В конце концов, после кнута, выглядящего как попытка внушить мне чувство вины, словно я — ребенок, сломавший что-то, имеющее огромную ценность, он переходит к прянику, который всё равно является кнутом. Завуалированным под пряник, но кнутом.

— В общем, мы приняли вас на работу, Игант.

Вот как. Даже не спросили, хочу ли я работать на них.

— Вас и еще нескольких человек, нервная система которых была пластична настолько, чтобы принять внесенные в неё изменения. К тому же, вы один из тех людей, к которым можно применить некоторое… — он делает паузу, будто подбирает нужное слово, — давление. Марья Меньшова, ваша сожительница, выгорела при экстренном выходе из сети?

Молчу.

— Мы только обкатываем технологию, которая позволяет видоизменять и восстанавливать синапсы, но испытания проходят успешно. И если вы будете сотрудничать на добровольной основе…

Он продолжает говорить, а я уже понимаю, что соглашусь. Тем более, выбор так устроен, что его просто нет. Либо я отказываюсь, и Ржавую отправляют на опыты, тестировать всё подряд, до тех пор, пока её тело будет пригодно для тестирования хотя бы чего-нибудь. Либо я буду послушным пёсиком, чётко выполняющим команды, и над Машкой всё также проводят опыты, но уже пытаясь вернуть полноценность её нервной системе. По крайней мере, Саринц уверяет, что так и будет.

Проверить я не могу, но всё-таки, я соглашаюсь. В конце концов, зачем-то же они напичкали меня железом, кремнием… чем там ещё? Какой-то смысл во всём этом должен быть. И даже если доктор мне врёт, то почему бы не потешить себя иллюзией того, что всё будет хорошо? До тех пор, пока ситуация не изменится в какую-нибудь сторону.

Это моя любимая отмазка последних нескольких лет: пока ситуация не изменится в какую-либо сторону. Но сколько раз ситуация менялась, а я так ничего и не предпринимал? Сколько раз, ловя себя на мысли, что вот она, возможность всё изменить, я решал, что не настолько уж эта возможность и реальна.

Принцип работы тот же, что и с десктопами, которые я по привычке называю досками. За исключением одного момента — теперь десктопом стал я сам. Полупрозрачная панель интерфейса, полупрозрачные метки над предметами, подключенными к общей сети или просто имеющими возможность соединения. И всё это идет через широченный канал, который и не снился мне в моей коробке — тесной соте человейника.

— Попробуй открыть сейф, — предлагает мне лаборант, которого зовут Андреем.

Я пробую, привычно помогая себе жестами, будто на руку надета перчатка-манипулятор. Но у меня ничего не выходит.

— До тех пор, пока ты будешь отвлекаться на руки, у тебя ничего не получится, — уже в который раз сообщает мне лаборант. — Дай мозгу свободу, он все сделает сам. Тебе нужно всего лишь послать команду.

Не думать о руках не получается. Точнее, как только я перестаю о них думать, ладони сами принимаются выписывать узоры, как это было во время работы с доской. Сейчас же достаточно, как говорит Андрей, представить действие.

— Я отдаю команду, да только толку-то?

— Лабораторные крысы, которым имплантировали устройства, типа тех, что сейчас в тебе, осваивались на второй-третий день. Задачи были другими, но суть оставалась той же.

— Вот крыс бы и дрессировали, — огрызаюсь я.

— Не злись. Я всего лишь рассказываю о результатах аналогичных опытов на животных.

— Не злись… — передразниваю его я.

Если с физическими тренировками всё идёт гладко, то с освоением внедрённого в меня интерфейса, позволяющего отдавать команды вещам, всё намного сложнее. Иногда я цепляюсь к их интерфейсам, но никак не могу уловить тот момент, когда это происходит, чтобы понять, как именно у меня это получилось.

Мысленно чертыхаюсь и снова пытаюсь представить электронику сейфа. Но в очередной раз что-то идёт не так. Каждый раз я придумываю всё новые и новые способы потянуться к хлястикам-указателям, висящим над сейфом, десктопом Андрея, меддиагностом, стационарной системой… Но всегда ловлю себя на мысли, что, напичкав меня железками, коновалы повредили что-то, позволявшее моей фантазии интерпретировать сеть.

