Люси тоже искусно владела умением вызывать интерес, интриговать, превращать в мистерию с неожиданной развязкой. Непредсказуемость слов или действий женщины может действовать возбуждающе, только если она уже желанна. Удивление поступком или фразой вызывает стремление узнать ее поближе.

Эдриана всегда привлекали партнерши, которых он не видел насквозь после самого короткого разговора. Люси манила его, такого с ним не случалось несколько лет, и происходящее казалось необходимой и долгожданной переменой. Сейчас не приходилось задаваться вопросами. Не было нужды решаться. Все совершалось на уровне, не поддающемся контролю. Все эти годы Эдриану не хватало подобного.

Они поспешно покинули ресторан и вернулись к машине Эдриана, их уже связывало невысказанное взаимное обещание, ненужные больше и так и не произнесенные слова. Оказавшись рядом с машиной, он остановился у пассажирской двери и открыл ее для Люси, но она положила ладонь поверх его руки, захлопнула дверь, подалась вперед и поцеловала его в губы.

– Чтобы внести полную ясность: мы сейчас поедем к тебе, так? – спросила она, прижавшись к нему всем телом. Он оперся на машину и притянул к себе Люси, поцеловав ее и снова оттолкнув. Задержись они чуть дольше, и Эдриан всерьез рисковал не справиться с искушением опрокинуть ее на капот, покрытый птичьим пометом. Поэтому он заставил ее сесть на пассажирское сиденье, сам запрыгнул за руль и помчался домой, не дожидаясь, пока окончательно потеряет голову.

Хотя карцер оказался чище обычной камеры, в нем было по-настоящему мрачно, и Гэбриел понял, что много потерял, угодив сюда. Он уже тосковал по Солу и Кензи. Даже по Спарксу. Его оставили наедине с постоянно крутящимися в голове мыслями. Как ни старался, он не мог отогнать воспоминания обо всем дурном, что когда-либо сделал, а главное – о человеке, сгоревшем заживо по его вине, и потому Гэбриелу постоянно чудился запах паленой плоти, барбекю из человеческого мяса. Очень хотелось уснуть, прекратить беспорядочный гул в ушах, хотя бы выключить неодобрительный голос отца, который, конечно же, воображал, что одержал победу и был прав во всем с самого начала. Теперь родитель наверняка наслаждался тем, что распознал в сыне пресловутую паршивую овцу и что все пророчества и обвинения, которыми он осыпал его чуть ли не со дня появления на свет, оказались справедливыми. Отец не скупился на безжалостные оскорбления. И ведь действительно, что-то с Гэбриелом было не так, что-то плохое сидело внутри него. Значит, отец действительно не ошибся. Вот теперь погиб человек, и он лишился жизни исключительно из-за Гэбриела.

Гэбриел несколько раз пнул ногой ножку койки и на собственном опыте убедился, что все в карцере привинчено к полу. Наверняка он сломал большой палец.

Вопрос, заданный медсестрой, тоже вновь и вновь всплывал в голове. Чего больше всего не хватает из прошлой жизни вне тюремных стен? Свобода на самом деле не точный ответ, как понял Гэбриел сейчас, получив неограниченное время на обдумывание. Более правильным, применимым к такому вопросу стало бы слово «вероятность». Это настолько широкое, до такой степени неосязаемое понятие, что никто не ценит его, пока не утратит. Жизнь со строгим распорядком действительно невыносима. Эта комната, каменный квадрат, где Гэбриел проводил каждый час каждого нового дня, стала началом конца его выбора. Он должен делать, что прикажут, и не смеет выходить за пределы заранее очерченных границ. Он не вправе даже думать об ином, пока не разрешат. Надо полагать, в том и состоит смысл взросления. Так себя чувствуешь, осознав, что каждый поступок имеет последствия. Гэбриел дал себе слово с этого дня всегда думать, к чему приведут его действия.

Три раза в день прорезь в двери открывалась и появлялся поднос с едой. Сон ускользал, как никогда прежде, хотя Гэбриел каждый раз надеялся, что будет спать. Он ложился на койку, закрывал глаза, но в голове роились мысли и не давали покоя. В этом смысле в обычной камере гораздо лучше. Здесь оглушала тишина, и Гэбриел переставал помнить даже то, что уже тысячу раз обдумал и подытожил. Его снова и снова одолевала тоска по крылу Б, ему не хватало даже постоянной опасности, хотелось любых ощущений, кроме безысходного одиночества. Остаться наедине с собой оказалось тяжелее, чем он ожидал, особенно зная, что это, похоже, лишь начало срока, отведенного ему в карцере. Гэбриел мог провести здесь неделю, если они так решили, или месяц, если постановили иначе. Ничего нельзя изменить. Раньше ему казалось, что, если его оставят в покое совсем одного, это принесет облегчение. Но вот именно облегчения он и не чувствовал. Трудно было представить что-то, сильнее изматывавшее душу. Гэбриел потерялся без людей, которые могли видеть его. Все любимое и ненавидимое в других оказалось лишь отражением самовосприятия. Без зрителей Гэбриел больше не понимал, кто он.

