Отапи поспешно о пускает корзинку на землю и подхватывает подругу под подмышки. И как раз вовремя, чтобы помочь той медленно опуститься в траву.

— Сейчас все пройдет, — улыбается Елти и несколько раз глубоко вздыхает. — Простыла на днях. А вчера еще и что-то съела. Ужас. Почесть всю ночь не спала, мучалась с животом. Утром стало лучше, а днем и вовсе отпустило. Думала, минула лихоимка, ан вон она как подкралась, зараза.

— Сейчас, потерпи… — Отапи забрасывает руку за спину, шарит там и неловко перекидывает на грудь небольшой полупустой бурдюк. — Это матушка в дорогу сготовила. Наваристый бульон. Давай. Увидишь, как станет легче.

Оно бы, конечно, хорошо, ка бы бульон был горячий. Но тут уж ничего не поделать.

Елти подрагивающими руками запрокидывает бурдюк и делает несколько небольших глотков.

— У-у-у, — тянет, зажмурив глаза, — вот бы и мне тоже научиться готовить, как твоя матушка.

— А ты приходи к нам, я же ни раз говорила.

Мать самой Елти сгинула в окрестных лесах еще семь лет назад. Ее отец, выдержав положенный срок скорби, привел в дом новую женщину, но сладить с Елти они так и не смогли. Так и живут, как кошка с собакой, едва ли друг другу глаза вы выцарапают. Оттого и старается Елти поскорее свою семью завести. И избранник вроде как имеется. И вот о нем интерес Отапи покоя и не дает.

Еще бы, лучшая подруга, с которой пробегали все детство, вдруг стала невестой.

Ведь стала?

О том и расспросить хотелось, потому и потащилась в лес за грибами, подальше от чужих ушей.

— Спасибо, — Елти протягивает Отапи бурдюк и тыльной стороной ладони вытирает чуть порозовевшие губы. — Кажется, и правда лучше. Ну все, теперь точно приду к вам. Веником будите выгонять — не выгоните.

— У нас большой веник, ивовый, справимся, — подначивает подругу Отапи. — Ну, а ты… все же сладили с Глидом?

Елти хитро закусывает губу и какое-то время держит таинственную паузу.

Отапи же присаживается рядом и начинает ерзать от нетерпения.

— Думаю, да, — все же начинает говорить Елти. И ее будто прорывает. — Знаешь, я столько думала — верно ли поступаю, что тороплюсь. Отец про свадьбу еще и не говорил всерьез. Так, спрашивал, мил ли мне кто. Да я все отмалчивалась, уходила от ответа. Мол, молодцов кругом много, не останусь в девках. Ан Глид и верно совсем меня головы лишил, порося бессовестный.

Елти замолкает и пристально смотрит на подругу.

Молчит и Отапи.

А потом до нее начинает медленно доходить несказанное.

— Подожди, — произносит совсем шепотом, — вы что же? Это… уже и вместе были?

Елти коротко кивает, будто опасается озвучить догадку подруги.

— Даже не знаю, как и произошло. В первый день ярмарки. Мы вечером на сеновале укрылись. Ну, знаешь, у внешних стен. А Глид хмельного меда принес. Такого сладкого и пряного, что не удержаться. — Елти снова закусывает губу. — Он так целуется — прямо сердце заходится. Дышать не можешь. А по всему телу мурашки.

— И не страшно? — все так же шепотом спрашивает Отапи.

— Когда думаешь, вроде как и страшно. А когда его руки под одеждой ласкают… так мокрая становишься, что лягушка. Никаких мыслей в голове. Только горячо промеж ног, точно пожар там.

— Елти, а твоя хворь не от того ли сеновала?

— Да помилуй тебя боги, быть того не может, — отмахивается девушка.

— Отчего ты так уверена? Слабость желудка — самый первый признак тяжести.

— А оттого, — глаза Елти становятся большими, — что мы не дети малые. И Глид в меня не опорожнился.

— Прости, переживаю я за тебя, — говорит Отапи, чувствуя, как собственные щеки заливает румянец. Сама она только раз и целовалась, да и то получилось невесть что — мокро и непонятно. — Подожди, а до дома как добиралась? Он проводил тебя?

— Знамо, как — в обход домов и торговых рядов, подальше от людей. Тоже мне дорога. К чему мне провожатый?

