Нас приглашают в зал, где рассаживают по порядку: первый ряд – учителя и директор, затем – наш класс, за нами – одиннадцатый «Б», а в конце родители, бабушки, дедушки.

Мы сидим с Германом рядом, и всю торжественную часть он не выпускает мою руку. Я старательно смотрю на сцену, где после речей выступают с концертом несколько человек из нашего класса и из «Б». А Герман смотрит только на меня. Его взгляд волнует кровь и обжигает кожу. И в какой-то момент я перестаю следить за тем, что происходит на сцене. И мне начинает казаться, что мы с ним здесь одни. И вообще в целом мире одни...

Концерт длится часа три, а потом, когда все уже расходятся, мы встречаем в фойе отца Германа. Он, оказывается, тоже пришел, только опоздал.

Но почему-то Герман не рад его приходу. Мне даже кажется, что он сразу как-то напрягается. Особенно когда его папа протягивает руку, чтобы познакомиться со мной.

– Александр Германович, отец вот этого красавца, – улыбается он, быстро и цепко оглядывая меня с ног до головы. Затем говорит: – Наслышан. Лена?

– Да, здравствуйте, – киваю я и тоже ему улыбаюсь, хотя робею. Кто я для него? Та самая девочка, ради которой его сын отказывается учиться за границей. Представляю, какое у него ко мне отношение. Впрочем, виду он не показывает. Хотя… от него из без всякого вида веет опасностью и силой.

– Какие планы на будущее? – спрашивает он.

Я теряюсь, но потом говорю о том, о чем мечтала раньше, до того, как узнала про аневризму.

– Я очень хочу стать учителем начальных классов, я люблю детей… Поэтому хочу поступать в пединститут.

Мои слова на него никакого впечатления не производят. Он из вежливости кивает со скучающим видом. Потом уже отзывает Германа в сторону и обращается к нему, но мне слышно.

– Хорошенькая, вкус у тебя есть, – хмыкает он.

– Прекрати. Я вообще не ждал, что ты придешь.

– Ну как я мог пропустить такое событие? Поздравляю, кстати. Вечером будь дома. Отметим.

– Я приглашу Лену.

– Нет, – отрезает он. – Никаких Лен. И вообще будут только свои. Наш круг.

И удаляется. Я замечаю, как тут же отделяются от толпы и следуют за ним двое крупных мужчин в костюмах – наверное, телохранители.

После торжества наши всей толпой идут на набережную. Мы с Германом тоже идем с классом, но потом потихоньку отстаем. И гуляем уже вдвоем.

– Давай куда-нибудь смотаемся до завтрашнего утра? – неожиданно предлагает он. – Можем опять в Листвянку съездить или еще куда-нибудь…

Он сейчас злится на отца. Вот и хочет поступить наперекор ему. А я не хочу, чтобы они ссорились, тем более из-за меня.

– Нет, – качаю головой. Я молчу про подслушанный разговор. Понимаю, что иначе ему будет неловко. Поэтому сочиняю на ходу: – Я пообещала вечером бабушке ей помочь там… сделать кое-что. Давай лучше завтра до самого вечера будем гулять?

– Как скажешь, – улыбается он, но как-то безрадостно. – У меня завтра тренировка. Я потом заеду за тобой. Часов в пять примерно.

***

На следующий день бабушку тоже вытягивают на прогулку ее подруги. Даже не на прогулку, а на танцы! На бульваре Гагарина организовали танцпол под открытым небом. Живой оркестр играет старые вальсы, а пожилые люди приходят, слушают музыку, общаются, ну и танцуют даже.

Сначала я маюсь от безделья в ожидании. Затем решаю сходить в библиотеку – сдать книжки. До нее – всего минуть двадцать ходьбы, так что успею все сделать и вернуться. К тому же от Германа приходит сообщение:

«Привет, я немного задержусь на тренировке. Извини».

Я собираю в пакет книги, выхожу из дома и уже замыкаю дверь, как со второго этажа спускается тетя Люда, как всегда вся взмыленная.

– Ой, Леночка, ты куда-то уходишь? – спрашивает она таким тоном, будто это для нее неприятная неожиданность.

– Да, в библиотеку. А что такое?

