– Она очень хорошая.

– А-а, все они поначалу хорошие, – махнув рукой, фыркает отец, но допрос свой заканчивает.

На ужин мы идем в ресторан, где отец почти сразу встречает какого-то своего знакомого, а затем вливается в его шумную компанию, ну а я незаметно от них сваливаю.

Ближе к ночи – отец еще гуляет в ресторане – меня вдруг пронзает мысль: а что, если вернуться домой? Можно даже на такси. Отцу тут и без меня, смотрю, весело. А мне очень домой охота.

Пытаюсь дозвониться до отца, но он не отвечает. Когда уже я сам решил пойти его поискать, он заявляется в коттедж вместе с какой-то хохочущей девицей в фиолетовой короткой шубе. Я, конечно, слегка в шоке, но потом думаю: тем лучше, будет ему компания, а то мне как-то неудобно было бы оставлять его одного.

Отец поначалу плохо меня понимает. Я ему говорю о том, что возвращаюсь в город, а он мне:

– Познакомься, Герман, это Наташа. Наташа, это мой сын… Наташа останется сегодня у нас.

В общем, до него лишь с третьего раза доходят мои слова. Сначала он возражает, сердится, уговаривает остаться, но тут Наташа встревает:

– Са-а-аша-а-а, мне ску-у-учно…

В общем, отец сдается, отпускает меня со своим водилой назад в город, а сам идет развлекать заскучавшую Наташу.

Ну а я на всех парах мчусь в город. Сначала прямо в машине хотел написать Третьяковой, что завтра увидимся в школе, но решил сделать ей сюрприз. Да и поздно уже, Лена спит наверняка.

***

Утром еле продираю глаза. Приехали мы из Байкальска почти в четыре. А в шесть тридцать уже надо вставать. Сначала передвигаюсь по дому как зомби, но после кофе мало-мальски оживаю. И даже в школу приезжаю почти вовремя.

Во дворе, а затем в фойе и гардеробе высматриваю Лену, но она, наверное, уже в классе. Пока поднимаюсь на четвертый этаж, где у нас должна быть химия, как раз звенит звонок.

Галдеж быстро стихает, коридоры пустеют. Но с третьего этажа еще доносятся чьи-то голоса и дружный хохот. Поднявшись еще на один пролет, слышу – это наши. Видимо, химичка где-то задерживается, и наши ждут ее под дверью.

Сворачиваю с лестницы в коридор четвертого этажа – и точно. Наши толпятся полукругом рядом с кабинетом химии. Пока иду, пытаюсь разглядеть за спинами Лену, но не вижу, она же маленькая. Затем понимаю – это её обступили полукругом. Сердце тотчас подскакивает к самому горлу.

А подойдя ближе, слышу, как Ямпольский говорит ей:

– Что, Третьякова, по рукам пошла? Сначала Черный, теперь Горр… кто следующий?

Так сложно представить, что всего месяц назад я ненавидела Германа Горра. Считала его исчадием ада. Ну, во всяком случае, редкостным мерзавцем, а сейчас мне даже стыдно, что я так однобоко судила.

Нет, я не восторженная дурочка… ну, если только немного. Но я же прекрасно вижу и цинизм Германа, и его довольно-таки равнодушное отношение к окружающим. Но это всё на поверхности, вроде как броня. Однако если узнать его получше, то это совсем другой человек. Человек, который мне очень сильно нравится.

Наверное, даже больше, чем просто нравится. Потому что симпатия – это все-таки что-то осмысленное, а то, что я чувствую – оно внутри, бьется вместе с сердцем, трепещет и дрожит, струится по венам, а иногда так сильно распирает грудную клетку, что почти больно становится.

– Ну и как там твой молодой человек? – спрашивает бабушка за ужином.

Хоть я и смущаюсь, но губы сами собой расплываются в счастливой улыбке. «Твой молодой человек» звучит непривычно. К тому же мы еще никак не обозначили наши отношения. Мы просто как-то естественно и незаметно сблизились. А вот теперь бабушка спросила, и я тут же задумалась: кто я для него? Просто подруга или большее? Спросить его об этом я точно никогда не осмелюсь. Но… он же меня целовал вчера. И как целовал! Будто последний раз в жизни. Вспоминаю, и внутри тотчас всё томительно и сладко сжимается.

Я бросаю на бабушку быстрый, стыдливый взгляд, словно боюсь, что она разгадает мои мысли.

– Хорошо, – отвечаю скромно.

– Ну-ну, – по-доброму усмехается бабушка. – Вчера вы с ним всё никак попрощаться не могли. А сегодня что? Весь день дома просидела в выходной.

