А потом откуда-то из глубины останков станции раздается протяжное завывание. Гул от работающих машин, качающих воды, замедляется, а затем и вовсе смолкает.

Вой поднимается под потолок, раскалывается на сотню отголосков и опускается обратно. Этого не может быть, но я как будто физически чувствую каждый отголосок, что царапает кожу на лице, проникает в глаза, в уши. Морщусь и щурюсь, провожу рукой по лицу, стараясь смахнуть с него невидимые иглы.

Свечение, исходящее от амулета Кел'исса, вспыхивает настолько густо и ярко, что за ним почти не видно очертаний насосной станции.

Вода в озере буквально вскипает, вверх устремляются настоящие гейзеры, бьют на высоту гораздо выше человеческого роста. В несколько мгновений воздух в пещере становится горячим, хотя озеро всегда питалось только холодными ключами, и даже жарким летом вода в нем оставалась ледяной, что стыли зубы.

И вдруг свечение вокруг Кела начинает тускнеть. Какое-то время оно еще пульсирует, то набирая силу, то сходя почти на нет. Но чем дольше, тем длиннее становятся эти пульсации, тем к менее интенсивному свету она возвращается.

И тело самого чернокнижника дергается. Резко, как будто от чьего-то удара, подгибается правая нога — и Кел присаживается на одно колено. Невидимый удар в левое плечо, затем в голову, которую отбрасывает назад так сильно, как будто напрочь переломаны шейные позвонки.

Кем бы или чем бы ни была та дрянь, что засела в развалинах насосной станции — она сопротивляется.

А вот протяжное завывание под сводами пещеры становится лишь сильнее, набирает силу, полосует по коже с такой яростью, что вдруг понимаю, что те капли, что бегут с моего подбородка вниз, не прозрачны, а окрашены алым.

Снова провожу ладонью по лицу — она вся красная. Мне нужно бежать, нужно спасаться!

Именно этого хотел Кел и именно об этом меня предупреждал, когда брал обещание не рисковать собой.

И я бегу.

Само собой, не к выходу. Я не могу оставить его здесь одного. Единожды он уже пожертвовал собой, когда отослал прочь всех, кто хотя бы потенциально мог ему помочь. Мне все равно, насколько он высокомерен и зачем выбирает слова, разрывающие мое сердце. Сейчас он борется не ради себя, он борется ради моего народа, пусть никогда в этом и не признается.

Под ногами в агонизирующих судорогах корчатся корни, норовя сбить меня с ног. И им это почти удается — увернуться от них невозможно, но возможно хотя бы предвидеть удар и сгруппироваться. Я падаю, перекатываюсь вперед, снова вскакиваю и бегу. Они атакуют снова и снова, их отростки поднимаются в воздух и хлещут, точно кнуты.

Стискиваю зубы и дергаюсь, когда опускаются мне на спину и плечи.

Плевать, не так уж и больно. Разве что в местах ударов растекается колючее жжение — ничего, терпимо.

Добираюсь до скукожившегося Кел'исса, обхватываю его за плечи и пытаюсь оттянуть назад. Он вообще неподъёмный. Да, я не обладательница сколько-нибудь значительной силы, но хотя бы покачнуть его должна бы. Но нет.

— Кел! — падаю перед ним на колени, обхватываю руками за лицо и ору во весь голос. — Очнись!

Он не бледен — он пепельно-серый, а глаза, раскрытые настежь, полностью черны.

Я даже не знаю, жив ли он.

Только почти погасший в его руках амулет все еще слабо пульсирует, точно в такт замедляющимся ударам сердца… А если и правда в такт?

Значит, жив!

— Кел!

Хлещу его по лицу, но толка нет никакого.

А потом, когда снова пытаюсь перехватить его, случайно задеваю за амулет.

Это как будто рухнуть в бездонную пропасть, как будто попытаться преодолеть ледяную бурю, что вырывает с корнем деревья, как будто пытаться дышать на самом дне глубокого озера.

Отшатываюсь и падаю на спину.

Он, что, прямо сейчас чувствует все это?

Мне бы надо подумать, но я не позволяю себе этого. Вскакиваю и обхватываю амулет обеими руками.

