Аннабелль удивлённо вскинула брови. Уильям говорил вещи, о которых раньше и не заикался. Тема «любви к себе» и принятия себя, мечты насчёт того, что кто-то полюбит тебя таким, какой-то ты есть – все это было (остаётся) мечтой школьницы, только встретившей симпатичного парня в своей жизни. Так думала Аннабелль долгое время, потому что никто, правда, никто, не любил ее просто так. Пройдёт много лет, прежде чем она поймёт – как сильно ошибалась. И все проблемы начались тогда, когда она изменила себе. Или себя?

— Уилл, спасибо, но не лезь, — холодно ответила Морган. — Так что, вы с Домиником не ладите?

Уилл смутился. Аннабелль умело перевела тему.

— Я раньше постоянно обзывал его педиком, потому что он не встречается с девчонками. А Ингрид рассказала мне, что Доминик целовался с парнем на ее прошлый день рождения. Ну, вот он меня и ненавидит.

— Ты его так обзывал? — ошарашено переспросила девушка.

Воттерс с виноватым видом кивнул.

— Я не думал, зачем я это делал, потому что это был не я. Но из положительного: извинился перед ним. Каюсь, мне очень стыдно. Но это моя неуверенность. Все травили, и я начал.

— Что? Зачем? Уильям, ты просто отвратителен.

— Какой есть, — голос его чуть дрогнул, — лучше не буду.

— Хочешь знать мои планы после школы, Уильям? — с ноткой нервозности, усмехнулась Аннабелль.

— Ну-ка, — заинтересовался Уилл.

— Переехать отсюда вместе с Адамом, потому что я ненавижу этот город и ненавижу всех тех, кто меня окружает.

Засунув большие пальцы за ремень, Уилл присвистнул.

— Я бы сказал мнение на этот счёт, да это бесполезно. Ты отодвинешь всех, сделаешь по-своему. Меня можешь ненавидеть, я разрешаю.

— Улыбнись, Уилл! Чего-то ты грустный, ну, где твоя улыбка? — усмехнулась Аннабелль горько, и ее голос сорвался.

Воттерс усмехнулся в ответ.

— Забыл дома свою красную помаду, — отшутился он, — пойду я в дом, холодает. И ты тут долго не стой,

Заторопившись, парень покинул сад. Аннабелль посмотрела ему вслед, пнув камень тяжёлым ботинком. Внутри загорелся какой-то неимоверный гнев, язык его пламени достигали гортани, и девушке хотелось кричать. Она взяла телефон, снова звонила Адаму несколько раз, но он не брал трубку. Прослонявшись по заднему двору, она разрыдалась, и вернулась в дом, когда совсем стемнело. Глаза щипало от туши, а помада размазалась по лицу. В доме стало совсем темно. Идя по дому, она смотрела в пол, и когда уткнулась в кого-то – слабо обратила внимание. Чья-то крепкая фигура преградила ей путь. Подняв взгляд, она ахнула, и упала в его объятия.

Адам стоял перед ней.

Наше время

— Это... — сказал Ронан, — интересно. Понятно, почему ты эту неделю толком никуда не выходила.

Мужчина смотрел на новую картину Аннабелль с задумчивым видом. Она устало улыбнулась, заправив за уши выбившиеся из хвоста прядки. Искусство позволяло ей оставить след о жизни, может быть, не очень успешной, но все же, уникальной.

— Я много в нее вложила, — призналась девушка.

— Можно считать автобиографией? — спросил Ронан.

— Нет, какая мне автобиография? Я...так, простая девчонка из Монреаля, которой даже гордиться нечем. Это, скорее, урок. Пусть кто-нибудь поучиться на моих ошибках.

Повернувшись к новому полотну – Аннабелль прикусила губу. С трудом сдерживая поток слез, она сумела рассмотреть его и осознать, что на самом деле нарисовала. На темно - синем фоне оказалась написано бледное тело девушки, вытаскивающее из груди сердце, обколотое иголками. Тело выглядело худым, замученным, на лице вместо рта – большая дыра, а в глазах – кроваво - красные сердца. Над телом темные - темные тучи, за ними прятались звезды, сбоку – размытый мужской силуэт со стрелами в руках. Кульминацией рисунка стала длинная белая дорога, уходящая в небо.

— Не оставишь ее дома?

— Нет, чего ты? Выставлю на продажу. Наверняка, найдет себе хороший дом. Кто-нибудь обязательно поймет смысл, найдет для себя новый и заберёт.

