Всеволод одобрительно кивнул мечнику, а князь Юрий сказал:

— Врагов бьют не числом, а умением.

— Сила под силу — осилишь, — проворчал воевода, — а не под силу — осядешь.

— Что скажешь ты, Святославич? — спросил Всеволод княжича Владимира.

Безусый и тонкий, как девушка, Владимир покраснел от удовольствия: до сих пор ещё никто не спрашивал его советов.

— Идти на Владимир! — громко ответил он, сжимая рукоять меча.

Все замолчали и глядели на Михаила.

— Завтра выступаем, — сказал он коротко.

Наутро, едва за лесными шеломами пробилась малиновая полоска зари, рать выступила из города. Шли с нею и москвичи. Вслед им голосили жёнки.

На редких лоскутках — пашнях, отвоёванных огнём у леса, смерды ещё заканчивали сев: матёрые снега здесь сходили позднее, а в грязь зерно не бросишь. По обеим сторонам дороги то тут, то там вылезали курные избушки, валялись брошенные суковатки — бороны из еловых стволов с обрубленными до половины острыми сучьями.

Войско шло с осторожной, готовое в любой час принять удар из засады. Конные дозоры выезжали далеко вперёд и то и дело слали гонцов, сообщая, что путь пока свободен.

Но через день прискакал гонец из замыкающего охранения с тревожной вестью: в тылу появились вражеские разъезды. Воинам Михаила удалось взять «языка». На допросе он показал, будто рать Ярополка шла на Москву, чтобы встретиться с полками Михаила. Однако в дремучих подмосковных лесах неприятели разминулись, и Ярополк не знал, что предпринять.

— Ничего он не предпримет, потому — трус, — сказал Михаил Всеволоду. — Разве что решится напасть на отставший обоз.

— А вдруг всё-таки ударит в спину?

— Не успеет. Между нами два дневных перехода.

Этот разговор слышал, очевидно, воевода москвичей.

На первом же стане он подъехал к Михаилу Юрьевичу и сказал, не глядя в глаза:

— Прости, князь, но мои люди идти дальше боятся. Сам разумеешь, детей и жён мы оставили без защиты, и ежели Ярополк набежит...

Воевода не договорил.

— Ты прав, — перебил его Михаил. — Ступайте домой.

— Князь, не держи обиды, — взмолился воевода. — Как воевать, коли сердце в Москве осталось? Мы же обещаем, что оружие против тебя никогда не поднимем.

— И на том спасибо, а теперь ступайте по домам, — повторил Михаил, насилу удерживая стон: раненую ногу жгло, будто калёным железом.

Московское ополчение повернуло назад. Уходивших никто не попрекал, только Кузьма Ратишич сказал Всеволоду:

— Стены их от Глеба не спасут, ну да бог им судья.

На третий день похода разгулялась гроза и хлынул ливень. Люди торопливо стаскивали с себя доспехи и складывали на возы, под рогожи. В неживом свете молний мокрые латы и кольчуги вспыхивали белыми искрами; под тысячами ног сопела и чавкала напоенная водой земля, заглушая пение ветра в древесных вершинах; на спусках скользили и вылезали из хомутов обозные кони, их широко расставленные копыта вспарывали глину лоснящимися бороздами.

Ливень был тёплый, как парное молоко, и его не ругали, а похваливали. В каждом воине жил второй человек, хлебороб или сын хлебороба, который понимал, что влага эта благодатна и целебна для засеянных пашен.

Кузьма Ратишич ехал рядом со Всеволодом и отфыркивался, словно кот, намочивший усы, но лицо у него было довольное. Всеволод расспрашивал его, много ли войска стоит в самом Владимире.

— Один полк суздальский, да и тот из чёрных людей, — отвечал мечник. — Крепко драться они не станут. А вот кого Ярополк приведёт из Ростова, про тех сказать не берусь. Боярские челядинцы что псы — хоть хозяин и бьёт их, зато костью жалует, они и рады. Но ты, княже, духом не падай, много ли холуёв против всего народа наберётся? Да и церковь за вас стоит. Ярополк-то по неразумию своему отнял у неё и доходы, и сёла.

«Это даже хорошо, что он попов обидел, — подумал Всеволод. — Церковь надо не врагом — помощницей под рукой держать. У колоколов голос погромче княжеского, по всей Руси слышно».