– Он сегодня уехал с папой в Байкальск.

– Поди, теперь всей душой в школу рвешься?

– Герман завтра еще не вернется… так что…

– Ну ничего, – посмеивается бабушка. – Короткие разлуки даже полезны.

Уж не знаю, какая польза от разлук, мне, наоборот, грустно, что Германа завтра не будет, но с ней не спорю.

– Леночка, вынеси мусор, – после ужина просит бабушка. – А то ведро полное.

Я накидываю куртку, беру мусорный пакет и выхожу на улицу. Уже стемнело, но идти совсем недалеко – буквально до ближайшего двора. Выскакиваю за ворота и перебегаю дорогу. А через каких-то пять минут уже возвращаюсь обратно.

Захожу в подъезд – и сразу возникает ощущение, что здесь кто-то есть. Еще вчера, когда приходил Герман, в подъезде было темно – лампочка, видать, перегорела, но хотя бы со второго этажа доходил какой-никакой свет. Сейчас же и там темно, так что я крадусь к своей двери практически на ощупь. И это чужое присутствие ощущаю прямо кожей, так что волоски на загривке становятся дыбом.

«Да ерунда, – говорю себе, – просто в кромешной темноте всегда что-нибудь такое мерещится».

И тут же кто-то хватает меня за руку и тянет на себя. Я коротко взвизгиваю, но почти сразу слышу Петькин голос:

– Это я. Не бойся. Я просто поговорить хочу… извиниться и вообще…

У меня колотится сердце и неприятно тянет под ложечкой – все-таки я успела здорово испугаться. И когда говорю, голос дрожит и срывается:

– Обязательно нападать в темноте? – вырываю я руку.

– Ты чего, Лен? Я ж не нападал… я просто поговорить… я не хотел тебя пугать…

– О чем мне с тобой говорить? После всего?!

– Я извиниться хотел… правда… – бормочет Петька.

– Долго собирался.

– Я знаю… я тогда… ну, мне стыдно было…

– А сейчас уже не стыдно? – злюсь я.

– Ну… стыдно… твоя бабушка знает?

– Про что?

– Про то, что я… тогда… ну это…

– Предал меня. Заманил на игру, потом в кафе, чтобы надо мной поиздевались.

Чернышов молчит. Я делаю шаг к двери, но он снова хватает меня за руку.

– Лен, подожди… пожалуйста… Извини меня… я не хотел, я не думал… Наши… они говорили, что просто поприкалываются, ну… типа пошутят немного и всё. Обещали, что жестить вообще не будут. Ничего такого…

– Ничего такого? Ты себя слышишь?

– Это правда.

– Неважно, что тебе обещали. Ты. Меня. Предал. Ты! Я же тебя лучшим другом всегда считала. Даже больше. Ты мне как брат был. Я за тебя бы… да что угодно… – От эмоций у меня перехватывает горло, а на глаза наворачиваются слезы. – Мы ведь с тобой с детства… всегда вместе… Ты жил у нас, помнишь? Когда твоя мама с маленьким Павликом в больнице лежала. Ты клялся мне, помнишь? Стащил у бабушки спички и ладонь себе жег? Что ты тогда говорил, помнишь? Что всегда будешь рядом! Всегда будешь защищать… Пусть это только детская клятва, но ты был для нас с бабушкой родным… семьей нашей… Она до сих пор спрашивает, почему Петя не заходит. А я ничего не могу сказать, мне стыдно. Господи, да зачем я вообще с тобой разговариваю?! Ты просто трус и подонок.

– А Горр, значит, не подонок?

– Горр меня тогда увел… спас, когда ты сидел и молчал. Пусти меня! – Я вырываюсь из его рук, но Петька не отпускает.

– Ну да, спас, как же. А ничего, что он всё это и затеял? Он всех подговорил… Он придумал тебя рассорить и со мной, и с Сонькой Шумиловой. Чтобы ты осталась совсем одна… Сонька тебе не рассказывала? Ямпольский ей такого наплел! А девки наши подтвердили. Вот спроси ее, спроси… Только всё это придумал Горр, Ямпольский только сделал, как он сказал. И капитана он тоже мне предложил не просто так. А чтобы я с тобой перестал общаться.

– Ну ты не сильно, смотрю, колебался.

– Да я тогда даже не въехал, что к чему! Ты вот винишь меня… нет, я виноват, конечно. Но за всем этим стоит Горр! Он всё так устроил, типа ничего такого, а потом уже… Горр всех использует. И меня использовал, и тебя тоже. Он просто играет тобой.