– Но этого не было!

– Да понятно. Но тогда эмоции взяли верх. Хотя это не оправдание.

– Но мы же тогда с тобой не… да мы даже не общались!

– Ну и что. Мне ты нравилась. Я ревновал и злился. Теперь я бы так с тобой ни за что не поступил. Да и тогда тоже почти сразу же пожалел. Я потом сказал Шумиловой, что всё это гон. Думал, что вы помиритесь… Прости меня, Лена.

Не знаю, как бы я поступила в другой раз, при других обстоятельствах. Может, и позволила бы, как говорит Герман, эмоциям взять верх. Да, скорее всего обиделась бы, обвиняла бы его во всех грехах. Но сейчас у меня совсем другие приоритеты. Я просто не хочу тратить время на ссоры и обиды. Не хочу упиваться страданиями. К тому же он и сам себя вон как винит. И искренность его я тоже ценю. Он смотрит сейчас так пронзительно, что все внутри переворачивается.

– Спасибо, что рассказал мне правду, – после недолгой паузы говорю ему как можно спокойнее.

– И ты не… И всё?

Герман слегка ошарашен, по-моему.

– А ты хочешь, чтобы я устроила тебе скандал? Я могу! – заявляю я, пытаясь перевести этот тяжелый разговор в шутку.

Напряженный взгляд его постепенно смягчается. Наконец он улыбается тоже:

– Ну, если без мордобоя, то я потерплю…

До полудня мы бродим с Германом по берегу озера. Я слегка мерзну, потому что погода чуть подпортилась. Небо затянуло сизыми облаками, солнце скрылось. Но сидеть в доме не хочу. Когда еще я здесь побываю?

Байкал сегодня тоже неспокойный. Вода, вчера такая синяя, искрящаяся, сейчас кажется темно-свинцовой. То и дело на берег набегают с рокочущим шумом волны, оставляя на камнях белоснежные клочья пены. Но, боже, какой же тут воздух! Я им просто надышаться не могу.

Герман теперь, после утренних откровений, задумчив и молчалив. Он словно ушел в себя, глубоко погрузившись в свои мысли. Я не очень люблю, когда он такой. Потому что в эти моменты, хоть они и редки, возникает ощущение, что он отдалился, и мне невольно становится грустно. Правда сейчас такого чувства нет, может, потому что Герман держит меня за руку. Но все равно мне хочется поговорить.

– О чем ты сейчас думаешь? – нарушаю я в конце концов молчание.

– Что? – переспрашивает Герман, не сразу меня понимая.

Я повторяю вопрос.

– О тебе, конечно, – отвечает с усмешкой.

– Правда? И что же такого ты обо мне думал? Судя по выражению лица, что-то не особо хорошее.

– И какое же у меня было выражение? – улыбается он.

– Вот такое. – Я плотно сжимаю губы и сдвигаю брови к самой переносице. Себя я, конечно, не вижу, но, по моим внутренним ощущениям, мое лицо должно выглядеть сурово и грозно.

Но Германа это только веселит. Он коротко смеется, глядя на меня. Потом выпускает мою руку, но лишь затем, чтобы приобнять меня за плечи. Так мы и идем в обнимку дальше. В городе я бы так не решилась, а здесь – запросто.

– А можно вопрос? Не очень скромный…

– Тебе все можно, – благодушно разрешает он.

– А когда я тебе стала нравиться? Ты ведь меня раньше в упор не замечал… даже не здоровался. Потом… мы ругались только, ну, когда вся та история с Дэном случилась… Я думала, ты, как и все, плохо ко мне относишься, а тут вдруг выясняется, что ты ревновал…

– Ну, допустим, я с тобой никогда не ругался. Это ты у нас грозно махала шашкой, – говорит он, смеясь. – И плохо к тебе уж точно я никогда не относился. Но ты права, я как-то раньше не особо обращал на тебя внимание. Ну есть такая Лена Третьякова и есть. Да я не только тебя не замечал, а вообще… Я просто изнывал здесь от скуки, ну после того, как приехал из Калгари. Постоянно хотел назад вернуться. Школу нашу вообще всерьез не воспринимал. Учителей – тоже. Про класс – вообще молчу. И тут вдруг ты, борец за справедливость, выступила в одиночку против всех… Не побоялась. Это вышло круто. То есть я предполагал, что ты захочешь рассказать правду, но почему-то думал, что просто пойдешь и нажалуешься по-тихому. А ты вот так, при всех, в открытую… Я, может, тогда и не сразу понял, что к чему, но изначально ты меня именно этим зацепила… Ну и к тому же ты очень красивая и очень хорошая, – добавил он с обезоруживающей улыбкой.

