Мне не хочется знать, как эти двое отреагируют на тело, лежащее в подсобном помещении, поэтому я закрываю дверь, продолжая уговаривать себя не паниковать и одновременно удивляясь тому, как круто может перемениться ситуация в считанные секунды. Твержу себе, что нельзя поддаваться панике, потому что знаю: хуже оцепенения, расползающегося по телу, и отупения, обволакивающего мозг, может быть только состояние пускающего слюнку дауна.

Дауна.

Да. Дауна.

(за 5 месяцев до…)

— Иг, ты вообще спать собираешься?

— Угу.

— Блин, уже на зомби похож, круглые сутки от доски не отлипаешь.

Я стыкую виртуальный корабль к виртуальной орбитальной базе, играя в плоской сети и не входя в симуляцию, поэтому могу повернуться к ней.

— В «Звездных тропках» апдейт выкатили, Маш, — говорю я. — Мне нужно его немножко поковырять, разобраться с нюансами.

Но Маша всегда возмущается, когда я надолго зависаю в паутине.

— Завтра будет куча гайдов и обзоров. Что мешает просто посмотреть их?

С того момента, как карьера геймера покатилась под откос, я всё пытаюсь вернуть позиции, но каждый раз что-то идет не так. То выходит из строя десктоп перед квалификационной игрой, то заявка, оказывается, оформлена не так, как нужно. Или в последний момент организаторы пересматривают возрастные категории, или турнир отменяют в связи с какой-нибудь нелепой причиной.

— Ты же знаешь, что это не то, — говорю я. — Детали и нюансы лучше изучать самому, а не с чьих-то слов.

Маша понимает, что игры для меня, в первую очередь, возможность прибавить что-то к базовой безусловке, и только потом — стиль жизни. Но что-то постоянно толкает Ржавую язвить.

— Ты так дауном со своей доской станешь. То в плоских сетях, то в виртуалье, то в виртуалье, то в плоских, — говорит она.

И вроде бы, в её голосе звучат нотки сочувствия, от которых мне всегда некомфортно, будто у меня не хватает руки или ноги, а бионику поставить я не могу по каким-то особым причинам, а вроде бы она и стебется над тем, что мне дорого. Но я отшучиваюсь: выпячиваю нижнюю губу, чуть кошу глазом и с интонациями умственно отсталого говорю:

— Я лублу игааца. Игант лубит паутинку. Там игруски бац-бац-пуф-пуф.

Ржавая улыбается, ерошит мне волосы и с ноткой грусти просит:

— Постарайся не залипать, пожалуйста.

— Игант не залипать, — кривляюсь я. — Игант гатовицца к слазению.

Маша смеётся:

— Дурачок ты.

— Но прикольный? — уточняю я, перестав кривляться.

— Но прикольный, — соглашается она.

Именно такого дауна я и начинаю изображать: делаю лицо идиота и целеустремленно иду к калитке на противоположной стороне двора. Тот из курящих, что повыше ростом, преграждает мне дорогу, задавая какой-то вопрос. Ну, интонации вопросительные. Их ни с чем не спутаешь. Поднимаю голову и говорю, стараясь одновременно шепелявить, картавить и всё это, сохраняя детское выражение лица.

— Длатути. Я сёл-сёл и недосёль. Мине нада туды-ы-ы-ы, — поднимаю руку и указываю пальцем на дверь в заборе.

Мои интонации ему тоже понятны.

Кто мешает изгою быть умственно отсталым? Навряд ли китайцы понимают, что я лопочу, но это и не важно, всё дело в интонациях. И в гримасе. И в слетающих с губ капельках слюны. Язык, может и разный, но умственно отсталые везде одинаковы.

Спрашивавший меняется в лице и отступает на шаг, освобождая путь. Не ожидал увидеть умственно неполноценного, бормочет что-то растерянно. И я повторяю:

— Нада мине туды-ы-ы-ы, — снова показывая на противоположную сторону музейного двора.

Китаец выставляет руки в успокаивающем жесте, ладонями вперед, повторяет несколько раз одну и ту же фразу, отступая. Видимо, плохенький актёр из меня всё-таки мог бы получиться. Еле сдерживаю себя, чтобы не начать шагать быстрее. Даже если даунов на такую работу не берут, я смог озадачить этих двоих и выиграть время, а большего мне и не нужно.

