По дороге на Новгород Святослав со злости обратил в пепелище Дмитров. Город этот был срублен четверть века назад Юрием Долгоруким в честь рождения Всеволода-Дмитрия. Юрий Владимирович находился тогда в полюдьи, и княгиня Елена подарила ему тут, на берегу Яхромы, младшего и последнего сына...

Новгородцы приняли Святослава, как победителя, и не скупились на пиры и подарки. Вместе с дружиной киевского князя приехал сюда и Ярополк, которого незадолго перед тем сами же новгородцы, боясь Всеволода, просили от греха подальше выехать из пределов княжества. По просьбе Святослава изгою снова дали Торжок, взяв с него слово вести себя благоразумно.

Но мог ли Ярополк удержаться от мести, коли считал дядю виновником всех своих несчастий? Не прошло и месяца, как его отряды стали нападать на приволжские сёла великого князя. Всеволод обозлился и с небольшим войском, совершив стремительный переход, осадил Торжок. Он не хотел понапрасну губить своих воинов и ограничился лишь тем, что запер все городские ворота сильными дозорами.

По донесениям лазутчиков, в Торжке уже через десять дней не стало ни хлеба, ни мяса, и жители ели конину.

Узнав об этом, Всеволод сказал о Ярополке с недоброй усмешкой:

— Ума — плешь помазать не хватит, а пыжится. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Даже еды для людей не запас... воитель.

Святослав ничем не мог помочь своему злосчастному внуку, так как сам увяз в войне с князьями смоленскими. И хоть ему, кроме половцев, служила теперь и Литва, особых побед за киевским князем не числилось.

Сначала война велась в Смоленской земле, потом перекинулась под Киев. И здесь удача окончательно изменила Ольговичам. На реке Черторые союзное войско Игоря Святославича и хана Кончака было разгромлено. В этом сражении пал Кончаков брат Елтуш, а два ханских сына угодили в плен. Сам же Кончак вместе с князем Игорем едва спаслись и бежали в Чернигов.

Князь Святослав пришёл в отчаяние, когда услышал о поражении Игоря.

Теперь он ясно сознавал: Мономашичей ему не одолеть, а потерять можно и Киев, и Чернигов, да и голову в придачу. Он решил даже поступиться Новгородом и отозвать оттуда сына Владимира, если Всеволод будет на том настаивать.

Посольство Святослава выехало в Залесье, но Всеволода во Владимире не оказалось. Послам сказали, что великий князь вот-вот вернётся из похода, как только поучит уму-разуму строптивых новоторжцев.

Голод и волка гонит из колка, говорит пословица. Сколько ни крепились жители Торжка, а пришлось им идти на поклон к великому князю. Всеволодов шатёр стоял на подворье древнего Борисоглебского монастыря, который был почти ровесником стольному Владимиру.

Сюда и прибыли ходатаи от изголодавшихся новоторжцев. Всеволод заставил их прождать на холоде и дожде чуть не полдня. Когда же они были допущены в шатёр, великий князь заговорил первым:

— Знаю, зачем пожаловали. Детей да жёнок ваших жаль, а то бы ни единого мятежника не выпустил из города живым.

— Великий государь, батюшка Всеволод Юрьич! — в голос заплакали выборные. — Бес да окаянный Ярополк попутали нас. Не губи, благодетель! А мы поступим по всей твоей воле.

Всеволод в ответ потребовал, чтобы все жители покинули Торжок и дали бы в заложники полсотни именитых горожан.

Не смея перечить, новоторжцы погрузили весь свой скарб, сами впряглись в телеги и вывезли за черту города всё, что могло пригодиться в новой, бездомной жизни. Они уже поняли, что великий князь сожжёт город дотла.

Князь Ярополк, с ужасом думая о встрече с дядей, сдаться не захотел и с небольшим отрядом попробовал пробиться сквозь боевые порядки владимирских полков. Но ему и тут не повезло. Раненный стрелой в плечо, он упал с коня и был схвачен дружинниками великого князя.

— Желаешь его видеть, государь? — спросил Всеволода Кузьма Ратишич.

Всеволод покачал головой.

— Не велика радость. — И добавил задумчиво: — И у родины бывают уродины.