Почему он позволил Ашеру манипулировать собой? Винить в случившемся можно только себя. Казнить снова и снова. Но Гэбриел хорошо усвоил урок. Если удастся выбраться из карцера, он станет образцовым заключенным, а если когда-нибудь выйдет из тюрьмы, превратится в примерного гражданина.

Вдруг они забыли о нем? Что, если однажды никто не принесет тарелку с едой? Гэбриел оказался в полной власти надзирателей своего крыла. Весь его мир свелся сейчас к этой комнате, а каждый час растянулся на целую вечность. Он посмотрел на особое одеяло, сшитое так, что с его помощью при всем желании не получится покончить с собой. И в сотый раз подумал, что можно все же изжевать шов, пока не получится оторвать полосу плотной синтетической материи, обмотать ее вокруг шеи два или три раза, чтобы, даже если передумаешь, не суметь освободиться. В сотый раз Гэбриел отговорил себя от подобной попытки, вновь полностью отдаваясь бесконечному кружению в голове одних и тех же образов. Мыслей без начала и конца.

Как почти все население страны, Имоджен и Дин смотрели в интернете видео нападения на чету Уоллис, распространявшееся подобно вирусу. Только на одном сайте его открыли сотни тысяч человек, и счетчик просмотров все крутился, молниеносно и неудержимо. Эдриан прислал напарнице ссылку несколько минут назад, приписав, что заедет за ней рано утром. Нужно было браться за работу не теряя времени. Пока же Имоджен с Дином расположились на софе и смотрели запись на ее мобильном телефоне.

– Ты занимаешься этим делом? – спросил Дин в начале ролика.

Видео длилось восемь минут.

– Да, и дальше станет только страшнее. Я своими глазами видела итог. Ты уверен, что хочешь…

Он вскинул на нее удивленный взгляд.

– Меня трудно испугать.

Еще минуту они смотрели на дисплей в полном молчании.

– Несчастные старики, – сказала Имоджен. – Что, черт возьми, пошло не так в мире, где мы живем?

– Есть предположения о мотиве?

– Никаких. Пара пенсионеров. Все, что у них было, это сын и трое внуков. У них не водилось денег, которые заслуживали бы упоминания, ничего ценного, насколько мне известно, из дома не пропало. Вот почему преступление на первый взгляд выглядит так, словно его совершили просто ради развлечения.

– Что известно о преступниках?

– Думаю, это подростки. В любом случае – зеленые юнцы. Никаких отпечатков пальцев, на видеозаписи нет звука. В этом смысле не с чего даже начать. Наши технари, конечно, попытаются определить, как и когда это видео попало в Сеть. Но подростки сейчас очень грамотные по части того, что касается компьютеров. Эта банда хочет что-то показать. Уж слишком много старания они вложили в убийства. Значит, суть не только в чистом насилии.

– Выключи. Тебя это явно слишком волнует. Так ты спать спокойно не сможешь. – Дин прижал ее к себе.

– Осталась всего минута, так что я дождусь конца, – возразила Имоджен. – Мне в любом случае придется смотреть это в участке.

Она наблюдала, как один из преступников вырвал клок шерсти из бока уже мертвой собачонки и принялся рисовать на стене. Тот, кто держал телефон с камерой, делил кадры между ним и вторым негодяем, безжалостно избивавшим старика. Камера медленно плыла с откровенного акта бессмысленного насилия на примитивный рисунок на стене гостиной. Причем запись пропустили через программу, придавшую ей вид старого изображения, исцарапанного и окрашенного в сепию. Звучавшей музыки Имоджен не узнавала, но могла бы определить мелодию за несколько секунд с помощью приложения в телефоне. Впрочем, Дин прав. Надо выключить. Просмотр ролика здесь и сейчас слишком сильно напоминал работу на дому, хотя любой из людей на планете мог при желании открыть это видео. Имоджен проследила за счетчиком просмотров – цифра продолжала расти: все больше людей заходили на сайт, чтобы увидеть страдания стариков. Почему их так интересует это омерзительной зрелище? Имоджен бросила взгляд на Дина и заметила, что он впал в молчание, в необычное, ненатуральное, лишь дыханием выдавая, что старается держать эмоции под контролем. Имоджен в последний раз посмотрела на дисплей, увидела, как фигура в черном закончила последние штрихи символа, после чего изображение замерло.