Оставшуюся часть дня Сибил решила провести на чердаке, под крышей корпуса современной истории, предварительно пробравшись в кухню и стащив оттуда буханку хлеба, пару ломтиков сыра, несколько яблок и банку молока, что для воровки ее уровня не составило труда. Однако провернув все это и затаившись на чердаке в ожидании темноты, Сибил снова ощутила себя студенткой.

Она отыскала это место еще в детстве, когда сама училась в Университете и, будучи отличницей, но далеко не прилежной девочкой, могла позволить себе прогулять пару скучных лекций, посвятив это время чтению очередной увлекательной книги. И в этом она была не первой. Проникнув на этот чердак, для чего потребовалось забраться с открытой общей веранды четвертого этажа корпуса на крышу, цепляясь за овитую плющом лепнину, затем, балансируя на покатой крыше, пройти в другое крыло здания и там залезть в маленькое круглое окошко, Сибил обнаружила здесь тайничок с книгами, незаконченным дневником и потрепанной фотографией двух молодых людей, чьи лица уже было практически невозможно различить. Из дневника Сибил поняла, что когда-то в этом месте пряталась другая студентка, такая же любительница книг, как и сама Сибил, а на фотографии были запечатлены ее родители, которых эта девочка, по-видимому, лишилась в очень раннем возрасте. И хоть она никогда не представлялась, читая мысли, изложенные на бумаге, Сибил поняла и узнала эту незнакомку так, как могла бы узнать свою лучшую подругу, если бы таковая у нее была. Сирота, воспитанница Университета, белая ворона среди своих сверстников, эта девочка была так сильно похожа на саму Сибил, что той первое время страстно хотелось отыскать эту незнакомку, поговорить с ней, признаться, что она все прочла, что поняла каждое слово и каждую мысль и что ей самой хочется стольким поделиться. Но найти ее не представлялось возможным, а на сам чердак никто кроме Сибил так и не являлся, из чего она сделала вывод, что эта таинственная девочка, должно быть, давно покинула Университета, уступив свое тайное место другой одинокой студентке, ищущей уединения. И тогда Сибил продолжила вести ее дневник, дополняя его своими мыслями, и с теплотой думая о том, что когда-нибудь, когда она станет взрослой и покинет Университет, другая студентка найдет это место и прочтет ее записи. Но вот она взрослая, снова здесь, нашла дневник и поняла, что никто за эти годы его так и не коснулся. Возможно, время еще не пришло.

С тех пор, как Сибил бывала здесь в последний раз, в ее тайном месте ничего словно и не изменилось. Тот же запах пыли и древесины, те же нагромождения старой мебели, зачастую поломанной и ненужной: столы, стулья, шкафы и кресла. В одном из таких кресел, с порванной красной обивкой и без правой ножки, отсутствие которой было компенсировано стопкой старых учебников, Сибил и сидела, глядя, как гуляют студенты в парке внизу, как кружатся пылинки в проникающих сквозь окно лучах солнца, и читая очередную книгу или делая записи в дневнике. Теперь Сибил примостилась там же, с наслаждением окунувшись в мысли самой себя из далекого прошлого, уносящие ее в воспоминания о тех днях, когда жизнь была... иной.

– Ты поражаешь меня, Кит, – бормотал низкорослый, коренастый, заметно лысеющий мужчина в сером костюме. По его круглому лицу сбегали бисеринки пота, блестящие капельки задерживались на кончике острого, орлиного носа. Вместе с Китом они спускались по каменной винтовой лестнице в глубины древних подземелий Меркаты. Здесь царила страшная духота и мрак, едва рассеивала который только лампа, которую нес мужчина перед собой, и Кит прикладывал все возможные усилия для того, чтобы не споткнуться на неровных ступенях, и не свернуть себе шею, бесславно закончив тем самым свой жизненный путь.

А человек тем временем продолжал бубнить себе под нос:

– Столько лет ни единого письмеца, и тут на тебе, объявился. Да при том с какими просьбами. То книга ему наша священная понадобилась, а теперь вот... это...

– Прости, Билли, прости, ты прав, – закивал Кит в ответ. – Где мои манеры? Как поживаешь?

– Сойдет, – сварливо буркнул Билл Дрейкс.

– Как Рита? Как близняшки?

– Вытягивают из меня все соки, – вздохнул Билл. – Серьезно, не думал, что семейная жизнь будет так... ммм... утомительна. А ты ведь предупреждал, да, я помню. Теперь часто твои слова вспоминаю, и знаешь, действительно начинаю склонятся к высказанному тобой тогда мнению, что брак – это ни что иное, как добровольное рабство, одни сплошные ограничения и ни капли удовольствия.

– Ой, да ладно тебе, Билли, все не может быть так плохо.

– Нет, конечно. Просто жалуюсь. Утомился я, знаешь ли. Даже не знаю от чего больше, от семейной жизни или от воспитания детей.

Они остановились возле массивной дубовой двери, и Билл сунул руку под ворот рубашки, извлекая оттуда ключ на серебряной цепочке.