Бездна, в которую проваливаюсь, принимает меня с жадным хохотом. Я, как истинная северянка, привычна к суровому климату своей земли, но даже меня обдает такой лютой ледяной стужей, что не получается ни вздохнуть, ни выдохнуть. В этом нельзя не то что жить, нельзя просуществовать даже считанные мгновения. Чувствую, как замерзает в венах кровь, как они вскрываются, точно полноводная река по весне, как вспарывает ледяное крошево кожу и рассекает ее на мелкие лоскуты.

— Кел! — продолжаю кричать во все горло.

Но на деле лишь раскрываю рот.

Ни звука, ни шороха, только раскатистый хохот в ушах.

Он здесь, он рядом. Его нужно лишь отыскать, протянуть руку

Нечто безразмерное охватывает меня собой, сдавливает с такой силой, что замирают даже мысли. Им просто негде рождаться и некуда бежать, настолько ничем я становлюсь. Во мне нет ни сил, ни желания двигаться.

Возможно, упасть и разбиться — лучший из исходов.

Зачем сопротивляться?

Зачем тратить силы и мучать себя?

Все предрешено, я сделала свой выбор, теперь следует принять последствия.

Все имеет свою цену, тем более глупость.

И теперь самое время заплатить и мне…

Мне хочется закрыть глаза и почувствовать, как заледенелые глаза провалятся вглубь черепа.

Мне хочется стать потешной погремушкой в руках тех, кто никогда бы не совершил идиотских глупостей и не ринулся спасать того, кого спасти невозможно.

Мне хочется…

Нет!

Это не мои мысли!

Это не мои желания!

Широко распахиваю глаза.

Боль прошибает голову насквозь, собирается возле висков, а потом будто раскалывает мой череп пополам.

Потешная погремушка?

Я не стану ничьей игрушкой!

За свой выбор, сколь бы глуп он ни был, я действительно заплачу. Но не здесь и не сейчас, не перед неведомой тварью из другого мира.

Я жива, жива!

И во мне теплится огонь, пусть совсем небольшой, дрожащий, пригибающийся при каждом порыве ледяного ветра. Но он не угаснет, потому что в нем вся я.

Это не я пришла в чужой мир, это в мой мир вторглись те, кого здесь не звали.

Я раздуваю собственное пламя, вслушиваюсь в него, чувствую каждый его всполох, закрываю собой, пока оно не окрепнет, не станет по-настоящему горячим. А потом выпускаю его из собственно груди и ловлю на ладони. Кожа, исполосованная вскрывшимися венами, тут же заживает без следа. Приятное тепло разливается по всему телу.

Сама не замечаю, когда прекращается падение. Я просто вишу в пустоте между отвесных ледяных стен. И больше ничего нет вокруг… или есть? Позволяю пламени подняться выше, раскрыться и поглотить меня с головы до ног. По сути, теперь я есть пламя.

Волны тепла раздаются в стороны — и я вижу его: едва различимые очертания Кел'исса, что по-прежнему корчится в злосчастной пещере, в той самой позе, в какой я его оставила.

Протягиваю руку и касаюсь его сквозь расстояние и миры, сквозь боль и безумие.

— Вставай, Кел. Ты же не думал, что снова сбежишь от меня? Не в этот раз.

Его голова дергается, резко поворачивается из стороны в сторону. Он моргает — раз, другой, пока за веками не исчезает кромешная тьма, пока взгляд вновь не обретает осознанность, пока в нем не появляется ярость.

Его амулет вспыхивает с новой силой — и меня выбрасывает обратно.

Воздух по-прежнему наполнен пронзительным воем, ноги тонут в густой шапке белесого пара, а поверхность озера непрерывно извергается горячими гейзерами, но Кел'исс все равно поднимается на ноги. С трудом выпрямляется, тяжело дышит, а затем делает шаг в направлении насосной станции.

Шаг — и густой озлобленный вой обрывается режущим уши свистом.

Шаг — и окружающие нас корни скукоживаются, обугливаются и превращаются в пыль.

Шаг — и порыв сильного ветра разгоняет с озера затхлую дымку.

Шаг — и там, внутри станции, что-то стонет, плачет, просит о пощаде… но в этом я не уверена.

А потом в амулете рождается ослепительная вспышка, что прокатывается по всей пещере.

Закрываю руками глаза, а когда все заканчивается — и зрение ко мне возвращается, вокруг царит мертвая тишина.