Модно одетый, гладко выбритый, источающий запах едкого одеколона. Его дерганая мимика наводит на мысли о том, что парень злоупотребляет стимами.

— Не понял, — мотаю я головой. — Мы и раньше на деньги играли со стационарным. Ничем от дружеских матчей не отличается.

Итальянец усмехается.

— Чем выше ставки, тем больше искушение подкрутить крупье. Поэтому и существуют серверные.

— А… — делаю выражение лица человека, которому объяснили настолько очевидное, что он должен был бы додуматься сам.

— Ну что, начнём? — спрашивает парень с ирокезом, когда на настенном десктопе высвечивается заставка игры.

Первый расклад я проигрываю. Но не совсем тупо. Я адекватно отражаю несколько атак, после чего перехожу в контратаку, выстраивая свои карты в слишком длинный клин. Защиты на фланговых картах минимум, чем и пользуются Арл с итальянцем. Они разделывают меня всего за семь ходов. Досадливо чертыхаюсь и, поставив свой десктоп в режим ожидания, наблюдаю за схваткой на большом настенном экране, попутно делая выводы.

Итальянец — хитрила. Дожидается, когда кто-то ввяжется в размен, помогает добивать, но в какой-то момент переключается на того, кому помогал. Действенно, но не более двух-трех раскладов. Потом его станут выносить из партии в первую очередь именно из-за этого. Про остальных пока ничего сказать ее могу.

Проходит пятнадцать минут, за которые турельный сторож семь раз проезжает по одному и тому же маршруту. Арл за эти минуты перестаёт задавать вопросы, я успеваю спрятать коробку с таблетками и пистолет в карман, а робопаук возвращается и, подобрав под себя металлические лапы, замирает возле моих ног.

Возвращаюсь к наладоннику. Сначала вывожу на экран схему всего помещения — двухмерный план. Ровные прямоугольники вдоль одной из стен, выстроившиеся в несколько рядов, очевидно, какие-то ящики. Большой прямоугольник в торцевой стене — возвышение? Помост? А может быть, наоборот, углубление. Если верить цифровой подписи, скан плана, который Ржавая извлекла из архивов, был сделан почти восемьдесят лет назад.

Впрочем, меня интересует то, что паучок насканировал у противоположной стены. Если другие объекты, обнаруженные и нанесенные им на карту, не соответствуют оригинальным планам строения, то люк находится на одном и том же месте: и в файле, который Машка умыкнула из городской архитектурной базы, и на схеме, созданной паучком.

Переключаюсь на видео. Проматываю до того момента, где робопаук обследует именно этот участок. Да. Зазоры в полу забиты пылью и мусором, но они есть.

То время принято называть великим цифровым переходом. Звучит глупо, но кто его знает, какие технологии были тогда на самом деле? Возможно, на тот момент перегнать всю документацию с бумажных и магнитных носителей на цифровые действительно являлось техническим прорывом. Некоторые историки уверены, что процесс растянулся не на одно десятилетие. Но вот уж в это верится с трудом.

Я переключаюсь на видео со второй камеры паука, направленной вверх. Отмечаю интересующие меня части картинки и перезапускаю видео заново, в другом режиме. Ещё раз отмечаю те же места. И ещё раз. Наладонник долго думает, собирая из фрагментов разного спектра одно целое, и в указанных мной местах начинают явственно просматриваться датчики.

Не то чтобы их прятали. Вполне закономерное расположение. Но нужно было убедиться.

За то время, которое я трачу на изучение видео, турельник ещё трижды появляется на маршруте, каждый раз останавливаясь на одном и том же месте, чтобы повертеть башней.

Второй расклад я тоже проигрываю, вылетая из партии самым первым. И снова чертыхаюсь. Но в этот раз не ставлю на паузу свою доску, а бросаю её на стол — естественный жест расстроенного игрока.

Машка Ржавая долго отлаживала монт-программу, обучая её реагировать на сгибы десктопа в определенных местах. А я долго тренировался, раз за разом швыряя десктоп, чтобы он, ударившись о стол, сворачивался именно так, как это нужно для активации монта.