– А сколько уже близняшкам? – спросил Кит, прислонившись плечом к стене и вытирая пот со лба рукавом рубашки. – Три года? Четыре?

– Хех... – усмехнулся Билл, вставляя ключ в замочную скважину. – Ты потерял счет времени, друг мой. Им этой зимой будет семь.

– Семь?! – искренне поразился Кит. – Так сколько же мы с тобой не виделись?

– О том и речь, что много, – Билл провернул ключ дважды, и из-за двери раздался громкий щелчок. – А тут ты вдруг объявляешься, и, представьте себе не для того, чтобы старого друга проведать, спросить, как он живет и чем дышит, а для того, чтобы в книгу нашу заглянуть. И эта просьба была еще цветочками, как оказалось.

Билл убрал ключ обратно под ворот рубашки и, толкнув дверь, снова поднял перед собой лампу и пошел во тьму.

– Слушай, Билли, виноват, каюсь, – говорил Кит, идя следом.

– Дверь закрой, – перебил его Билл. – И защелку поверни, там внизу.

– Если хочешь, после дела сгоняем с тобой в бар, пропустим пару кружечек, – продолжил Кит, возясь с защелкой. – Я угощаю. Расскажешь о своих невзгодах и трудностях. Может, в бильярд шары погоняем, ммм? Как в старые добрые…

– Посмотрим, – буркнул через плечо Билл, идя по коридору дальше. – Если выживешь.

Кит открыл было рот, чтобы что-то на это ответить, но не нашел подходящих слов. Всё действительно могло закончиться для него крайне плачевно. Но пойти на это Кит был должен, чтобы у них с Сибил появился шанс одолеть Данте и Алантиса. В одиночку им с этим древним демоном едва ли удастся справиться.

Скоро темный коридор закончился еще одной дверью, открыв которую Билл пропустил Кита вперед, в просторный зал, освещенный несколькими десятками свечей. Здесь стояли в два ряда длинные лавки, перед которыми возвышался каменный постамент – нечто вроде кафедры. Над ним свисал с потолка гигантский гобелен из красной ткани, на котором черным узором был вышит символ Хитиса Омерзительного – одного из шести старших кошмаров, воплощения страха перед болезнями, недугами и уродствами, покровителя всех тварей ползучих, яд источающих и инфекции разносящих.

Будь на то воля Кита, он бы выбрал любого другого демона. Например, Варкиса Дикого – воплощение страха жертвы перед охотником, ужаса темноты и монстров, которые в ней скрываются, самого примитивного и старого среди кошмаров. Или, может быть, Дилиуса Беспощадного – рогатого воплощения страхов человека перед физической болью и страданиями, самого могущественного из всех кошмаров. Он бы готов был говорить даже с Сатерикой Холодной – олицетворяющей трансцендентный ужас человека, страх смерти и пустоты, которая за ней последует. Или с Соккором Порочным – многополым существом, в котором воплотились все страхи человека, касающиеся своих потаенных, эротических фантазий и желаний, отрицания собственного постыдного и унизительного естества, а так же ужас перед сексуальным насилием и домогательствами, граничащий с непреодолимым желанием испытать подобный опыт. Но, конечно, самым лучшим для Кита вариантом из всех стал бы Оликаст Многоликий – самый молодой из старших кошмаров, олицетворяющий многообразные психические заболевания, а так же все социальные страхи человека, такие как паранойя, боязнь быть обманутым, страх неудач и публичных унижений, боязнь стать не таким, как все, и быть непонятым обществом. Этот демон, как гласят легенды кошмаров, единственный из старших, кто не был рожден в Кошмарах, а некогда на заре новой эпохи являлся человеком, демонологом, который достиг таких невероятных высот в собственном ремесле, что стал в итоге не просто демоном, а одним из старших. Впрочем, другие старшие кошмары власти Оликаста не признают, территорий в мире кошмаров у него нет, и Оликаст якобы бродит здесь, в Адверсе, в образе обычного человека. Есть мнение, что именно он, дабы отомстить прочим старшим кошмарам, некогда явился в Университет и положил начало корпусу демоноборцев, которые вот уже сто лет активно ищут и изничтожают других сектантов. Вот с таким бы демоном Кит готов был работать, он был даже уверен в том, что они смогли бы найти общий язык. Но, на худой конец, он готов был работать с любым из вышеперечисленных, лишь бы не с Хитисом Омерзительным, одно имя которого уже говорило о многом. Однако, по иронии судьбы, именно Хитису Омерзительному поклонялся старый друг Кита, Билл Дрейкс, с которым они вместе, когда-то давно бежали из детского дома. Однако Билл оказался не готов выживать на улицах Меркаты, и после полугода бродяжной жизни он нашел спасение в секте, которая предложила ему не только членство, но также кров и защиту. Кит тоже мог в нее вступить, но пошел другим, не столь простым путем, не желая тогда, как не желал и теперь, создавать себе покровителей. Однако, несмотря на разницу взглядов, Кит и Билл остались друзьями, и эта дружба теперь очень Киту пригодилась.