Ронан пожал плечами.

— Белль, я оцениваю на уровне «красиво или нет», можешь считать меня тупым. Твоя картина понятна только из-за того, что я знаю тебя столько лет. Незнакомый человек может увидеть в ней совсем другое.

— Ты чего? Живопись далеко не самая простая вещь и все не обязаны в ней разбираться. Мне пришлось учиться в университете, чтобы это сделать. А насчет картины...Если кто-то увидит в ней свою историю, буду только рада.

Ронан пожал плечами. Очевидно, что-то хотел сказать, но не смог найти слов. Он подошёл к девушке сзади. Обхватив ее талию сильными руками, трепетно поцеловал в шею. Жесткая щетина щекотала нежную кожу Аннабелль, заставляя тихонько рассмеяться. Она удивлялась – как в Ронане сочеталась недюжинная сила и ласка. Два противоположных понятия так гармонично жили в этом человеке.

— Я не знаю стоит ли говорить, что мне жалко тебя, — тихо сказал Ронан, — потому что я не до конца знаю ваши отношения, какими бы они были...и жалеешь ли ты о чем-то.

— Нет, я редко о чем-то жалею. Как бы там ни было, встреча с Адамом – это не то, о чем я жалею. Когда ты переезжал в Лос-Анджелес, рядом со мной были Доминик и Адам. Не представляешь, сколько ерунды мы натворили с Домиником! Однажды даже разрисовали трансформаторную будку неподалеку от школы. Нам показалась она скучной.

Аннабелль ухмыльнулась, почувствовав – на щеках выступает лёгкий румянец.

— О, господи! — схватившись за голову, рассмеялся Ронан. — Вот это ты была бунтарка! А когда мы гуляли – притворялась девочкой - девочкой в красивом платьишке.

— Может быть, такой и надо было остаться. Девочкой-девочкой в красивом платьишке, но научиться стоять за себя, границы отстаивать. А я стала Медузой Горгоной.

— Я тебя любую любил и буду любить, — сказал Ронан, — ты мне еще до отъезда нравилась своей непосредственностью. Когда ты выросла, я старался поухаживать, но боялся, поймешь не так. И сейчас, ты никакая не Медуза. Выпустила шипы, потому что долго обижали.

— Правда?

— Я тебе никогда не врал. И ненавижу врать, — сказал Ронан, достав бутылку колы из холодильника.

— Все еще Кола? — усмехнулась Аннабелль.

— Никогда ей не изменял. Единственная дрянь, которую я себе позволяю и позволял, когда играл в сборной.

— А, так вот оно что. Вас гоняли за сладкое?

— Ну, были ограничения. Одно время даже диетолога нанимал. Дарсия постоянно к нему ходила, мы старались правильно питаться. Ее агентство за каждый лишний грамм гоняло, — признался Ронан.

— В модельном бизнесе с этим строго, насколько я знаю. Ронан, а как вы сейчас...? С Дарсией?

Ронан улыбнулся, вздохнув.

— Почти никак. Расстались со скандалом, а через пару месяцев она позвонила и мы поговорили обо всем. Я не смог простить. Отношения бы уже не были такими классными. Она живет сейчас в Нью-Йорке, сотрудничает с хорошим агентством, встречается с кем-то. Дарсия — неплохая девушка, но не без своих чертят.

— А кто без них?

— Точно.

— Я своим дала полную волю в Берлине. Был период бесконечных рейвов и баров. Сначала от этого визжала, вау, такие эмоции. Незнакомый город, огни, классная музыка, алкоголь, свобода, нет никакого контроля. Первый бар, второй, третий...Выходные за выходными. Новый рейв, новые знакомые, старые знакомые. А потом все это становится похожим на разноцветное пятно, потому что ничего не можешь понять и вспомнить. Постоянно голова болит.

— Но не жалеешь?

— Скорее нет, чем да. Представляешь, мы однажды были на рейве в поезде, — залилась смехом Аннабелль, — господи, как это звучит.

— В смысле? Поезд едет, а вы танцуете? Там же и без этого все трясутся, — подхватил волну смеха Ронан.

— Да, там на станциях заходят новые люди. И вы катаетесь. Такое только в Германии могли придумать.

— Я там никогда не был. Зато некоторые штаты объездил вдоль и поперек. В Лос-Анджелесе мне вообще не нравилось, в Калифорнии в целом. Весь день может стоять жара, а ночью становится сильно холодно.