Итальянец усмехается и, отпивая из своего стакана, продолжает игру. Я снова смотрю на настенник, изображая заинтересованность. А на самом деле мысленно прокручиваю в голове действия монта.

Вот сейчас программа находит сеть и начинает подбирать пароль к доскам игроков.

На большом экране карты Арла, объединившись с картами парня с ирокезом, как я и предполагал, начинают разносить итальянца в пух и прах. Они срисовали его с первой раздачи.

Монт умный настолько, насколько может быть умной программа, которую отлаживала Ржавая. Сейчас он уже наверняка перезаливается на чью-то доску, чтобы с неё найти лазейку в начинке настенного десктопа. Потому что именно настенная доска завязана на сервер, отвечающий за компоновку карточных значений в начале партии.

Ирокез и Арл одну за другой вышибают карты молчаливого мужичка, сидящего напротив меня, в дальнем углу помещения, переключаются на оставшегося пижона, и тут вдруг ирокез концентрирует свои силы на Арле, перегруппировавшем карты с прицелом на пижона. У Арла не остаётся выбора, кроме как добивать пижона, стараясь набрать по максимуму. Потому что Арл понимает: начни он перегруппировывать карты — не получит и этого.

Если Ржавая не ошиблась, то монт-программа сейчас уже в боевой стойке, в ожидании завершения партии. И как только на всех досках, включая настенную, появится заставка подготовки к раздаче, монт откинет серверного крупье, заменив его. После чего мои и Арла позиции на момент раздачи будут гарантировано сбалансированы. Нам не придётся тратить ходы на перекомпоновку снаряжения карт, и за четыре оставшихся захода мы вернем своё и заберем чужое.

То, что территория охраняется турельником, ожидаемо. Заброшка — заброшкой, но это не муниципалитет. Это корпа. У них другой подход к своей собственности.

— Значит, смотри, — объясняю я Арлу. — Я не знаю, рабочие датчики там стоят или нет. Может быть, это ещё с довоенных времен, когда помещения были складами. Но будь добр идти за мной след в след. Усёк?

— Ага, — кивает он.

— Сейчас ждём, когда проедет турельник и через площадку за вон ту кучу железа, — я киваю на унылый остов бывшего когда-то тентованным грузовика. — За ним остановимся и переждём. Турели ездят стабильно, и мы вроде бы успеваем, но лучше перестраховаться.

— Ага, — снова кивает Арл.

Сторож уже в который раз появляется на привычном маршруте, привычно замирает, привычно вертит турелью и привычно скрывается за зданием.

Подбираю паука и командую:

— Пошли.

Пригнувшись, пересекаем открытое пространство, обходя или перешагивая валяющийся под ногами хлам. Прячемся за остовом машины в ожидании очередного захода напичканного электроникой сторожа.

— Слушай, Бакс, а «кусака» — это больно? — вдруг спрашивает Арл, крутя пальцем возле своей щеки, будто повторяя контуры моего ожога.

— Нет, блин, щекотно.

Я вижу, как заставка на настенной доске на одно короткое мгновение немного смещается вправо и тут же становится на место. Если не знать, что это должно произойти, то и не заметишь. Я — знаю. Поэтому замечаю. Это значит, что монтировка со своей задачей справилась. Теперь моя очередь справляться.

Карты занимают места в ячейках. Итальянец начинает перегруппировываться. Ну, что ж, думаю я, начнем с него. Однако, начать я не успеваю. Парень с ирокезом подскакивает со своего места, бьёт Арла в висок, от чего тот слетает с кресла и падает на пол.

— Я хуею с этой наглости! — восклицает ирокез, торопливо доставая из внутреннего кармана жилетки револьвер. — Эти клоуны пытались нас поиметь на нашей же территории! — кричит он и направляет револьвер на меня.

— Надо же! — ухмыляется итальянец, мгновенно оказываясь рядом со мной и прижимая невесть откуда взявшуюся «кусаку» к моей щеке. — Не подскажешь, почему я не удивлён?