Перед глазами в разных частях обзора на мгновение появляются цифры — нолики и единички, словно артефакты при просмотре старого, плёночного кино. Индикатор сейфа меняет красный огонёк на зелёный, снова на красный. Цифры и значки мелькают в другом порядке и в других местах. Индикатор снова становится зелёным и на десктопе перед глазами проявляется мудрёная трехмерная схема, в которой я ничего не понимаю.

Пока я пытаюсь сообразить, как с ней взаимодействовать, по всей области зрения вновь пробегает рябь из спецсимволов, циферок и букв, а полупрозрачная схема начинает вращаться и видоизменяться. Слишком быстро для того, чтобы я успел понять, что происходит. Сейф издаёт щелчок. Дверца открывается. Перед моим лицом ещё раз проскакивает набор символов и изображение стабилизируется.

— Отлично! — хвалит Андрей. — А теперь…

Голова взрывается болью. Всё поле обзора заволакивает метелью из нолей и единичек, пролетающей слева направо. Следом за ней проходит волна циферок помельче размером. За ней — ещё. И ещё.

После каждого такого всплеска за край угла обзора улетают не все символы. Некоторые остаются прямо передо мной, с каждой новой волной формируя узнаваемый образ — фигуру человека.

Фигура машет мне рукой, словно хочет привлечь внимание. Как будто вокруг меня целая толпа таких, и я не найду его в толпе, если не подать мне знак.

— Времени мало. Слушай внимательно, — доносится до меня голос.

И мне кажется, будто его отливающие бесполым металлом нотки звучат прямо у меня в голове.

— Я помогу тебе выбраться отсюда. А ты поможешь мне. Сейчас от тебя требуется не подавать вида, что происходит нечто, выбивающееся за рамки проекта. Экспериментаторы должны думать, что испытания продвигаются по намеченному ими плану. Кто я и зачем нам это я объясню позже.

Фигура растворяется. Головная боль сходит на нет. А я слышу голос Андрея.

— Игант? Игант? Фриз!

Мотаю головой, прогоняя наваждение.

— Ты в порядке, Иг? Что случилось?

— Не знаю, какой-то…

Металлический голос в голове напоминает:

— Меня нет.

— Какое-то… как-то помутнело на мгновение перед глазами, — стараясь выбрать нейтральное объяснение, говорю я.

Андрей тянется к кнопке активации меддиагноста.

— Нормально уже, — останавливаю я его.

— Положено, — возражает медик и активирует робота.

Меддиагност подкатывается ко мне, протягивая манипуляторы, и принимается за последовательное сканирование мест сращений мяса и железа. Он деловито пищит, как это было уже не раз, выдвигая манипуляторы и проводя закрепленными на них сканерами из стороны в сторону, фиксируя что-то известное только программам и алгоритмам, живущим в его нутре.

С кистевым чипированием гораздо проще. Вживлённая под кожу пластина достаточно велика для того, чтобы контактировать с нужными нервными окончаниями в любой момент времени, вне зависимости от того, сжата ладонь в кулак или пальцы растопырены. Фактически это поверхностный имплант, позволяющий передавать с десяток простейших команд, интерпретируемых мозгом, дающим ответ в зависимости от получаемых внешних сигналов: от перчатки, электронного замка, валидатора, доски. Эти основные команды можно комбинировать в различной последовательности и получать полноценное общение с периферийными устройствами.

Как объяснял Саринц, полное сращивание позволяет отправлять информацию к чипам не только электрическими импульсами, но и при помощи химии, передавая искусственно созданные нейротрасмиттеры, которые нервная система распознаёт как свои.

Именно для этого и была нужна депривация, изматывающая нервную систему до необходимого состояния, притупляющая её способность отторгать искусственно созданные сигналы-молекулы и дающая возможность перестраивать нервные окончания для их восприятия.