По приказу великого князя Ярополк и заложники были отвезены во Владимир. На месте же Торжка остались лишь головни, среди которых бродили одичавшие кошки.

Жители города разбрелись по окрестным сёлам, роя землянки и выпрашивая у крестьян подаяние.

Перед уходом из Торжка великий князь велел отправить в устье Тверцы лучших своих городников, строителей крепостных стен, с наказом: укрепить и обнести дубовым частоколом Тверь. Сделано это было для того, чтобы не пропускать в Волгу новгородцев, больших охотников до воровства и разбоя.

Узнав об этом, новгородцы заметно пали духом. Кроме того, им стало известно, что князь Святослав готов отступиться от Новгорода. Приходилось выкручиваться самим, и тогда старые посадники и тысяцкие пришли к мудрому решению: до бога высоко, до Киева далеко, а Всеволод-то — вот он, под боком. С ним и надо дружить. Да и чем, скажите, не князь? Молод, полон сил и умён. Ещё бы не умён, коли сумел обвести вокруг пальца и окоротить такого старого лукавца, как Святослав! И притом обошёлся почти без пролития крови.

И с другой стороны поглядеть — где сыщешь более могучего союзника против Литвы? А Литва-то совсем распоясалась. Ежемесячно её конные ватаги налетают на северные новгородские вотчины, жгут и полонят целые селения. А ведь полтора века подряд безропотно платили дань русским. Правда, и брать-то с них было почти нечего: народ неторговый, лесной. Но всё равно брали: мехами, мёдом и — смех сказать — даже вениками. А теперь на тебе — грабежи и набеги!

Так рассуждало и прикидывало новгородское боярство, собираясь просить Всеволода, чтобы он дал им в правители человека справедливого и опытного в ратном деле.

Архиепископ Илья, видя крушение всех своих замыслов, даже занемог и почти не показывался на людях.

«Оборотни, сумы перемётные, — со злобой и презрением думал он о своих недавних единомышленниках. — Хорошо медведя из окна дразнить. А чуть припекло, они в кусты. И перед великим князем всю вину на меня свалят, сквернавцы».

Тем временем великий князь возвращался со своим войском во Владимир. Ещё в дороге он узнал горькую весть: приняв пострижение, скончалась инокиня Ефросинья, в миру — Ольга Юрьевна Галицкая. И хоть Всеволоду не в чем было упрекнуть себя, он всё равно испытывал чувство вины перед покойной сестрой. Выходило, будто он отмахнулся от её забот и печалей. Да так оно и было — два года войны, два года в походном седле! Оставалось ли время думать о близких людях? Даже свою третью дочь, Верхуславу — Антонию, Всеволод видел всего один раз, когда ненадолго приезжал во Владимир с берегов Дубны.

Вместо праздничного благовеста город встретил своего князя погребальным звоном. Тело Ольги Юрьевны было положено в княжеской усыпальнице Успенского собора.

После панихиды и поминок Всеволод весь вечер провёл с женой и детьми. Он был молчалив и невесел. Мария не расспрашивала его ни о чём и не пыталась утешать. Она знала своего мужа: из него и клещами слова не вытянешь, пока в нём не перебродят смутные думы.

Четырёхлетняя Всеслава сидела у отца на коленях и болтала ногами, задавая обычные для её возраста вопросы:

— А где ночует солнышко? А деревьям больно, когда их рубят? А у пчёлок есть князь?

Всеволод погладил девочку по тёмным, как у матери, волосам и грустно повторил:

— Князь, говоришь? Наверно, есть. Только у него, поди, забот куда меньше, чем у твоего таты.

— А пчёлы воюют друг с другом?

Великий князь растерянно посмотрел на дочь, потом покачал головой:

— Про такое я не слышал, дочка. Пчёлы жалят только врагов, которые близко подходят к улью. — Он повернулся к жене: — Почему она спрашивает о пчёлах?

— Мы недавно были с ней на пасеке, — ответила Мария. — Там такие забавные ульи — в виде баб, медведей и... castors... как это?

— Бобры, — подсказал Всеволод.

— Да, бобры. Все они деревянные, а глядят как живые.