— Так объедините свои безусловки, чо там делов-то?

Я стебусь. Объединение безусловного базового дохода — довольно моторошная процедура, на которую чаще всего идут по расчёту люди, уверенные в том человеке, с которым объединяют безусловку: если вдруг твоя вторая половинка или твоя вторая одна третья грохнет перерасход, ты даже отсудить потерянные финансы не сможешь. Это ж было твоё решение, значит разъёбывайся со своим выбором сам. Короче говоря, объединение безусловного дохода — редкость.

Потому и характеризуют серьёзных людей, имеющих моральный стержень, присказкой: «С ним можно базу объединять». Обычно это означает, что у человека в голове не насрано. А если и насрано, то разложено по понятным папочкам.

Я прокладываю курс в людском потоке, а Морс молча идёт чуть позади. Возможно, моё предложение о совместном безусловном доходе слегка остудило его мозги. А может быть, ему просто неудобно говорить мне в спину. Мы проходим мимо лотков с кремнием, пластиком, медью, смешанных в различных пропорциях и воплощенных в видеокарты, процессоры, планки памяти и уйму различного барахла, на которое невольно падает взгляд из-за архаичности этих деталей и устройств.

— О, оцифровка, — говорю я, останавливаясь перед лотком-экраном и здороваясь с продавцом: — Ахой, Харпер. Есть чего нового?

Когда я впервые попала на улицу хламыдловиков, Харпер уже был стариком. Говорят, он самый старый хламыдловик на всей улице. Не знаю, так ли это, но то, что он единственный меломан-оцифровщик — это точно.

— Ахой. Ахой, Лилит, — скрипит Харпер, услужливо начиная пролистывать список, выбирая из него отдельные позиции и разворачивая для просмотра. — Можешь сразу доставать узел, мне есть чем тебя порадовать.

Если Харпер говорит, что у него есть чем порадовать, значит, откопал что-то стоящее. Каким-то особым чутьём он безошибочно угадывает композиции и альбомы, которые находят отклик в моей нервной системе.

— Вот, «Белые англо-саксонские протестанты», — он протягивает мне архаичный двуконнекторный шнур, один из коннекторов которого подключен к его доске-лотку. — Восемьдесят четвертый год.

Он никогда не называет все четыре цифры. И восемьдесят четвертый в данном случае может означать как две тысячи…, так и тысяча девятьсот… Я цепляю коннектор к чипу, а Харпер тыкает пальцем в пиктограмму воспроизведения.

И меня накрывает.

Сама не замечаю, как начинаю качать головой в такт музыке. А оцифровщик проводит пальцами по экрану, вытаскивая на передний план картинку и активируя слайд-шоу. Блин, да эти ребята ничем не отличаются от сегодняшних нас. По крайней мере, в плане прикидов и причёсок — такой же бунт и попытка выразить себя через внешний вид: кожа, железо, прически, вычурная атрибутика…. И хотели они полтора века назад того же самого, чего и мы.

После второго куплета я не только киваю в такт, но и подпеваю одними губами, благо припев простенький, повторяя за вокалистом, что хочу быть кем-то и желательно побыстрее.

I wanna be somebody,

Be somebody soon…

Когда песня заканчивается, я всё ещё заворожено смотрю за сменяющими друг друга картинками.

— На неделе переведу в объёмную проекцию живое выступление, — сообщает Харпер.

Я киваю, буквально ощущая, как где-то под черепной коробкой, словно послевкусие натурального кофе на нёбе, продолжает повторяться припев:

I wanna be somebody

Be somebody too…

Тоже стать кем-то. Мечты не меняются — меняются люди, которые их мечтают. В конце концов, Морс тоже хочет стать кем-то, что-то для кого-то значить. Только почему-то перекручивает ситуацию таким образом, чтобы ответственность ложилась на тех, кого он выбирает. Да он и выбирает тех, кто не задержится рядом надолго. Это же удобно, валить на того, кто ушел, не поддержал, наплевал, предал. Со стороны может показаться, что он законченный романтик, но я-то знаю, что он инфантил.

— Беру, — говорю я Харперу.

И расплачиваюсь, думая о том, что моя тяга к старинной музыке выльется в то, что всю неделю я буду ходить в столовую раз в день. Подключаюсь к доске, и оцифровщик сливает мне раритет.