— А как же твари чернокнижника? — искренне удивляется Отапи.

— Какие еще твари?

— Ну как же? Только не говори, что не слышала. Все знают, что проклятый чернокнижник как вернулся, так сразу на нас своих тварей натравил. С красными глазами. В Лесной Гавани их видели. И даже кого-то из гостей уволокли. Кишки, говаривали, по всей улице размотали в две стороны — туда и обратно.

— Ну и кого уволокли? — морщится Елти.

— Не знаю, но люди врать не будут.

— Люди чего только не наговорят, чтобы их слушали. Да еще и с пьяного языка.

— Все знают, что чернокнижник вернулся. И что тварей у него страшных кровожадных есть — тоже все знают.

— А еще все знаю, что он огнем плюется и младенцев ест каждое утро, — вздыхает Елти, как будто вынуждена объяснять подруге совершенно понятные и естественные вещи. — Ладно, пора возвращаться, а то скоро темнеть начнет. Вдруг, и тут мертвяки какие гуляют.

Отапи зябко поводит плечами и осматривается по сторонам. Вообще-то, темнеть уже начало — и за кустами не видно вообще ничего. И тут можно верить в мертвяков, можно не верить, а темный лес все равно остается опасным местом, тем более, когда и днем готова спотыкаться на каждом шагу.

Но идти действительно надо.

Девушки поднимаются на ноги, берут в руки корзинки — и Елти снова стремительно бледнеет. Ее ведет в сторону. Ее пальцы разжимаются — и полная корзинка грибов падает на землю, переворачивается набок и катится вниз по склону, оставляя на земле все свое содержимое.

Отапи бросается к подруге, но в этот раз не успевает ту подхватить. Елти падает сначала на колени, потом опирается на руки — и ее выворачивает отвратительно воняющей черной жижей.

Кто бы хоть раз в жизни ни маялся животом, тот знает, что бывает, когда тебя рвет содержимым твоего желудка. Но из Елти вырывается нечто гнилостное, тягучее, подрагивающее в студенистой луже.

Отапи опускается рядом с подругой на колени, обнимает ее и пытается отвести от лица той волосы, но безуспешно, потому что девушку начинает бить сильная дрожь. Впрочем, едва ли это можно назвать обычной дрожью. Скорее, это судорога. Безумная жестокая судорога. Ее руки и ноги выворачиваются из суставов, трещат.

Или так только слышится?

Грудная клетка поднимается и опадает с такой силой, что чувствуется даже под одеждой. Лицо искажено яростной гримасой то ли боли, то ли ненависти. Елти опрокидывается на спину и кричит, визжит так громко, что Отапи закрывает уши руками, пятится, так и оставаясь стоять на карачках.

За воплем подруги она далеко не сразу слышит треск в кустах за спиной. Когда Елти перестает биться уже в подобии предсмертной агонии, а на ее коже проступают черные пятна, когда ее руки и ноги разбросаны, как попало, изогнуты и изломанные, когда в горле несчастной что-то рвется, а огромные вылезшие из орбит глаза тупо смотрят в небо — только тогда Отапи слышит что-то еще. И оборачивается.

Там, в переплетениях густых веток, она ни видит никакого движения, что могло бы вызвать шум.

Возможно, ей все же показалось.

Возможно, все дело в том безумии, свидетелем которого она только что стала.

В темноте кустов появляется тень с горящими алым глазами.

Отапи взвизгивает и бросается прочь.

За ночь просыпаюсь несколько раз от сильнейшей головной боли. Меня то трясет от холода, то скручивает в непомерном жаре. Я то забираюсь под целый спуд теплых лохматых шкур, то готова рвать на себе кожу, лишь бы охладиться хоть немного больше того, что позволяет небольшое настежь раскрытое окошко.

Накануне вечером слегла и вторая сиделка Хельми. Новую я уже не искала. Происходит что-то странное. Я все еще отчаянно надеюсь на несчастное совпадение и недобрый случай, как бы странно это ни звучало, что свежий морозный воздух все же справится с надвигающейся напастью, что это не самое страшное, что вообще случалось в северных землях.

Я надеюсь, что это не смертный мор.

Сюда, в край снега и льда, подобная напасть приходила лишь единожды, много лет назад. Даже дед моего деда слышал о ней лишь из легенд.