Паника отступает, сердце колотится уже не так бешено. До тех пор, пока не поднимаю глаза на дверь. Фотоэлемент? Отпечаток пальца? Сканер сетчатки? Но оснащение состоит из единственного, простенького детектора движения, потому что, когда я подхожу, дверь услужливо отъезжает в сторону, а сердце вновь увеличивает интервалы между ударами. Не на много, но всё же. Выходя из музейного двора, чувствую себя ничуть не хуже, чем после игрового командного раунда, который затащил в одиночку.

— Бета, — зову я вслух, а потом мысленно.

Нет ответа.

Чужая страна, чужой сити, чужой язык, ворованные данные, назначения которых я не знаю и какой-то красивый камень в кармане, тоже ворованный. Что мне со всем этим делать? Я даже не знаю, в каком я городе — за всё это время ума не хватило выяснить.

— Что ж тебя так расклинило-то? — спрашиваю я, понимая, что мне никто не ответит.

Растерянно верчу головой, оглядывая проулок, в который вышел. Здесь, в отличие от проулков, по которым мне довелось побегать буквально сегодня утром, чисто, не пахнет гнилью и… невооружённым глазом видны глазки камер. В этот раз мне их не подсвечивает ИскИн, играя синапсами в моих глазных нервах, изменяя скорость и объём передачи информации в некоторых из них, чтобы дополнить зелеными прямоугольниками картину, которую я вижу. Камеры просто не спрятаны. А значит, как только я покинул территорию музея, обратный отсчет охоты на меня запущен. Интересно, сколько властям, полиции и просто неравнодушным гражданам понадобится времени на то, чтобы меня поймать?

Я опускаю голову, чтобы поменьше светить в камеру лицом и тоскливо говорю Бете:

— Как тебя не вовремя расклинило.

Естественно, мне никто не отвечает и мозг подкидывает подленькую мыслишку: а если уже больше никогда не ответит? Это ж Бета-версия. Кто знает, какие баги там роились, когда основной ИскИн делал свою копию?

Поворачиваю. Ещё раз. Выхожу на оживленную улицу, думая о том, что если уж у самого нет никаких целей и планов, то, возможно, стоит придерживаться тех планов, которые были у кого-то на тебя? Только как их придерживаться? Какие шаги предпринимать? А может, не нужно предпринимать никаких шагов? Средства слежения на каждом углу — меня в любом случае найдут. Не в канализации ж мне жить!

Засовываю руку в карман брюк, натыкаюсь на купюры и понимаю, что желание сыграть пару партий в то, во что здесь играют, никуда не делось.

Ну скрутят меня посреди игры и чего?

Отвезут в какую-нибудь лабораторию, а там организуют переводчика, и уж ему-то я выложу всё, что знаю. В конце концов, я ж не супермен какой-то. У меня теперь, вон, из аугментаций только подкожные наушники. Что я могу? Расскажу всё как есть, вывалю на стол бриллиант, а дальше пусть сами решают, что делать со всем этим.

Но сначала я всё-таки сыграю.

Иероглифы на здании, в котором мне довелось завтракать, я запомнил. Поэтому, найти аналогичное заведение, где играют и едят, не составляет труда.

Сначала заказываю еду, приглядываясь к игрокам, а затем перебираюсь в ту часть, где весело шумят геймеры, и касаюсь плеча парня, только что закончившего раунд. Он поворачивает голову.

Среди немногих известных мне слов, слово «игра» я выучил. А дальше нет ничего сложного, договориться о партии на языке жестов, показывая на пальцах условия. Три поединка — три пальца левой руки. Указательный палец второй ложится на два из трех и после этого указывает вверх. Мой потенциальный соперник кивает, достаёт из кармана свернутую в рулон и перетянутую резинкой пачку банкнот, вынимает несколько купюр и кладет на стол, показывая те же жесты, что и я ему.

Всё предельно понятно.

Достаю всё, что осталось от денег, выделенных из банкомата щедрой Бетой, и небрежно роняю их поверх купюр китайца. Зачем они мне, если я просто-напросто хочу приятно провести время до того момента, как меня обнаружат и вернут в руки доктора Шеня, полиции или куда они там планируют меня вернуть?