— Ты же помнишь, — напоминает он, — что копировать — только себе вредить.

— До меня с первого раза дошло, — улыбаюсь я.

Харпер вшивает в файлы кусочки кода, которые на любую попытку копирования агрессивно отвечают самоуничтожением, попутно удаляя рандомные файлы с системного узла. Когда я купила у него «Synapsyche», то не из корысти, а потому что понравилось, хотела поделиться с Лисом. А в итоге пришлось восстанавливать файлы и приложения. Альбомы этой команды Харпер мне потом перекинул совершенно бесплатно, сказав, что делает это единожды. А на вопрос, почему не предупредил сразу, ответил, что через ситуации доходит лучше, чем через слова.

— Ещё через пару недель будет «Черный более».

— «Черный более»?

— О, это особенный музыкант. Своего рода оцифровщик, только живший во второй половине двадцатого века. Он находил ещё бумажные партитуры аж шестнадцатого века и адаптировал под инструменты двадцатого столетия. А я, вот, адаптирую его.

— Музыка сквозь века? — спрашиваю я, указывая на вывеску, натянутую над лотком оцифровщика.

— Музыка сквозь века, — улыбаясь в седые усы, кивает тот.

Мы продолжаем свой путь сквозь лотки.

— Странный дядька, — говорит Морс, когда мы отходим от лотка. — Но куртка у него крутая.

— Косуха, — объясняю я. — Классическая. Из собственной кожи.

— Из собственной кожи?

Хотя Морс идет за мной, я без труда представляю, как округляются его глаза.

— Ну, да. Из собственной кожи.

— Это же стоит целое состояние!

— У каждого свои приоритеты, — пожимаю я плечами. — Кто-то делает биопсию и заказывает себе кусок кожи из образца, чтобы пошить куртку, — кстати, он её и шил сам, — а кто-то выбирает себе неудачных партнёров с экзотичными именами.

— Ева — не неудачный партнёр, — вновь возражает Морс.

— Ага, — с сарказмом соглашаюсь я.

Морс начинает возбуждённо объяснять:

— Да мы одними и теми же словами одно и то же заказали, когда познакомились!

— Совпадение.

— Ты просто не встречала человека, с которым чувствуешь, что это вторая половина тебя.

— Мне не нужно половин. Я целая.

Останавливаюсь у очередного лотка и спрашиваю стоящего за ним хламыдловика:

— Вибро, пять-шесть дюймов, сорок тактов.

Хламыдловик кивает и выуживает нож из груды железяк, беспорядочно валяющихся на застеленном мешковиной лотке.

— Пять с половиной, сорок два такта, между тактами ещё по двадцать, — говорит он, протягивая нож мне. — Кнопка утоплена в корпус, над кнопкой скользящий предохранитель, чтобы случайно не нажать, не распознаётся клубными детекторами.

Сжимаю рукоятку ладонью, делаю несколько движений, примеряясь к весу и балансу. Оцениваю удобство хвата в разных положениях, жму кнопку, чувствуя, как рукоятка начинает вибрировать. Киваю сама себе и расплачиваюсь с хламыдловиком.

— Больше ничего? — интересуется продавец.

Неопределенно жму плечами и спрашиваю:

— А есть что-то, что по твоему мнению прямо просится ко мне в руки?

— Возможно, не тебе, а твоему спутнику, — говорит хламыдловик.

— Мне? — удивляется Морс

Загадочно улыбаясь, продавец достаёт из-под прилавка рюкзак, долго роется в его недрах, бормоча себе под нос, и, в конце концов, извлекает какой-то странный гаджет, похожий на старые наладонники. Да это и есть наладонник, только причудливо модифицированный.

— Я назвал его «дозорный».

— А для чего он? — интересуется Морс. — Ну, что делает?

— Мониторит состояние имплантов, параметры, загруженность, потребление энергии и даже серийные номера показывает.

— Беру, — даже не спросив цену, кивает Морс.

Я только пожимаю плечами. Импланты контролируют состояние организма. Прибор будет контролировать состояние имплантов. Надо теперь ещё какую-то херню, которая будет контролировать прибор, думаю я. Но Морсу об этом не говорю. Опять обижаться будет.