— Какой завтра день? — спросил Всеволод.

— Неделя[31] князь, пятнадцатое июня.

Так шли до позднего вечера. На ночлег остановились в сосновом бору, выбрав место посуше. Всеволод сам объехал весь стан, проверил сторожевое охранение и распорядился, когда и какому отряду заступать смену. Воины рубили лапник для постелей, вбивали в землю рогульки для котлов и доставали из мешков съестные припасы. Дождь перестал, только шуршали и шлёпали капли, сползая с ветвей.

Всеволод присел у костра рядом с Михаилом и спросил:

— Как рана-то?

Михаил осторожно помял пальцами больную ногу.

— Терпеть можно. Завтра на коня сяду.

— Гляди, не стало бы хуже.

Братья помолчали.

— До опушки осталось версты две, — сказал Всеволод. — Дальше — Болохово поле, с него уж и Владимир видать. Мнится, Ростиславичи будут ждать нас в поле, а не в самом городе.

Михаил кивнул:

— Я эти места помню с юности. Нам ещё речонку переходить придётся, Кужляк называется. Теперь слушай. Утром соберёшь лучников изо всех полков в один отряд. Воеводой поставь Кузьму, он человек бывалый. Наперёд пустим конницу княжича Владимира, я ему сам растолкую, что и как делать. Наши дружины и ратники Юрия пойдут третьим порядком. Да смотри, чтобы люди легли спать сытыми и пораньше. И пускай не пьют хмельного, а то я знаю: им на Москве сердобольные бабы насовали в дорогу всяких сулей и баклажек.

— Прослежу, — сказал Всеволод и пошёл к своей дружине.

Воины ужинали. Всеволоду уступили место возле костра, и Воибор молча поставил перед князем миску дымящегося кулеша с салом. Всеволод поел и обратился к одному из ратников:

— Дай-ка свой лук.

Ратник принёс лук, вынул его из налучня и отдал князю. Всеволод двумя руками попробовал упругость его основы и остался доволен: оружие от сырости не пострадало. Лук был половецкий, составной. Его деревянную дугу твёрдого дерева с оплёткой из варёных бычьих сухожилий укрепляли ещё роговые пластины. С основой пластины были связаны под гнетом рыбьим клеем, который совсем не боялся воды. Тысячу таких луков Всеволод выменял у Кобяка на две корчаги фряжского вина, до которого хан был большой охотник.

Где-то неподалёку разбойно захохотал филин. Воины суеверно закрестились.

— Тьфу ты, леший, — выругался один из них. — Экая треклятая птица.

— Птица как птица, — сказал Всеволод. — Не всем же соловьями петь.

Поблагодарив воинов за угощение, он поднялся и пошёл к другому костру.

В полутьме хрупали овсом кони, побрякивали уздечками; шершавый звук точильных брусков мешался с людским говором, а с проясневшего неба на воинский стан смотрели остроиглые июньские звёзды.

Ночи в эту пору коротки и светлы. Не успеет погаснуть вечерняя заря, а уж на востоке занимается новый рассвет.

После недолгого сна Всеволод вышел из шатра. Окрестные деревья стояли по голень во мгле; сквозь неё серыми тенями проступали возы, задранные вверх оглобли, крупы и головы коней.

Всеволод разбудил Воибора, сладко спавшего под попоной тут же у шатра, и велел поднимать войско. Воибор побежал за трубачом.

Звуки побудки сразу подняли стан на ноги. Ратники надевали кольчуги, разбирали с телег оружие, складывали на них котлы и на ходу жевали свой завтрак: кто кусок копчёной грудинки, кто курицу, а менее запасливые и простой сухарь.

Из ра́менья — леса, граничащего с полем, — вышли, когда солнце уже рассеялось. Оно лежало в пухлых кучевых облаках, как на перине. Вдали, за Волоховым полем, золотились купола владимирских храмов и васильковой тесьмой петляла в лугах Клязьма. В небе неумолчно звенели жаворонки. Утро было мирное, ласковое, и никому не верилось, что на этой безгрешной земле вот-вот застучат мечи и прольётся кровь.

Полк княжича Владимира обнаружил неприятеля стоящим за холмом верстах в трёх от города: видимо, Мстислав ещё с вечера был извещён о приближении Юрьевичей. Однако он явно не ожидал, что первой завяжет бой конница, а не пешая рать.