– А я тогда на тебя очень злилась. И за Жуковского, и за англичанку, и за Петьку. Прямо врагом номер один своим считала…

– Понимаю, – кивнув, невесело усмехается Герман. – Есть за что. Хорошо, что ты не злопамятная и умеешь прощать. А то бы мне несладко пришлось.

– А ты? Ты умеешь прощать?

– Нет, – коротко отрезал Герман.

– Вот как? – у меня вырывается смешок. – То есть, если я тебя вдруг обижу, ты меня не простишь?

Герман прижимает меня к себе крепче.

– Прощу-прощу, хотя не могу себе даже представить, чтобы ты меня чем-то обидела. А вообще, я – да, злопамятный и ужасно мстительный.

Я не могу понять, шутит он или нет. Говорит он, конечно, веселым тоном, но ведь в каждой шутке…

– А что, по-твоему, нельзя простить? Ну, то есть, чего бы ты сам не смог никогда простить?

– Другим – ничего бы прощать не стал. А тебе… ну, разве только предательство, и то – смотря какое. Попытался бы, наверное, понять. Измену бы не простил! Однозначно. – Герман разворачивается ко мне и делает страшное лицо. – Явился бы к тебе в ночи, как мавр…

– Ой, да, ты же у нас, оказывается, тот еще Отелло, – смеюсь я.

– А то!

– А там, в Канаде, у тебя была девушка? – осмелев, спрашиваю я.

– В смысле, подруга? Была, – запросто отвечает Герман.

А мне становится так неприятно. Глупо, конечно. Это же когда себе было! Меня он тогда и знать не знал. А с другой стороны – скоро он туда вернется, встретит ее и… Настроение моментально портится.

– А кто она?

Герман пожимает плечами.

– Просто девушка. Лора. Мы вместе учились и жили в одном кампусе.

– Она тебе очень нравилась? – зачем-то дальше травлю себе душу.

– Я хорошо к ней относился. Ты с собой сейчас, что ли, сравниваешь? Не сравнивай. Это вообще другое. С моей стороны там была, наверное, просто дружба. Да и какая дружба… Так, общались, тусовались вместе, хотя я так себе тусовщик. Всякие вечеринки, пьянки, всё такое – мимо, я вообще не любитель. А Лоре нравилось веселиться. Из-за этого, ну и не только, часто ссорились. То есть она обижалась, ссорилась, потом мирилась. Ну и в итоге назло мне спуталась с одним… Был там у нас в колледже один урод. Считал себя пупом земли. С какими-то графскими корнями и королевскими замашками. Мы с ним друг друга искренне терпеть не могли. Чуть ли не с первого взгляда. И с Лорой он тоже замутил только для того, чтобы меня уязвить. А потом бросил ее и слил видео с ней в интернет.

– Какое видео?

Герман бросает на меня снисходительный взгляд.

– Откровенное.

– Ах… – понимаю я. – Ужас какой… И что?

– Лора уехала. Не выдержала прессинга. Там, конечно, с этим делом попроще, но тоже знаешь… мало приятного.

– А ты что?

– А я сделал так, что этот граф вслед за Лорой убрался из колледжа.

– Как?

Герман хмурится. Я давно заметила, когда ему не хочется отвечать – он хмурит брови.

– У всех есть свои слабые места, – в конце концов расплывчато отвечает он.

– Отомстил, значит?

– Око за око, позор за позор…

– Страшный ты человек, Герман Горр.

– А два часа назад был хорошим, – смеясь, припоминает он.

– А я от своих слов и не отказываюсь, – улыбаюсь я. – Ты – хороший, но и опасный.

– Да ты что. Я вообще как кузнечик, не трогаю козявок и с мухами дружу… – шутит он, но затем, посерьезнев, говорит: – Тебя я никогда не обижу, чтобы ни случилось, я уже тебе говорил.

– А ты будешь приезжать на каникулы? – задаю ему самый больной вопрос. – У вас же будут каникулы? Хотя бы раз в год…

А потом, наплевав на стыд и стеснение, тихо добавляю:

– Я ждать тебя буду…

Смотрю на него с надеждой и страхом, а в ответ ловлю такой щемящий взгляд, полный нежности. Герман прижимает меня к себе, легонько потираясь подбородком о мою макушку.