– Да вот, – она приподнимает в руках полный пакет. – Собрала обед для Петьки. Отнести ему… Утром еще хотела, да не получилось. Пошла сейчас, а тут с работы звонят. Срочно приезжай, говорят. Форс мажор… Никак не успеваю и туда, и в больницу… И Павлик этот, зараза, где-то носится, на звонки не отвечает. Леночка, будь другом, отнеси Петьке передачку. Он сегодня вообще голодом у меня там…

Несколько секунд я все же мнусь. Обещала ведь Герману не ходить больше к Петьке. Ну а с другой стороны – я же просто заскочу на минуту, занесу ему пакет с едой, да и всё. И сразу уйду. Нет ведь в этом ничего такого. Обычное человеческое участие. А потом, при встрече, расскажу ему, объясню… Должен же он понять, что я просто не могла отказать тете Люде в такой просьбе. Он ведь всегда меня понимает.

– Ну ладно, – соглашаюсь я, принимая у нее пакет. – Мне, в общем-то, по пути. На Сухэ-Батора.

– Ой, спасибо, родная, – тетя Люда порывисто меня обнимает и бегом возвращается к себе.

Библиотека и правда находится недалеко от Петькиной больницы, только небольшой круг придется сделать.

Я уже поднимаюсь по больничному крыльцу, как звонит сотовый. Герман.

– Ты где? – спрашивает он.

– Я… – запинаюсь я. – Я сейчас не дома. В библиотеку решила сходить. Книги нужно сдать. А ты? Еще на тренировке?

– Нет, уже освободился.

– О, хорошо. А где встретимся?

– Возле библиотеки? – предлагает он.

– Давай.

До библиотеки отсюда идти минут десять. А ему ехать из Солнечного… ну минут двадцать, как минимум. А то и все полчаса. Так что успею. Надо только поторопиться. Я бегом поднимаюсь на третий этаж. Стремительно залетаю в Петькину палату.

– Привет, – запыхавшись, выпаливаю я. Петька приподнимается в кровати, глядя на меня круглыми глазами. Что-то бормочет – я даже не слушаю. Спешу!

Вот, – ставлю ему на тумбочку пакет. – Там… еда тебе… тетя Люда послала… ее на работу вызвали. Всё, я побежала.

Петька ловит мою руку.

– Лен, постой!

– Не могу я. Тороплюсь! – дергаю руку, но он не отпускает.

– На секунду… я только сказать хочу… Прости меня, пожалуйста. За все… Мне так перед тобой стыдно… Я много думал про то…

– Петя, давай потом, всё потом… Ну хочешь, я тебе позвоню вечером, и ты мне скажешь, что хотел сказать. Но сейчас мне надо бежать.

Он наконец выпускает мою руку и бросает взгляд за спину.

– А-а, ты с ним…

– С кем? – переспрашиваю я.

Оглядываюсь на дверь и… застываю в немом шоке. На пороге, скрестив на груди руки, стоит Герман.

За два дня до…

– Герман! Можно тебя на пару слов? – слышу за спиной голос англичанки.

Видимо, заметила, что я иду мимо, и выскочила из своего кабинета в коридор. Черт… Я, конечно, останавливаюсь, но даже не пытаюсь состряпать приличную мину. Если бы она так не нравилась Лене, вообще бы не остановился.

Парадокс – всё, что меня трогает и умиляет в Лене, в ней вызывает раздражение. Наверное, потому что Лена еще маленькая и наивная, ей простительно быть такой правильной. Да и не лезет она ни к кому со своими убеждениями, варится в них в одиночку. Эта же праведница вечно толкает пафосные речи и всем вокруг навязывает свои взгляды. Впрочем, в последние дни меня почти всё бесит.

Завтра у нас последний звонок, уроков ни у кого уже нет, но в школе – суета. А меня вызвонила с утра секретарша директорисы – упросила приехать, чтобы поставить подпись в каких-то списках. Пришлось выдергивать Василия в его законный выходной и тащиться сюда.

Зато, решил, потом отпущу его и пойду к Лене. А то у нас с ней в последнее время напряженно как-то стало. Вчера вообще чуть не сорвался, когда она стала перечислять, что Чернышов любит, что не любит, а от чего чешется. Опять же – спасибо англичанке. Высказала нам вчера, какие мы бездушные твари – своего одноклассника не навещаем, и потащила всех в больницу.

С Леной мы, конечно, помирились – злиться на нее по-настоящему я не могу. Но осадок остался…

Я не хочу с ней ссориться. Я боюсь с ней однажды поссориться насовсем. И когда она расстраивается – мне еще хуже. Смотреть спокойно на нее такую невозможно, сразу сердце кровью обливается. Но этот Черный как возвратный тиф – никак от него не отделаться. Постоянно встает между нами. Лена, конечно, тоже хороша, носится с ним как с писаной торбой, забыв про все его гадости. Это ее стремление всех пожалеть доходит порой до абсурда.