенького? – интересуется Соня.

– Сегодня на физре Дэн Жуковского ушатал… – с набитым ртом отвечает Петька. Прожевывает и договаривает подробности уже внятно: – Илья косячнул по игре, ну это как обычно. А Дэн на него вдруг вызверился.

– Так он всегда его шпынял, – пожала плечами Соня, мол, что такого.

– Не-е-е, тут вообще жесть… он его по-всякому обложил, потом еще мячом баскетбольным долбил… Скажи, Лен?

– Да, – киваю, – Дэн как с цепи сорвался.

– Ага, погорячился, – Петька тянется за следующим бутербродом.

– Это не погорячился. Это называется «вел себя как сволочь с тем, кто ему ответить не может».

– Ну, пусть так, – миролюбиво улыбается Петька.

– Ничего себе, – без особого интереса произносит Соня. – А что еще было?

Я догадываюсь, что Соню на самом деле интересует Антон Ямпольский. Просто при Петьке она прямо спросить о нем стесняется.

Соня влюблена в Ямпольского, сколько ее помню. И это какое-то проклятье, как по мне. Уж лучше вообще никогда никого не любить, чем вот так.

Внешне Антон, конечно, симпатичный, многим нравился. Раньше. Пока к нам не пришел Горр. Соня, наверное, одна-единственная, кто до сих пор продолжает по нему преданно и тайно вздыхать. То есть она думает, что тайно. Но Ямпольский это знает и глумится над её чувствами. Мне и Петька это говорил. И сама я однажды услышала случайно, как Антон, завидев издали Соню, всячески её обсмеял с парнями. Не хочу вспоминать те грубости и пошлости, которые высказывал о ней Ямпольский, но смысл был примерно следующий: он никогда и ни за что не замутил бы с такой, как Соня. Даже на один раз. Мол, она некрасивая.

Я, когда это услышала, расстроилась ужасно. Все время думала: как ей об этом сказать. Но так и не надумала. Не смогла такую рану ей нанести. Язык не повернулся. Потом решила – в конце концов она его когда-нибудь разлюбит, да и всё.

– Ой, да ты не знаешь главного, – спохватывается Чернышов. – Дэна же впалила какая-то мадам. Короче, приперлась она в спортзал как раз в тот момент, когда Дэн гонял Жука. И такая сразу на дыбы: «Как вы смеете? Я этого так не оставлю!». Горр потом сказал, что она – наша новая училка по английскому. Короче, Дэну не позавидуешь. Раскрутят его по полной.

– И теперь Горр заставляет всех говорить, что ничего не было, – добавляю я с неожиданной злостью. – Что Илья сам упал на мячик… несколько раз, что ей всё почудилось, что Дэн наш – просто ангел…

– Да ладно тебе, Лен, – перебивает меня Чернышов. – Чего ты так разошлась?

– Да потому что это всё ужасно! И я даже не знаю, кто хуже. Взрослый мужик, так называемый педагог, который унижает своего ученика. Или Горр, который заставляет всех врать и выгораживать Дэна. Одного только не пойму – зачем ему это? Он же никогда ни для кого не старается. Ему же на всех плевать. А тут вдруг такая забота…

– Да какая там забота? Ему просто поразвлечься захотелось, – хмыкает Петька. – Просто после физры в раздевалке пацаны сокрушались, что Дэна могут уволить. Жалко ведь его и всё такое. Попадос, типа, ничего не поделаешь. Гаврилов Жуку даже люлей отвесил со злости. Ну и Горр тогда сказал в своей манере: «Нашли проблему. Всегда можно что-нибудь сделать». Ямпольский ему: «Например?».