— А ты загляни в конец.

На последнем, свободном листе той же рукой было начертано: «Аз ныне радостен яко заяц, тенёт избывший. Аще где криво написал или недописал, или в туге, или в печали, или в беседе с другом, то Бога для исправляюче чтите, а не кляните мя. Раб божий инок Ефрем».

— Скажи моему ключнику, отче, пусть выдаст иноку Ефрему гривну на шубу. Утром я зайду...

У себя в горнице Всеволод кликнул Воибора и велел позвать Кузьму Ратишича. Мечник явился сразу же, словно ждал, стоя за дверью.

— Поедешь в Новгород, — сразу же заговорил Всеволод, — к князю Юрию Андреичу. Грамоты тебе не даю. Передашь на словах: «Когда хочешь помочь нам, будь с дружиной на Москве к началу июня». К князю придёшь тайком, в обличье купца, и говорить станешь только с глазу на глаз. Да по дороге не ввязывайся ни в какие свары, я твой норов знаю. Драчлив и буен, как новгородец.

Кузьма Ратишич, набычившись, молчал. Он ещё хорошо помнил, как разгневался на него князь за владимирскую оплошность. Гонец, который был послан из Владимира князем Михаилом, словно в воду канул. Сам же Кузьма выехать в ту пору не мог: маленько прихворнул, после того как его поучили вежливости ремесленники с Гончарной улицы. Когда князь узнал про этот случай, он сказал обидные и злые слова:

— Борода с локоть, а ума с ноготь.

А Кузьма и бороды-то сроду не носил. Сейчас Всеволод понял его молчание по-своему:

— Может, ты боишься ехать?

Дублёное лицо мечника побурело.

— Да ты что, князь, али первый день знаешь меня?

— Ну ладно, не серчай. А прошлое я потому помянул, что мне не гонца — воина потерять жаль. Жди нас на Москве. С богом!

Отпустив Кузьму Ратишича, Всеволод кликнул Воибора.

— Пособи раздеться.

Воибор помог князю снять сапоги и кольчугу, расстегнул ремни наручней. Всеволод сладко потянулся всем телом и пошёл умываться. Когда он вернулся, Воибор всё ещё стоял в горнице.

— Чего тебе? — через плечо спросил Всеволод.

— С просьбой я, князь. Отпусти ты меня с мечником, посмотреть хочу, как в других местах люди живут.

— Подслушивал?

— Не подслушивал, господине, ты сам громко говорил.

Всеволод пристально посмотрел на отрока.

«Ишь ты какой любопытный», — подумал он. Вслух сказал:

— Отпущу, так ты небось и за дружка просить станешь?

— Стану, князь, — не колеблясь, подтвердил Воибор. — Ведь мы с Прокшей что нитка с иголкой.

— Знаю. Ладно, поезжайте. Русь за погляд денег не берёт, а уму-разуму учит. Только одёжку придётся сменить. Кузьма поедет купцом, вы — его холопами.

— Хоть собаками в шерсти, господине! — обрадованно воскликнул Воибор.

Князь засмеялся:

— Видно, тяжко вам ученье даётся: на собачью жизнь променять готовы. Ну, ступай. Да завтра в опочивальню не стучи, хочу выспаться.

Воибор вышел. Всеволод посмотрел ему вслед и вспомнил почему-то себя в такие же лета. Пришло на память и прощание со старшим братом, Васильком.

«Жив ли он, а может, давно уж убит и кости его истлели в чужой земле?» — подумал Всеволод и вздрогнул, услышав лёгкий скрип отворяемой двери. Вошла Мария, держа в руках поднос.

— Я ждала тебя к ужину, — сказала она, — но ты был у Михаила. Поешь хоть теперь.

Она поставила на стол блюдо с курицей, кувшин мёда и наполнила кубок.

— Забыл, княгиня, прости. — Всеволод поцеловал жену в завиток волос на виске. — Садись и ты со мной.

— Когда ты едешь? — спросила она.

— Скоро.

— Мне с тобою нельзя?

Всеволод покачал головой.

— Никак нельзя, моя ясонька, — сказал он по-русски.

— Что значит «ясонька»?

— Это звёздочка.

Мария пошевелила губами, про себя повторяя незнакомое слово.

— Князь, — вдруг сказала она тихо, — пока тебя не будет, я жить здесь не стану. Поеду в монастырь и буду молиться.

Всеволод взглянул на жену и ничего не ответил, но на душе у него посветлело.

Воибор проснулся от петушиного крика. Стараясь не разбудить Кузьму Ратишича и Прокшу, он оделся и вышел из избы.

Над Москвой-рекой ещё свивались туманы, но хлопотуньи бабы уже колотили на портомойне бельё, и стук вальков далеко разбегался по сонной воде. Где-то за лесом играл рожок пастуха; от реки пахло размокшей древесной корой, и доносились мужские голоса — верно, рядом, невидимые за туманом, проходили плоты.

Вставало солнце. Его лучи уже коснулись сторожевых башен детинца, и дубовые брёвна посвечивали, словно облитые смуглым золотом. Воибор засучил до колен штаны и по мокрой от росы траве спустился к воде. Сполоснув лицо, утёрся подолом длинной холщовой рубахи, напился из ладоней и пошёл назад.

У избы стоял Кузьма Ратишич и весело щурился.

— Эх, брат, — сказал он, — велика Русь, а везде солнышко светит. Славно! — Помолчав, он кивнул в сторону шатра, раскинутого неподалёку: — Что, князь ещё не вставал?

— Не видел, — ответил Воибор. — Вчера у него допоздна песни пели.

Князь Юрий Андреевич, с дружиной которого они седмицу назад пришли из Новгорода, предпочитал избе шатёр.

Рать Михаила и Всеволода ждали сегодня, получив с гонцом весть, что мостники уже наводят переправу через Пахру.

Кузьма Ратишич времени даром не потерял — вместе со своими «холопами» он успел съездить во Владимир и встретиться там с нужными людьми. Владимирцы ещё раз подтвердили, что откроют ворота города, как только войско Юрьевичей подступит к стенам. Той же ночью полтысячи самых нетерпеливых горожан без лишнего шума ушло из Владимира, и Кузьма Ратишич повёл их в Москву. На этот уход городовая стража посмотрела сквозь пальцы: князя Ярополка в ту пору не было, уехал к брату в Ростов со своей дружиной, а кто, кроме дружины, остановит такую толпу? Сомнут и растопчут в слякоть.

Из избы, потягиваясь, вышел Прокша.

— Царство небесное проспишь, — сказал ему Воибор.

— Я сон смотрел, — сообщил Прокша, прихлопнув на шее комара. — Будто тятька меня выпороть собирается. От страху и проснулся.

Кузьма Ратишич засмеялся:

— Тебя выпорешь. Эвон какой конь — хоть паши на нём.

За год Прокша ещё больше раздался вширь и силой теперь не уступал любому взрослому мужику. Кто-то из дружинников князя Юрия подарил ему тяжеленный боевой топор новгородской работы, и парень чувствовал себя настоящим воином.

Над Москвой поднимались витые столбики дымов — жители загодя топили бани к приходу южной рати.

Войско появилось только после полудня. Впереди выступал полк княжича Владимира с развёрнутым стягом. На стяге был начертан герб города Чернигова — орёл, распростёрший крылья. Рядом с княжичем, бок о бок, ехал Всеволод Юрьевич.

«А где же старший князь?» — подумал Воибор и хотел спросить об этом Кузьму Ратишича, но тут затрезвонили била. Навстречу войску вышли именитые москвичи и духовенство с хлебом-солью. Князь Всеволод поцеловал протянутый каравай и отдал его своему стремянному. Подъехал Юрий. Всеволод и Владимир троекратно облобызались с ним и под крики «Слава!» вступили в детинец. Юрий же зачем-то поехал вдоль войска. Вот он остановил коня, спешился, и тут Воибор увидел Михаила. Четыре воина, без кольчуг, в одних рубахах, несли князя на носилках. Юрий, идя рядом с носилками, держал дядю за руку и что-то говорил.

— Нескладно вышло, — покачал головой Кузьма Ратишич, — ну да, бог даст, поправится...

Вечером в доме московского протопопа собрались на совет князья и их воеводы. Михаил Юрьевич лежал на пристенной лавке и в спор не вступал, только слушал. Воевода москвичей говорил:

— Надо недругов наших ждать тут. На владимирцев надёжа плохая — то ли отворят они ворота, то ли не посмеют, никто не знает. А ежели не отворят? Останемся мы в чистом поле с малыми силами, а Мстислав-то в спину и ударит.

— Стало быть, сидеть как зайцам, приложа уши? — ехидно спросил Кузьма Ратишич. — Ты, боярин, Мстислава опасаешься, а про Глеба Рязанского забыл. Да ежели Ростиславичи с ним соединятся, тут нам, под Москвой, и конец.